Дмитрий Трофимович Шепилов
Непримкнувший
Девятнадцатый съезд
«Поселиться в избе, забрать библиотеку и писать, писать...» Сталин как оратор. Лебединая песня диктатора. Меня избирают членом ЦК. Молотов, Ворошилов и Микоян не заслуживают доверия. «Дело врачей». Прекрасная дама — Идеологическая комиссия. Я возглавил «Правду». Сталин пошутил.


Морозным февральским утром 1952 года мы, авторы учебника, снова направляемся в «изгнание»
 
Теперь уже не в благословенные Горки-2. Нам отвели для работы в Подмосковье комнаты в доме отдыха ЦК партии «Нагорное». Ленинградское шоссе. Грандиозный в этом месте канал Москва–Волга и Химкинское водохранилище. Немного в стороне от главного шоссе Москва–Ленинград небольшое русское село Куркино. Церковь на переднем плане. Деревянные избы. Иззябнувшие на морозе кусты сирени в палисадниках. Старые, старые липы. Набитые снегом грачиные гнезда на ветлах. Вплотную к селу пристроились два корпуса дома отдыха «Нагорное». За корпусами — молодой фруктовый сад, молочная ферма, а дальше — пшеничные и овсяные поля.

В субботний вечер и на воскресенье сюда, в дом отдыха, приезжают работники аппарата ЦК с семьями. На столах — множество закусок, горячих, мучных и жирных блюд, батареи графинов и бутылок с водками и винами. Но мы с этой жизнью не связаны. Теперь в течение шести дней в неделю (до субботнего вечера) здесь царство политэкономии. Полное безмолвие. «Ученые у нас работают», — таинственно перешептываются между собой работники дома отдыха.

У нас — железный распорядок. Время подъема, приема пищи, работы, прогулок нами же самими строго регламентировано. Питание легкое, разумное, никаких излишеств. Абсолютный «сухой закон». За год предстоит проделать огромную работу: капитально переработать проект учебника. И мы трудимся с полным напряжением сил.

Рабочий день длился у каждого из нас не менее 10 часов. Проект очередной подготовленной главы учебника подвергался всестороннему обсуждению и критике на авторском коллективе. В дни обсуждений мы засиживались часто допоздна. Словесные баталии порой бывали очень жаркими.

21 апреля 1952 года мы получили «Письмо Сталина А.И. Ноткину». Затем последовали его теоретические работы «Об ошибках т. Ярошенко Л.Д.» и «Ответ товарищам Саниной А.В. и Венжеру В.Г.». Все эти работы, вместе с «Замечаниями...», составили затем его книгу «Экономические проблемы социализма в СССР». Само собой разумеется, что в своей авторской работе мы должны были теперь учесть эти новые работы Сталина.

Словом, и в «Нагорном» мы трудились в поте лица своего

В свободные часы ходили на лыжах или совершали пешеходные прогулки по окрестностям. Правда, частенько во время этих прогулок мы невольно возобновляли свои споры, хотя много раз давали зарок в свободные от работы часы отключаться от политэкономических мыслей полностью.

В феврале над «Нагорным» бушевали метели. Деревню по макушку завалило снегом. Лес — в глубоком сне. Голубовато-белые дымы курятся по утрам из закоптелых труб. Вкусно пахнет печеным хлебом. Заиндевелые куры жмутся к завалинкам. Беспокойно шныряют взъерошенные воробьишки. Над церковью, домами, парком, закованной во льды Сходней — великий покой.

Я смотрю на эти шоколадные избы, погруженные в сугробы, на весь этот уклад деревенской жизни, и предаюсь мечтаниям: хорошо бы поселиться вот в такой избе на постоянно. Забрать сюда библиотеку, и писать, писать... В окна бьют осенние косые дожди. Зимой на полях бушуют метели. А ты сидишь и работаешь. В конце концов, много ли мне нужно? Я сам могу сварить в чугуне и картошку в мундире, и кашу гречневую... Зато какая тишина, как легко дышится, как хорошо думается...

Наши прогулки по окрестностям стали особенно привлекательными, когда в «Нагорное» начала стучаться весна.

Вспухли дороги. Появились лужи. Сине-голубыми сделались дали. Скоро забурлила Сходня, что твой Терек. Набухли сережки ольхи. Нежно-сиреневой акварелью стали светиться березы.

Как-то в сверкающий до боли в глазах полдень в «Нагорном» появились грачи — чистые, черные, словно отлакированные. И началась строительная работа. Сидя за своим письменным столом, я видел через стеклянную балконную дверь, с каким остервенением грачи выдергивали щепу с крыши сарая и укладывали её в громоздкие гнезда.

Позже мы перебрались для работы в «Пушкино» по Северной дороге. Поселились в «партизанском домике» на территории санатория ЦК. Так его называют потому, что во время последней войны здесь помещался Главный штаб партизанского движения, руководимый П.К. Пономаренко.

5 октября 1952 года в Большом Кремлевском дворце открылся XIX съезд Коммунистической партии Советского Союза. Некоторых из нас, авторов учебника, пригласили на съезд в качестве гостей; в числе приглашенных был и я. Я сидел на галерке, в боковой ложе балкона. Рядом со мной почти всё время «гостил» Артем Микоян, известный конструктор боевых самолетов (МИГов), брат Анастаса Микояна. Здесь же были некоторые министры, крупные военачальники, работники аппарата ЦК.

XIX съезд проходил в обстановке, когда промышленная продукция СССР в 1952 г. составила 223 процента от уровня довоенного 1940 года, а производство средств производства — 267 процентов. Промышленная продукция СССР увеличилась к 1952 году по сравнению с 1929 г. в 12,6 раза, а в США за тот же период — в 2 раза, в Англии — на 60 процентов, в Италии — на 34 процента, во Франции — на 4 процента. При всех трудностях и противоречиях уверенно шло в гору сельское хозяйство. В 1952 году государственные магазины и колхозные рынки были завалены продуктами. Утвердившаяся политика ежегодного снижения цен означала ощутимый рост реальной заработной платы.

Партийного съезда не было 13 лет
 
И теперь великая победа в тягчайшей войне и грандиозные успехи социалистического строительства создали на съезде обстановку радостной и торжественной приподнятости. Съезд открыл вступительным словом В.М. Молотов. Почтили память умерших: А.С. Щербакова, М.И. Калинина, А.А. Жданова. В Президиум съезда избрали Баширова, Берию, Булганина, Ворошилова, Кагановича, Куусинена, Маленкова, Молотова, Сталина, Хрущева и ещё нескольких секретарей крупных партийных организаций.

Бурей оваций встречал съезд каждый раз упоминание имени Сталина. Зал много раз стоя приветствовал вождя. Имя Сталина не сходило с уст ораторов. Уже в своем вступительном слове тон в этом отношении задал В. Молотов. Он закончил свою речь словами:

— Да живет и здравствует многие годы наш родной великий Сталин!

Примерно так начиналось и заканчивалось почти без исключения каждое выступление. Теперь елейные здравицы кажутся нам чем-то унижающим человеческое достоинство. Теперь неистовые прославления Мао Цзэдуна в Китае представляются нам каким-то фанатическим кликушеством. Но в те годы такие речи о Сталине были нормой для всех.

В Большом Кремлевском дворце собрался цвет партии и мирового коммунистического движения. Из иностранных гостей на съезде присутствовали лидеры большинства коммунистических партий мира: Б. Берут (Польша), К. Готвальд (Чехословакия), Лю Шаоци (Китай), М. Торез (Франция), Л. Лонго (Италия), М. Ракоши (Венгрия), Г. Георгиу-Деж (Румыния), В. Червенков (Болгария), Э. Ходжа (Албания), Д. Ибаррури (Испания), Г. Поллит (Англия), В. Пик и М. Рейман (Германия) и многие другие.

Впервые за тридцатилетний период Отчетный доклад ЦК делал не Сталин. Сославшись на то, что ему по состоянию здоровья не осилить такого доклада, Сталин с согласия всего Политбюро ЦК возложил доклад на Г.М. Маленкова.

Но вместе с тем Сталин целым рядом своих действий старался продемонстрировать свое «хозяйское» положение в партии и на съезде. Так, за несколько дней до съезда в «Правде» были опубликованы все работы Сталина, составившие упомянутую уже его последнюю книгу «Экономические проблемы социализма в СССР». Этим актом как бы давалось понять, что не политический отчет ЦК, а новая работа Сталина должна быть положена в основу обсуждения на съезде. Фактически так и получилось.

На самом съезде, при его открытии, увидев, например, что М. Торез, К. Готвальд, Д. Ибаррури и другие сидят в ложе президиума, а не за столом президиума съезда, Сталин поднялся, начал приглашать их занять места за столом, сам подтаскивал каждому стул, чем вызвал переполох у организаторов съезда. Затем он сел к краю стола президиума, ближе к трибуне; между ним и Кагановичем оказалась дистанция в два стула.

В течение всего многочасового доклада Г. Маленкова он безучастно и почти без движения смотрел в пространство. Маленков гнал свой доклад в невероятно быстром темпе, время от времени искоса поглядывая на Сталина, как умная лошадь на своего старого седока. Как вечный приближенный, знающий повадки Сталина, Маленков внутренне трепетал: вдруг Сталин сделает хорошо известное всем придворным свое нетерпеливое движение или вынет из брючного кармана свои золотые часы «Лонжин». Это значит, что он недоволен, и тогда, чтобы не вызвать гнева, придется комкать доклад и заканчивать его на любой стадии.

Но всё обошлось благополучно. Сталин дослушал доклад

И в Отчетном докладе ЦК, и в Директивах по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951–1955 годы (докладчик М.3. Сабуров) дан был анализ итогов развития советского государства и принята ориентировка на предстоящий период социалистического строительства. Съезд принял новый Устав партии (докладчик Н. С. Хрущев) и создал комиссию для переработки Программы партии.

Все с нетерпением ждали выступления Сталина. Не верилось, что Сталин покинет дворец, не сказав ни слова делегатам и иностранным гостям, выступавшим с такой теплотой в адрес Коммунистической партии Советского Союза.

И действительно, в последний день съезда, 14 октября, Сталин выступил с краткой речью. Трудно передать, что творилось в зале, когда председательствующий К. Ворошилов произнес долгожданную всеми фразу: «Слово предоставляется товарищу Сталину». Весь зал поднялся. Громовые овации сотрясали здание дворца. Стоя на трибуне, Сталин внешне безучастно смотрел в пространство. По его лицу нельзя было определить, какие чувства испытывал в этот момент диктатор. Иногда он переминался с ноги на ногу и указательным пальцем поглаживал усы или потирал подбородок. Пару раз он поднимал руку, как бы прося аудиторию позволить ему начать говорить. В эти моменты овации удесятерялись.

Я не могу сказать, сколько времени длился шквал. Но наконец делегаты уселись на свои места, и Сталин получил возможность говорить. Говорил он, как всегда, очень тихо, невыразительно, словно совершенно не заботясь о том, какое впечатление производят он и его речь на аудиторию.

За свою жизнь я слышал многих ораторов из российского и международного коммунистического движения, но, пожалуй, ни один из них не проявлял такого равнодушия к внешней форме своих выступлений, такого холодного безразличия к тому, чтобы покорить своим словом разум и сердца сидящих в зале.

И тем не менее каждое выступление Сталина слушалось всеми с затаенным дыханием. В чем же дело?

Сталин выступал публично очень редко: в отдельные периоды один раз в несколько лет. Поэтому попасть на его выступление, послушать и увидеть живого Сталина считалось величайшей редкостью и счастьем. И любой человек, попавший на выступление Сталина, старался не проронить ни звука.

Вместе с тем на протяжении трех десятилетий вся печать, радио, кино, все средства устной пропаганды и искусства внушали мысль, что каждое слово Сталина — это высшее откровение, это абсолютная марксистская истина, кладезь мудрости, познание нынешнего, прорицание будущего.

Вот почему зал всегда находился под гипнозом всего этого и слушал Сталина заворожено. Бесцветная форма и эмоциональная холодность его речей растворялись под палящими лучами этих гипнотических сил. Но при этом Сталин понимал значение не только каждого слова, но каждого его оттенка. И он тщательно готовился к каждому выступлению и всесторонне взвешивал эффект каждого слова. Сталин поблагодарил все братские партии и группы, представители которых почтили съезд своим присутствием или послали съезду приветственные обращения.

А дальше, собственно, Сталин высказал одну мысль:

Буржуазия стала реакционной. От её былого либерализма не осталось и следа. Нет больше т.н. «свободы личности». Растоптан принцип равноправия людей и наций. Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Выброшено за борт и Знамя национальной независимости и суверенитета. Это Знамя, сказал Сталин, придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий. Его некому больше поднять. Сталин призвал революционные партии капиталистических стран учиться на ошибках и успехах советской страны и народно-демократических стран.

Закончил он свое выступление здравицами в честь братских партий и их руководителей:

— Да здравствует мир между народами!
— Долой поджигателей войны!

Это было последнее открытое публичное выступление Сталина, его лебединая песня. И оно было в некотором роде симптоматичным. Сталин шаг за шагом умерщвлял внутрипартийную демократию, ленинские устои, принципы, нормы жизни.

Он искоренял в партийной жизни всякое здоровое критическое начало, беспощадно расправлялся со всеми, в ком он видел действительных или мнимых, нынешних или потенциальных критиков своих диктаторских методов руководства в партии. Он сделал всё от него зависящее, чтобы опрокинуть и растоптать присущие самой природе советского строя свободу личности, революционную законность, широчайшую демократию для народных масс сверху донизу; необоснованными репрессиями и всякими чистками утвердил в государственной и общественной жизни порядки и нравы, находящиеся в кричащем противоречии с марксистско-ленинским учением.

К XIX съезду весь ход мирового исторического процесса и развития самой страны властно требовали широкой демократизации всех сторон внутрипартийной, государственной и общественной жизни. Без этого нельзя было дальше двигаться вперед. Пришел ли Сталин к этому выводу аналитическим путем; почувствовал ли он инстинктом старого революционера, что по-старому жить уже нельзя, — трудно сказать. Так или иначе, в своей лебединой песне он вернулся к мотивам демократии, свободы личности, национального суверенитета и независимости.

Больше того. Сейчас же после съезда начал осуществляться целый ряд мер, которые как будто свидетельствовали о его намерении вступить на путь внедрения принципов коллективизма в практику руководства, ликвидации бесконтрольности органов госбезопасности и обеспечения в стране революционной законности, о чем я расскажу дальше.

Но всё это, как мы увидим, парализовалось почти одновременными действиями прямо противоположного характера, усиливавшими и единоличное диктаторство, и произвол в общественной и государственной жизни.

...Поздним вечером 14 октября мы сидели в Пушкино в своем «партизанском домике» и трудились....
 
Позвонила кремлевская «вертушка». Нам сообщили:

— Счетная комиссия съезда только что закончила подсчет голосов. Из авторского коллектива П. Юдин и Д. Шепилов избраны членами ЦК КПСС, а К. Островитянов — кандидатом.

Я вышел на балкон. Вековой бор окружал домик плотным кольцом. От увядающих кустов рябины до белесых облаков всё было залито лунным серебром. Какая тишина. Как хорош этот извечный мир.
Грудь мою распирало от счастья. Я — член Центрального Комитета великой партии коммунистов. Той партии, которая впитала в себя всю мудрость, народной жизни, тысячелетний опыт борьбы за свободу и счастье людей на земле, все мучительные поиски путей к гармоничному обществу будущего — от раннего христианства, от Томаса Мора и Кампанеллы, Сен-Симона и Фурье, Герцена и Чернышевского до Маркса и Ленина.
 
Той партии, которая, подняв простреленное пулями Знамя парижских коммунаров, первая бросила дерзновенный вызов всему старому миру и в священном огне пролетарской революции заложила краеугольные камни нового строя. Теперь эта партия стоит во главе великой державы и является общепризнанным наставником всемирного коммунистического и освободительного движения. И вот я — внук крепостного крестьянина Михаилы Шепилова, сын кадрового рабочего-токаря Трофима Шепилова, я — русский интеллигент Дмитрий Шепилов — член этого верховного штаба государства и партии. Как я оправдаю это высочайшее доверие? Как оплачу моей партии и моему народу за эту честь и возложенные на меня надежды? Я готов это сделать любой ценой. Я готов отдать во имя счастья моей партии, моего народа все свои силы, все знания, всю кровь до последней капли и, если понадобится, — саму жизнь.

На балкон вышли П. Юдин и К. Островитянов. Взбудоражены мы были до предела. Знали, что не уснем. Решили на радостях махнуть в Москву. Мчались по старому Ярославскому шоссе на полной скорости. Москва уже засыпала. Огни были притушены. Поехали ко мне домой, на Калужскую. Сколько вопросов перебрали мы до рассвета, сколько мировых проблем разрешили на словах! Выпили за партию, за Сталина, за народ, за науку, за армию.

16 октября состоялся первый пленум вновь избранного ЦК
 
Мы собрались (что стало уже давнишней традицией) в Свердловском зале Кремля. В точно назначенное время на помост из внутренних комнат вышли члены Политбюро прежнего состава. Впереди шел Сталин. При его появлении часть членов ЦК (видимо, новичков) встала и начала аплодировать. Сталин сразу замахал рукой и произнес что-то вроде: «здесь этого никогда не делайте». Оказывается, Сталин и его соратники воспринимали как должное все культовые церемонии (вставание всех, овации, лозунги и пр.) на любых торжествах и собраниях. Но на пленумах ЦК и Политбюро это не практиковалось. Возможно, что здесь каким-то образом сохранилась ещё традиция Ленина, который был лютым противником обожествления его лично и других высоких персон, и Сталин считал необходимым поддерживать данную традицию в этом, единичном случае. Вскоре Хрущев опрокинул и её.

Основным вопросом пленума было формирование исполнительных органов ЦК — Президиума и Секретариата, а также утверждение председателя Комиссии партийного контроля. Как я уже упоминал, при формировании руководящих органов Сталин делал себе отвод, который, конечно же, не был поддержан. Сталин безнадежно махнул рукой — делайте, мол, что хотите. Но все до единого человека в зале понимали, что действительно иначе не может быть и что сам Сталин и мысли не допускает, что Секретарем, т.е. руководителем Политбюро (Президиума), будет кто-то другой.

Но дальнейший ход обсуждения вопроса о формировании руководства был совершенно неожиданным и произвел тягостное впечатление, на меня во всяком случае. Всё, что происходило в высшем руководстве партии, было окутано глубокой тайной. Об этом боялись что-либо спрашивать или говорить. При разветвленной системе слежки, доносов, подслушивания это могло стоить головы.

Просочилось сверху об аресте жены В.М. Молотова П.С. Жемчужиной, долго возглавлявшей парфюмерную промышленность. За что? — Не известно. Но считалось, что на самого Молотова это не бросает тень. То же говорили прежде в связи с арестами жен М.И. Калинина и О.В. Куусинена.

Но все знали также безграничную преданность В. Молотова партии, любому порученному делу, лично Сталину. Все помнили также, как высоко ценил Сталин Молотова, его, например, тост в день празднования Победы: «За нашего Вячеслава!», что, при чуждости Сталину всякой сентиментальности, звучало сверхнежно.

И вот теперь, стоя на трибуне, Сталин с презрительной миной говорил о том, что Молотов запуган американским империализмом, что будучи в США он слал оттуда панические телеграммы, что такой руководитель не заслуживает доверия, что он не может быть в руководящем ядре партии. В таком же тоне высказал Сталин политическое недоверие А. Микояну и К. Ворошилову.

Я, тогда не обстрелянный новичок в этом зале, затаив дыхание слушал Сталина. А ощущение было такое, будто на сердце мне положили кусок льда. Я переводил глаза со Сталина на Молотова, Микояна и опять на Сталина. Молотов сидел неподвижно за столом президиума. Он молчал, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Через стекла пенсне он смотрел прямо в зал и лишь изредка делал тремя пальцами правой руки такие движения по сукну стола, словно мял мякиш хлеба. Очень нервничал А. Микоян. Речь он произнес очень мелкую и недобропорядочную. Он тоже, обороняясь от фантастических обвинений, не преминул брыкнуть Молотова, который-де постоянно общался с Вознесенским, это уже был сам по себе страшный криминал.

В конце своего выступления Сталин сделал такие выводы:

Надо образовать Президиум ЦК. Состав членов Президиума предложен был небывало широкий — 25 человек. Да 11 человек было предложено в качестве кандидатов в члены Президиума. В состав его вошли некоторые случайные, малокультурные или ничем не примечательные люди типа Л.Г. Мельникова, В.М. Андрианова, А.Б. Аристова, Н.А. Михайлова, Н.Г. Игнатова, И.Г. Кабанова, А.М. Пузанова и некоторых других. Таким образом, в отступление от традиций десятилетий состав Президиума (Политбюро) был разбавлен людьми бесталанными и неизвестными партии и народу.

Возможно, что Сталин сделал это потому, он хотел избавиться от всяких контактов с людьми, которых он в своей нарастающей мании преследования начал считать либо прямыми шпионами (К. Ворошилов), либо капитулянтами перед американским империализмом (В. Молотов и А. Микоян). А возможно, он кроме того намеревался избавиться от последних представителей старой гвардии в Политбюро, которые пользовались признанием в партии и в народе.

Так или иначе, но неожиданно для всех Сталин предложил создать новый, неуставный орган — бюро Президиума ЦК. Оно и должно было выполнять функции прежнего всемогущего Политбюро. В этот верховный партийный центр Сталин предложил не включать В. Молотова, К. Ворошилова, А. Микояна. Это и было принято Пленумом, как всегда, единогласно.

Однако даже при своей мании величия Сталин понимал, что нельзя так просто разделаться с этими видными деятелями партии, соратниками Ленина. Поэтому соблюден был необходимый декорум: Молотов, Ворошилов и Микоян формально сохранены были в верховном исполнительном органе партии, но фактически отстранены от руководства, а образование бюро Президиума ЦК и не введение в него трех старейших деятелей партии сохранено было в тайне — не обнародовано в печати.

Слушая на пленуме «аргументы» Сталина о «шпионстве» Ворошилова и «капитуляции перед американским империализмом» Молотова и Микояна, я, должно быть, впервые подумал: а не является ли всё это результатом шизофренической мнительности Сталина?

Но даже теперь я гнал от себя эти мысли: «наверное, мы не всё знаем», «наверное, не всё можно сообщить», «постепенно нам, членам ЦК, сообщат, в чем дело»... Задавать какие-либо вопросы Сталину или попробовать возражать ему — такие безумные мысли никому даже не приходили в голову. Изречения и соображения вождя-гения можно было только благоговейно и восторженно приветствовать. Те же страшащие мысли о душевном здоровье Сталина поднялись из глубин сознания, когда перед нами начала развертываться ошарашивающая панорама под названием «Дело врачей».

Шел Пленум ЦК. Сталин сурово критиковал работу органов Государственной безопасности. С занимаемых постов сняты были В.С. Абакумов и его сообщники. Но в то же время Сталину всё казалось, и это изо дня в день внушала ему бериевская шайка, что всюду козни, заговоры, подготовка против него террористических актов, а коммунисты теряют бдительность.

Потрафляя этим вкусам великого государственного Молоха, органы госбезопасности, вслед за Ленинградским делом, начали по хорошо разработанному сценарию развертывать акт за актом Дело врачей. Позже, 13 января 1953 года, суть этого «дела» была изложена в газетах в официальном сообщении ТАСС под заголовком «Арест группы врачей-вредителей». В сообщении указывалось, что органами Государственной безопасности раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью сократить, путем вредительского лечения, жизнь видным деятелям страны.

Являясь скрытыми врагами народа, они-де осуществляли вредительское лечение больных и подрывали их здоровье: ставили заведомо неправильные диагнозы, назначали гибельные для жизни лекарства и т.д. Таким путем были умерщвлены секретари ЦК А.А. Жданов и А.С. Щербакова&serverurl=http://www.pseudology.org&server_name=Псевдология&referrer1=http://www.pseudology.org&referrer2=ПСЕВДОЛОГИЯ&target=>Щербаков и подготовлялось выведение из строя руководящих военных кадров, чтобы ослабить оборону страны: это маршалы А.М. Василевский, Л.А. Говоров, И.С. Конев и другие.

В этих чудовищных злодеяниях обвинены были самые выдающиеся врачи — цвет советской науки: профессора М.С. Вовси, В.Н. Виноградов, М.Б. и Б.Б. Коганы, П.И. Егоров, А.И. Фельдман, Я.Г. Этингер, А.М. Гринштейн и врач-терапевт Г.И. Майоров.

В сообщении указывалось:

«Все эти врачи-убийцы, ставшие извергами человеческого рода, растоптавшие священное Знамя науки и осквернившие честь деятелей науки, — состояли в наемных агентах у иностранной разведки. Большинство участников террористической группы... были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой... Другие участники террористической группы... оказались давнишними агентами английской разведки...»

До опубликования сообщения ТАСС о Деле врачей докладывалось на Пленуме ЦК КПСС. Говорили чекисты, говорил Сталин.

За длительный период владычества в органах юстиции и государственной безопасности ЯгодыЕжоваБерииВышинского советские люди привыкли к самым невероятным судебным процессам и обвинениям. Но даже ко всему привыкших «Дело врачей» потрясало своей жестокостью, бессмысленностью и породило в сознании кучу недоуменных вопросов и сомнений.

В самом деле, почему выдающийся советский терапевт, академик Владимир Никитович Виноградов, честнейший из честных людей, воспитавший тысячи студентов-медиков, стал вдруг агентом английской разведки, отравителем своих пациентов? Чудовищно и нелепо.

Почему вдруг преданнейший советский патриот, крупнейший ученый, профессор Мирон Семенович Вовси, в войну бывший главным терапевтом Красной Армии, всю свою жизнь посвятивший делу советского здравоохранения, вдруг связался с «еврейской буржуазно-националистической организацией», созданной американской разведкой? Чудовищно и нелепо. То же — профессор В.X. Василенко, профессор Б.С. Преображенский и все другие.

Словно чувствуя всю законность этих вопросов, Сталин настойчиво доказывал нам, членам ЦК, сидящим в Свердловском зале, что сомнений в виновности врачей нет никаких. Я не записал его речь, но он говорил примерно следующее:

— Они убили Жданова. Они убили Щербакова. Они хотели вывести из строя наших маршалов. Посмотрите на сидящего здесь Андреева, ведь они его, беднягу, умышленно сделали глухим. Они сами во всём признались. Мы читаем их показания. А у нас ещё кто-то сомневается. Одна из кремлевских врачей Лидия Тимашук помогла чекистам вскрыть это дело, показала, какими вредительскими методами они действовали...

Мы слушали всё это с тяжелым чувством
 
С одной стороны, вся жизнь и моральный облик обвиняемых, нормальная человеческая логика восставали против признания достоверности очередного «дела». С другой стороны, сам Сталин уверяет в бесспорности улик: свидетели обличают, арестованные признались, сами написали свои покаянные показания. Чего же ещё надо? Неужели до таких форм борьбы могут доводить непреложные законы классовой борьбы?!

В Деле врачей была ещё одна специфическая черта: хотя среди арестованных были и русские врачи, но большинство составляли врачи-евреи; эта сторона дела подчеркивалась и ссылкой на Международную еврейскую организацию «Джойнт». По Москве ходили слухи, что идет шельмование и массовые увольнения врачей-евреев. И не только врачей. Приезжие с Украины рассказывали, что по указанию Хрущева в Киеве и других городах Украины ведется «чистка» всех учреждений от евреев. Нарочитое разжигание антисемитизма было очевидным.

Зачем это делается? Во имя каких целей? Этого никогда не было при Ленине. У Сталина есть весьма категорические и резкие высказывания против антисемитизма. Они опубликованы. Почему же вся практика идет в другом направлении? Как это сочетать с интернационалистскими принципами марксизма-ленинизма?

В семье у нас были очень здоровые моральные устои, и антисемитизма у нас и близко не было.

Трудно предполагать теперь: что было бы, если бы Сталин прожил ещё несколько лет? Какие кровавые мистерии были бы разыграны ещё в угоду ему органами Государственной безопасности? Во сколько человеческих жизней обошлись бы новые людоедские сценарии?

Но в дни, последовавшие за XIX съездом партии, конечно, до таких мыслей мы не доходили. Казалось, что могучая и великолепно слаженная государственная машина советской страны действует безукоризненно. А на капитанском мостике стоит великий кормчий Сталин, и пока он держит руль в своих руках, можно быть спокойным за судьбы государства.

Жизнь шла своим чередом

20 октября 1952-года меня и П. Юдина вызвали к Сталину. Я затрудняюсь сказать, что это было: заседание Президиума ЦК с группой работников идеологического фронта или узкое совещание по идеологическим вопросам. Началось оно в 22 часа 05 минут, присутствовали все члены Президиума, секретари ЦК, некоторые заведующие отделами и идеологические работники.

Видимо, после XIX съезда партии Сталин мучительно думал над вопросом: как лучше организовать партийное руководство различными отраслями народного хозяйства, внешней политики, военного строительства и т.д. Но больше всего его беспокоили вопросы духовной жизни общества. И он больше всего говорил на этом заседании о руководстве идеологической работой партии. По моим записям и записям П. Юдина, он говорил примерно следующее:

— Наша пропаганда ведется плохо, каша какая-то, а не пропаганда. Все недовольны постановкой дела пропаганды. Нет ни одного члена Политбюро, который был бы доволен работой Отдела пропаганды.

У наших кадров, особенно у молодежи, нет глубоких знаний марксизма. Наше старшее поколение было сильно тем, что мы хорошо знали марксизм, политическую экономию.

Особенно плохо поставлена пропаганда в газетах, в частности в «Правде». Редактор «Правды» Ильичев слаб. Он просто мал для такого дела. Надо бы назначить главного редактора «Правды» посильнее этого, а этот пусть поучится.

«Правда» — это газета газет. Она должна обобщать опыт всех газет,- Она должна перепечатывать хорошие статьи и выдержки из других газет. «Правда» должна быть основной базой для работы Отдела пропаганды. Ну, кого предлагаете назначить главным редактором «Правды»? Нельзя же этого откладывать на сто лет?

Все молчали

— Да, не знаете вы людей. Надо также подумать о лучшем руководстве промышленностью. Надо иметь единый отдел промышленности и транспорта и поставить во главе его крупного человека. Надо контролировать кадры, изучать их и вовремя выдвигать молодежь на руководящую работу. У нас много способной молодежи, но мы плохо знаем молодые кадры. А ведь если выдвинули человека на какую-то работу и он просидит на этой работе 10 лет без дальнейшего продвижения, он перестает расти и пропадает как работник. Сколько загубили людей из-за того, что вовремя не выдвигали.

Плохо идут дела в сельском хозяйстве. Партийные работники не знают историю сельского хозяйства в Европе, не знают, как ведется животноводство в США. Только бумаги подписывают и этим губят дело. Наши молодые кадры слабо подготовлены в теоретическом отношении, им надо помочь расти. Лекции, конечно, полезное дело, но главную роль в росте кадров должна играть печатная пропаганда.

Для руководства всей идеологической работой партии надо создать при Президиуме ЦК постоянную комиссию по идеологическим вопросам. В комиссию надо подобрать 10–20 квалифицированных работников — аппарат комиссии. Надо иметь там людей со знанием языков: английского, немецкого, французского (теперь он менее распространен), испанского (на испанском говорят более 120 миллионов человек). Надо найти хорошо знающего китайский язык. Может быть, взять Федоренко? (Н.Т. Федоренко упоминается ниже, в главе «В Китае: пятая годовщина революции» — Прим. ред.). Надо их всех обеспечить хорошим жалованием.

Комиссия по идеологическим вопросам должна помочь поднять печатную пропаганду марксизма. Базой для работы этой комиссии должен стать журнал «большевик». Журнал ведется плохо, крохоборчески. Нужно поставить его так, чтобы другие журналы с него пример брали. Нужно пересмотреть состав редколлегии журнала. Зачем там Ильичев? Там даже можно иметь двух редакторов.

В «большевике» надо давать обзоры и критические статьи на местные журналы, обстреливать их, помогать им улучшить свою работу. Комиссия должна взять под свое наблюдение работу журналов «Вопросы философии», «Вопросы экономики», «Вопросы истории» и, может быть, некоторые другие журналы. Пора покончить с позорной практикой перепечатки в теоретических журналах разных постановлений партии и правительства, ведь это значит плестись в хвосте событий.

Надо серьезно поставить пропаганду политической экономии и философии. Только не увлекаться единством противоположностей, это гегельянская терминология. Американцы опровергают марксизм, клевещут на нас, стараются развенчать нас... Мы должны разоблачать их. Надо знакомить людей с идеологией врагов, критиковать эту идеологию, и это будет вооружать наши кадры.

Мы теперь ведем не только национальную политику, но ведем мировую политику. Американцы хотят всё подчинить себе. Но Америку ни в одной столице не уважают. Надо в «Правде» и партийных журналах расширять кругозор наших людей, шире брать горизонт, мы — мировая держава. Не рыться в мелких вопросах. У нас боятся писать по вопросам внешней политики, ждут, когда сверху укажут.

Нужны популярные брошюры на разные темы. Вот в старое время были брошюры: «Кто чем живет?» или «Что нужно знать каждому рабочему?». С этой брошюры начинали свое политэкономическое образование многие рабочие. Нам теперь нужны брошюры посерьезнее, поглубже, но такие популярные брошюры нужны.

В наших лекциях мало глубины, но они кое-что дают. Надо для лекций выезжать иногда и на места. Вообще для идеологической работы, для проверок надо выезжать на места, недели на две. В идеологическую комиссию надо включить Шепилова, Чеснокова, Румянцева, Юдина, Суслова. Кого ещё? И надо создать секретариат комиссии...

На этом совещание в 23 часа вечера закончилось
 
Вслед за этим состоялось назначение меня Председателем Постоянной комиссии по идеологическим вопросам ЦК КПСС. В силу неисповедимости путей господних мне отвели на пятом этаже в ЦК кабинет, который, после реконструкции этого здания, числился кабинетом Сталина. Но Сталин постоянно работал в Кремле, здесь не бывал. Теперь, видимо, считаясь с тем большим значением, которое Сталин придавал Идеологической комиссии, его пустовавший кабинет отдали комиссии.

Началась новая полоса моей жизни. Я по-прежнему жил в «партизанском домике» в Пушкино и занимался учебником политической экономии. Но теперь приходилось отлучаться в Москву для организации аппарата комиссии и проведения ее текущей работы. Я делал это с нелегким сердцем: научная работа очень ревнива, она требует всей полноты мысли и чувств к себе и не хочет делить их ни с кем. Но долг есть долг. И я часть времени должен был отдавать теперь новой, очень важной и прекрасной даме — Идеологической комиссии, хотя сердце влекло меня в «партизанский домик».

Как-то в середине ноября 1952 года М. Суслов сказал мне, что на Президиуме ЦК снова обсуждался вопрос о «Правде».

— Л. Ильичев&serverurl=http://www.pseudology.org&server_name=Псевдология&referrer1=http://www.pseudology.org&referrer2=ПСЕВДОЛОГИЯ&target=>Ильичев явно не соответствует требованиям главного редактора, и его решено снять. Имеется в виду назначить на этот пост вас.

Я в самых энергичных тонах высказал свои возражения и просьбу не решать таким образом вопрос обо мне. Но М. Суслов сказал, что очень сомневается, что намерение в отношении меня может быть пересмотрено. Воспользовавшись представившимся в эти дни случаем переговорить со Сталиным, я настойчиво просил его не назначать меня на работу в «Правду». Изложив несколько, как мне казалось, убедительных общих доводов, я сказал:

— Мне оказана великая честь работать над учебником политической экономии. Вы говорили, какое огромное значение придает партия созданию этого учебника. Я — автор целого ряда глав. Кроме того, мы с товарищем Островитяновым выполняем работу по сведению воедино и редактированию глав, написанных другими авторами. Мой уход из авторского коллектива может задержать сдачу учебника в срок.

— Никто не собирается освобождать вас от работы над учебником. Зачем это? Работайте и над учебником, и в «Правде».
— Боюсь, что это окажется практически невозможным. «Правда» — дело серьезное. Нужно отвечать за каждое слово.
— Конечно, серьезное. Но разве быть редактором «Правды» — это значит торчать в редакции день и ночь? Это совсем не нужно. Редактор должен обеспечить правильную политическую линию в газете. Направление. Задавать тон. Лично редактировать лишь самое главное и решающее. Остальное должен делать секретариат редакции. Секретариат — это генштаб. Подберите хороший секретариат. Можно иметь не одного секретаря, а двух, посменно. Секретариат — душа редакции, а вы — дирижируйте.

Я сказал, что есть ряд товарищей, которые гораздо лучше, чем я, подготовлены для этой высокой роли.

— Например?
— Например, товарищ Поспелов. Он, помимо всего прочего, старый газетчик, долго работал в «Правде».
— Кто? Поспелов?!

Сталин скрестил кисти рук в нижней части живота, запрокинул голову назад и долго, отрывисто и глухо смеялся.

— Предлагать Поспелова — значит не понимать, что такое «Правда». Ведь он весь протух. Он смотрит назад, а не вперед. Как можно повседневно руководить идеологической, политической (и не только политической) работой такой большой партии, как наша? Только через печать. Как можно руководить самой печатью? Только через «Правду». Это — газета газет. Должна быть газетой газет. А «Правда» совсем измельчала. На ряде фактов мы убедились, что Ильичев — марксистски неграмотный человек. Невежественный человек. Ему нужно поучиться в партшколе. Так что придется вам браться за «Правду». А чтобы трудно не было, подберите себе толковых помощников. Поспелов вам нравится? — иронически сказал Сталин. — Ну, что же, пожалуйста, возьмите себе Поспелова помощником, заместителем... Кого ещё хотите? Можно иметь в «Правде» двух редакторов: один — главный, другой — редактор. Подумайте... И внесите на ЦК свои предложения: как нам улучшить «Правду».

Всё было кончено. С тяжелым чувством принимался я за новое дело
 
У меня не было влечения к газетной работе. Я ушел добровольцем на фронт с научной работы. Считал её своим призванием. И мечтал снова вернуться в лоно Академии наук. У меня был задуман и начат ряд экономических исследований. И мне очень хотелось их завершить... Но долг есть долг. И я со всей добросовестностью принялся за налаживание дел в «Правде». Вскоре я представил на рассмотрение Президиума проект постановления ЦК о «Правде»: задачи, структуры, персональные назначения членов редколлегии и редакторов по отделам. Вопрос на Президиуме прошел как-то легко и быстро. Сталин хорошо выглядел и почему-то был очень весел: шутил, смеялся и был очень демократичен.

— Вот Шепилов говорил мне, что «Правду» трудно вести. Конечно, трудно. Я думал, что может назначить двух редакторов?

Здесь все шумно начали возражать:

— Нет, будет двоевластие... Порядка не будет... Спросить будет не с кого...
— Ну, я вижу, народ меня не поддерживает. Что ж, куда народ — туда и я.

Сталин вынул при этом изо рта трубку и мундштуком сделал движения вправо и влево, демонстрируя, что он готов идти за народом и туда, и сюда.

Смеялись все...

— Ну, давайте примем то, что написано в проекте: редактор — один, секретаря — два: один выпускает номер, другой готовит следующий. Как, тут не будет оппортунизма? Нет? Тогда приняли.

Так началась моя новая и, надо сказать, трудная жизнь. Прошло совсем немного времени, и вот однажды я сидел в своем рабочем кабинете в «Правде». Готовили очередной номер газеты на 6-е марта 1953 года. Около 10 часов вечера зазвонил кремлевский телефон. Я взял трубку и услышал ту фразу, о которой уже говорил в начале:

— Товарищ Шепилов? Говорит Суслов. Только что скончался Сталин. Мы все на «ближней» даче. Приезжайте немедленно сюда. Свяжитесь с Чернухой и приезжайте возможно скорей...

Содержание

 
www.pseudology.org