"Советская Россия", М, 1989 год Алексей Иванович Аджубей Те десять лет Те десять лет. Продолжение 4 К финалу Наступил апрель 1964 года. Отмечалось семидесятилетие Хрущёва. Приветствие ЦК, фотографии в газетах и журналах, присвоение звания Героя Советского Союза. Торжественный обед в зале для приёмов Кремлевского дворца съездов. К тому времени в начале Ленинградского проспекта на металлической конструкции уже красовался огромный портрет Хрущёва во весь рост с поднятой в приветствии рукой. Не помню, но, по-видимому, понизу шла трафаретная фраза типа "Миру — мир". Славословия в адрес Хрущёва становились почти нормой. Было, пожалуй, только одно отличие: без прежних эпитетов — "великий", "мудрый", на "гениальный" не решались даже сверхподхалимы. Портреты появляются не сами по себе, а только по определенной команде. Вырабатывалась, укоренялась установка на возвеличение должности Первого секретаря и его имени. В газетах тоже шло непрестанное цитирование. Не совестно ли прежде всего мне самому, в те годы редактору большой газеты, не сам ли я приветствовал отход от славословий, не может ли показаться, что я пишу об этом с желанием свалить вину на кого-то? Нет, я вины с себя не снимаю, конечно. Больше или меньше других грешили на этот счёт "Известия" — не имеет принципиального значения. Важно иное. Я знаю тех, кто тщательно следил за публикациями и не прочь был обратить внимание на то, что в некоторых важных статьях отсутствовали надлежащие ссылки. Расценивалось это как непочтение, как своего рода политическое небрежение, а иногда и как фрондирование. Едва не вошла в газетный и политический лексикон стереотипная фраза "в свете советов и указаний", но она зрела, "обкатывалась" и появилась, как известно, в определенный час. Кстати, тот самый товарищ, который не прочь был отмечать отсутствие в статьях ссылок на высказывания Хрущёва, сам чуть позже, в октябре 1964 года, с бухгалтерской точностью подсчитал, сколько раз в той или иной газете это имя упоминалось. И ставил, конечно, данное обстоятельство в вину редакторам. Редактору "Известий" прежде всего. Не называю этого человека только потому, что он сполна разделил судьбу тех перевертышей, страсть которых к политическим интригам привела их к поражению. Победители не ценят перебежчиков, даже если в них и возникает нужда. И ещё: мне жаль этого человека. Его ценил Никита Сергеевич. Он занимал высокие посты и, наверное, мог бы по-иному распорядиться своей судьбой.   Чествование Хрущёва не носило того официозного, парадного характера, как сталинский юбилей в Большом театре. Вместе с холодными, дежурными словами прозвучали искренние, идущие от сердца. В тот апрель в Москве было тепло, сияло солнце; казалось, пора обновления природы придаст всем новые силы. Хрущёв встречал семьдесят первый год своей жизни с оптимизмом. И уж он-то точно не предчувствовал беды, нависшей над его головой. Ещё одно доказательство его политической чистоплотности: не любил интриг, не держал личный сыскной аппарат. На юбилее он был в приподнятом настроении, хотя было видно, конечно, что годы дают себя знать. Из всего множества тостов, раздававшихся в тот вечер, я запомнил один, по сути, единственный в своём роде. Его не забыли ни моя жена, ни другие члены семьи Никиты Сергеевича. Нина Петровна и на следующий день так возмущалась, что, не удержавшись, позвонила произнесшему этот тост и сказала ему все, что она об этом думает. Это был тост первого секретаря ЦК партии Украины Шелеста, который он закончил здравицей: "За вождя партии!" Так о Хрущёве ещё никто и никогда не говорил. Что-то зловещее, "сталинское" почудилось мне в этих словах. Видел, как некоторые, будто не заметив протянутого бокала Шелеста, не стали чокаться. Когда я более года назад начинал писать эти заметки, имя Хрущёва в печати почти не упоминалось. И вот теперь, как бы опережая друг друга, журналисты и писатели спешат либо вспомнить нечто такое, что связывало их с этим человеком, либо дать оценку и анализ десятилетию его деятельности — порой такой анализ умещается на нескольких машинописных страницах. И все же, думаю, это лучше, чем умолчание. Каждый волен высказать свою точку зрения. Хочу думать, что родственные чувства не слишком звучали в моих записях. Однако я никогда не стеснялся этого свойства, а гордился им, и в конце концов то, чего мы с женой добились в жизни, мы добились сами. Так нам, по крайней мере, кажется. Помогал или мешал отсвет родственного имени? Было по-всякому... Но мы не занимали чужого места. У нас есть убедительное подтверждение на этот счёт: двадцать три года мы сами по себе. Перебирая в памяти один за другим эпизоды жизни Хрущёва, думаю, что трудился он не напрасно. Его партийная деятельность сложилась драматично. Он был политической фигурой переходного периода, и на его долю выпала целая череда сложнейших кризисов. По многу часов беседовал Хрущёв с товарищами из братских партий, проясняя истоки недоразумений, стараясь преодолеть разногласия. Самые неожиданные проблемы возникали иногда во время таких бесед. Помню, Никита Сергеевич был удивлен, когда Морис Торез попросил замедлить реабилитацию некоторых крупных политических деятелей нашей партии, отложить на некоторое время. "Мы присутствовали на этих процессах,— говорил Торез,— доложили своим партиям обо всем, что слышали, чему верили. Будет очень трудно объяснить теперь, как мы оказались такими простодушными. Время поможет нам избежать лишнего напряжения. После XX съезда оно и так очень велико".   Хрущёв уступил. Только в 1988 году вернулись в нашу историю имена Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова, Л. Б. Каменева, Г. Е. Зиновьева и других. Вновь созданная комиссия ЦК продолжает работу. Истоки противоречий и противоречивость характера Летом и осенью 1957 года в жизни страны произошли два события. В атаку против курса XX партийного съезда пошли семь членов Президиума ЦК: Молотов, Маленков, Каганович, Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров. Уже в ходе XX съезда стало ясно, что так или иначе последует более глубокий анализ обстоятельств, повлекших массовые репрессии. А главное, утверждались новые, неприемлемые для этих людей принципы партийной работы: выход из кремлевских кабинетов к людям, открытость, правда, демократия. На первый план выдвигалась забота о человеке, не мнимая, не в лозунгах и призывах, а деловая, активная. Молотову претила дипломатия личных контактов. Маленков, Каганович, Молотов помнили о списках арестованных, на которых стояли их резолюции. Спасло Хрущёва от поражения на заседании Президиума ЦК только вмешательство членов ЦК, явившихся в Кремль и потребовавших объяснений по поводу происходившего. К маленькой группе вышли Ворошилов и Булганин, начали кричать на пришедших. Ворошилов заходился от гнева, тыкал Шелепину, тогдашнему первому секретарю ЦК ВЛКСМ: "Это тебе, мальчишке, мы должны давать объяснения? Научись вначале носить длинные штаны". Окрик "вождей" никого не испугал — уже прошел XX съезд партии. В Кремль спешили все новые группы членов ЦК. Прибывали партийные работники с мест (их вызвал секретарь Горьковского обкома Н.Г.Игнатов). Заседание Президиума ЦК, где соотношение сил было семь к трем, обострялось. Хрущёва поддерживали А. И. Микоян и первый секретарь ЦК партии Украины А. И. Кириченко. Теперь им важно было затянуть время, добиться созыва Пленума. Упреки в адрес Хрущёва сыпались как из рога изобилия: ставили в вину освоение целинных земель, мягкость и уступчивость во внешнеполитической деятельности, либерализм в идеологии. За всем этим стоял страх, связанный с нараставшей критикой Сталина. Был уже почти решен вопрос об освобождении Хрущёва с поста Первого секретаря ЦК и назначении его министром сельского хозяйства — подальше от политики. Однако напор "взбунтовавшихся" партийных работников оказался столь сильным, что "семерка" вынуждена была пойти на созыв Пленума. Заседания Пленума шли несколько дней. Дискуссии достигали большого эмоционального накала. Во время одной из яростных речей Брежнева в защиту нового курса тогдашний министр здравоохранения Ковригина закричала: "Остановите его, он только что перенес инфаркт, сердце не выдержит!" Оппозиция XX съезду была разбита Не осталось тайной, кто в этой "семерке" был главным заводилой, кто организовал оппозицию. Участники сговора преследовали свои цели — уж слишком разные это были люди. Объединяло их, бесспорно, одно: стремление любой ценой удержать власть. И не просто власть, а ту бесконтрольную, которой они "научились" у Сталина. Конечно, это был Молотов. Наивным было бы предполагать, что он, старейший сталинист, мирился с тем, что после смерти вождя должен был довольствоваться вторыми ролями, меж тем как видел себя в роли лидера партии. Сталин говорил, что завещание Ленина перессорило тогдашних руководителей. Он сам не оставил никакой бумаги, однако успел "столкнуть лбами" практически всех своих приближенных. Сразу после XIX съезда партии в 1952 году, на Пленуме, где решался вопрос о Президиуме ЦК, Сталин, к полному удивлению всех, произнес злобную речь против Молотова и Микояна. Очевидцы вспоминали, что нанесенный удар был так силен и резок, что казалось, судьба этих людей решена. Хрущёв говорил, что так, наверное, и случилось бы — Сталин не успел.   Однако все же Молотов и Микоян были включены в расширившийся до 25 человек состав Президиума ЦК. В него вошли и многие другие, отнюдь не самые близкие Сталину люди: первый секретарь ЦК комсомола А. А. Михайлов, философ П. Ф. Юдин, Л. И. Брежнев. Политбюро упразднили, но вместо него создали Бюро Президиума. В его составе не оказалось ни Молотова, ни Микояна, убрал Сталин и секретаря ЦК Андреева, старого аппаратчика, громившего по его поручению в 1937-1938 годах партийные кадры во многих республиках. Хрущёв вошел не только в Президиум, но и в Бюро. Когда в 1953 году Хрущёв стал Первым секретарем ЦК, Молотов вынужден был смириться. Но он опротестовывал каждое принимаемое решение. Внешне Молотов казался суровым, аскетичным интеллигентом революционной эпохи. Однако знаю по рассказам старых мидовцев о его далеко не интеллигентной грубости, жестоких разносах даже самых маленьких служащих, в том числе машинисток и стенографистов. Ортодоксальная замкнутость Вячеслава Михайловича была той "броней", за которой скрывался тяжелый характер человека, привыкшего к повиновению со стороны всех нижестоящих и преклонению перед сильным. Двоедушие такого порядка, как правило, уродует человека. У Молотова была хорошая память. Незадолго до смерти Нины Петровны мы с женой, приехав навестить её, встретили Вячеслава Михайловича в дачном поселке Жуковка под Москвой, где он проводил свои пенсионные годы. Молотов узнал Раду. Я стоял чуть поодаль. Поздоровавшись, я спросил: "Помните меня, Вячеслав Михайлович?" — "Помню,— ответил Молотов,— я вас хорошо помню, я никого не забываю". Молотову перевалило далеко за 80 лет, но он держался прямо, и глаза его так же жестко и холодно смотрели на мир. В любых заметках о прошлом не обойтись без самого бессмысленного из вопросов, которые мы все же постоянно задаем себе: "А если бы..." Если бы тогда, на июльском Пленуме ЦК в 1957 году, к власти пришли Молотов, Ворошилов, Каганович — старая гвардия Сталина, подкрепленная их единомышленниками Маленковым, Булганиным и другими, думаю, что в Мавзолее до сих пор находились бы два саркофага. Куда более точными сведениями о взглядах многих руководителей сталинской поры располагало бы общество, имей оно документальные свидетельства. Увы, воспоминаний нет либо носят они поверхностный характер. Рассказывали мне, что в последние годы жизни к Молотову часто наведывались писатели Борис Привалов, Иван Стаднюк и некоторые другие. Я видел фотографию Молотова вместе с ними. Это было, кажется, как раз в юбилей Вячеслава Михайловича, в день его восьмидесятилетия. Борис Привалов уверял, что та часть романа И. Стаднюка "Война", в которой описана жизнь и работа "верхнего эшелона власти", составлена (сверена, почерпнута) из воспоминаний Молотова, с которыми он познакомил писателя. Рассказывая мне это, Привалов даже сетовал, что Стаднюк слишком беллетризировал молотовские заметки. Смолчал Маленков; молчит последний, оставшийся ещё в живых — Каганович; в своих воспоминаниях Микоян практически минует все острые углы политической жизни 30-х - 70-х годов. Многие книги у нас так и не написаны. А может быть, не изданы? Пленум ЦК принял соответствующее постановление о деятельности антипартийной группы Этого постановления никто не отменял. Но в пору, когда Генеральным секретарем ЦК был Черненко, Молотова восстановили в партии. Никаких объяснений на этот счёт дано не было. Так дезавуировались прежние решения — их не отменили, не признали ошибочными, просто свели на нет потихонечку. Тогда же в газете "Московские новости" появилось интервью Молотова. Он говорил о своих пенсионных занятиях, о том, что доволен нынешней судьбой. Читал я эту заметку и думал: заседал съезд партии, кипели страсти, газеты гремели статьями, а потом несколько человек, не считаясь с общественным мнением, все решили по-своему. Это иллюстрация к спору по поводу объективных и субъективных факторов в исторических процессах. Странное стечение обстоятельств, объяснение которому дать не могу, привело к отставке маршала Жукова, к его разрыву с Хрущёвым, который, по-моему, в тот момент не проанализировал и сам Никита Сергеевич. Не раз встречал я Георгия Константиновича у Хрущёва, который не просто уважал Жукова, но гордился им. По инициативе Никиты Сергеевича произошло возвращение Жукова в Москву сразу после смерти Сталина. На XX съезде Георгия Константиновича избрали кандидатом в Президиум ЦК, а затем и членом Президиума. В 1955 году он стал Министром обороны СССР. Между ними не было никаких серьезных противоречий. Схожими были их жизненные пути, встречаясь на войне, они находили общий язык.   Могу только предположить — никогда не спрашивал об этом Хрущёва,— но, видимо, Никиту Сергеевича в то время, когда в руководстве существовала некоторая нестабильность (только что прошел пленум с "семеркой"), испугала возросшая амбициозность маршала, принижение им роли партийного руководства в армии. Быть может, Хрущёв вернулся к каким-то соображениям Сталина о Жукове? Ведь Сталин отсылал маршала командовать далекими от Москвы военными округами. Кстати, апологеты Сталина не любят говорить на эту тему. Смещение Жукова не прибавило популярности Хрущёву. Он не мог не почувствовать этого, а быть может, и пожалел о разрыве. Однажды, когда Хрущёв уже был на пенсии, он, не по своей охоте, объяснился с женой Жукова. Только что вышли воспоминания маршала, Хрущёв не читал их — как я уже говорил, не любил мемуаров военных. Но как-то зашёл разговор о событиях, связанных со смертельным ранением под Киевом генерала Ватутина, командующего Вторым Украинским фронтом, где Хрущёв в ту пору был членом Военного Совета. По воспоминаниям Жукова выходило, что чуть ли не Хрущёв виновен в этом — не обеспечил генерала надежной охраной.   Никита Сергеевич огорчился: "Неужели Жуков так пишет? Он ведь знает, что это неправда". Кто-то из гостей Никиты Сергеевича рассказал об этом разговоре автору. Через несколько дней и раздался звонок жены Жукова. Хрущёв напомнил, как было дело. Она принесла извинения, сослалась на забывчвость маршала, пообещала, что ошибка будет исправлена. Во втором издании книги эпизод изложен точно. Однако миллионы людей прочитали воспоминания Жукова в том виде, в каком они вышли в первый раз. Кто-то заметил это разночтение, но таких, конечно, было немного. Летом 1957 года, после разгрома фракционеров, Хрущёв отдыхал с семьёй в Крыму. Там же проводили отпуск ещё несколько членов партийного руководства. Однажды отправились на соседнюю дачу, к секретарю ЦК Кириленко — тот отмечал день рождения. Застолье подходило к концу, все устали от многочисленных тостов. С каких бы "поворотов" ни начинались заздравные речи, все они заканчивались славословием в адрес самого Никиты Сергеевича, будто не Кириленко, а он был виновником торжества. Южное вино, хорошее настроение — ведь позади осталась нешуточная борьба — прибавляли компании веселья. Секретарь ЦК Аристов достал уже свою гармошку, начались нестройные песни, ноги сами просились в пляс. И тут слово взял Г. К. Жуков. После набора обязательных "поклонов" в сторону именинника, его чад и домочадцев неожиданно провозгласил здравицу в честь председателя КГБ генерала Серова, сказав при этом: "Не забывай, Иван Александрович, что КГБ — глаза и уши армии!" Хрущёв отреагировал мгновенно. Он встал и подчеркнуто громко проговорил: "Запомните, товарищ Серов, КГБ — это глаза и уши партии". Не знаю, возможно, эта политическая "пикировка" не очень была замечена гостями Кириленко, я запомнил её хорошо. В октябре Жуков улетел в Югославию. Его пребывание там, какие-то демарши, заявления продолжали раздражать Хрущёва и, вероятно, стали предметом обсуждений среди членов Президиума ЦК. Множились разговоры о тех или иных проявлениях самовластия Жукова. Говорили, что, просмотрев готовящийся к показу фильм о параде Победы, Жуков приказал переснять эпизод своего выезда на белом коне из Спасской башни Кремля. На аэродроме перед вылетом в Югославию сказал провожавшим его военачальникам: "Вы тут посматривайте, правительство не очень-то крепко стоит на ногах..." Дело было, конечно, не только в слухах, хотя, как известно, их появление всегда по-своему закономерно: нет дыма без огня. Кто-то раздувал этот огонёк, напускал дыму. Я близко наблюдал многих высокопоставленных военных — отношение к Жукову было неоднозначно. Наверное, во многом проявлялась ревность к его военной славе. На Пленуме ЦК не чурались "проехаться" по поводу его близости к Сталину, умелом использовании настроений Верховного в личных целях. Рассказывали, что Жуков непременно хотел первым войти в Берлин, хотя войска его фронта застряли на Зееловских высотах, и тем притормаживалась общая динамика сражения. Много горьких слов услышал Г. К. Жуков. Ему ставились в вину грубость, нетерпимость, безжалостность к солдатам, офицерам, генералам. Трудно судить, насколько искренни были выступавшие. Мне запомнились последние сказанные Жуковым фразы: "Когда Сталин снял меня с работы и отправил в Одессу командовать округом, я считал это несправедливым. С упреками в мой адрес на этом Пленуме я согласен".   Освобождение Г. К. Жукова с поста министра обороны и члена Президиума ЦК (министром был назначен маршал Р. Я. Малиновский) было воспринято как акт стабилизации. "Сильный человек", со склонностью к гипертрофированному самомнению, беспокоил новое руководство ЦК. Трудно ответить на вопрос, было ли обосновано это беспокойство. Отставной маршал Жуков стал более досягаем для критики. Спустя некоторое время маршал Чуйков затеял дискуссию с ним по поводу возможностей более раннего взятия Берлина и окончания войны уже в феврале 1945 года. Правда, перепалка эта быстро угасла. Уход Хрущёва с политической сцены мало изменил "отставное" положение Жукова. Даже похороны маршала прошли с минимальной торжественностью, хотя и закончились традиционным митингом на Красной площади. Брежнев не приблизил к себе Жукова, хотя тот в своих воспоминаниях и говорил о Брежневе (невероятно, чтобы маршал Жуков искал встречи с полковником Брежневым на фронте. Упоминание об этом в книге — безусловно, уступка обстоятельствам). Полковнику Брежневу уже мерещился собственный маршальский жезл. Жуков не дожил до апофеоза "Малой земли", награждения Брежнева пятью звездами Героя, орденом Победы, присвоения ему маршальского звания. Миновала его эта бесстыдная эпоха... Образ выдающегося военачальника Великой Отечественной войны Георгия Константиновича Жукова с каждым годом вызывает все большее уважение в народе. Но людей-ангелов не бывает. Жуков оставался человеком, и, наверное, таким и надо запомнить его, ничего не утаивая, не наводя, даже из добрых побуждений, хрестоматийный глянец. Тайна — важная методологическая особенность функционирования сталинской административно-бюрократической системы. В пору Хрущёва многое оставалось в тайных хранилищах, а то и вовсе не документировалось. Того или иного события, решения могло как бы не быть. Не знаю, не уверен, есть ли точная запись о трагическом происшествии лета 1962 года, случившегося в южном городе Новочеркасске Ростовской области, в тех местах, которые некогда обозначались как земля войска Донского. Там в первой неделе июня возникла весьма острая ситуация — вслед за уличными беспорядками произошло, по сути, кровавое побоище. Все началось с весьма прозаической истории   На местном заводе повысили нормы выработки и... цены на котлеты в заводской столовой. Возмущенные рабочие потребовали объяснений. Директор, вышедший к толпе, хамски отчитал "бунтовщиков" и пригрозил вызвать милицию. Страсти накалялись. Несколько подвыпивших рабочих были отправлены в отделение милиции. Пришло известие, что одного из задержанных в комнате предварительного заключения убили. Волнения охватили весь город. Местные власти ещё пытались справиться с ситуацией своими силами, но события явно выходили из-под контроля. толпа захватила ряд важных городских учреждений, начались пожары. Генерал Олешко, начальник гарнизона, командир танковой дивизии, ввел в город войска. Первые залпы, выпущенные в воздух, оказались роковыми. На деревьях сидели мальчишки и подростки, наблюдавшие за волнениями. Многие пули нашли цели. Дело начало приобретать зловещий характер. О событиях в Новочеркасске доложили Хрущёву. Помню, он стал рваться туда, хотел сам объясниться с горожанами, утихомирить страсти. Его едва отговорили. Пришлось более честно доложить о размахе волнений. Военные беспокоились, что часть новочеркасских уголовников пробьется к ростовским тюрьмам и тогда обстановка ещё более усложнится. В Новочеркасск вылетели члены Президиума ЦК партии Микоян и Козлов. Я видел кадры кинопленки, снятые во время новочеркасских событий. Они производили ужасное впечатление. (Хрущёву их, по-моему, даже не решились показать). Танки и бронемашины буквально заполонили городские улицы. Это начала действовать армия генерала Плиева. Войска окружили город. В первые часы не удавалось оттеснить толпы в дома. По самым отчаянным группам пришлось открыть огонь. Матери с детьми на руках рвались под гусеницы танков. Южная русская вольница показывала свою силу. Только на вторые или третьи сутки удалось несколько нормализовать обстановку. Было задержано немало "бунтовщиков". Известия о событиях в Новочеркасске просочились на Запад. Однако сообщения западных газет носили либо чисто сенсационный характер, без всякой опоры на факты, либо представляли их чуть ли не как восстание против Советской власти. Скорее это был взрыв ярости в защиту человеческих прав и достоинства. Не скажешь, что случившееся вовсе не задело ум и совесть не только Хрущёва, но и тех, кто знал подробности того, что произошло в Новочеркасске. Однако ни Хрущёв, ни руководство того времени не захотели их серьезного анализа. Ограничились скорым уголовным процессом над небольшой группой зачинщиков. Громкий и многолюдный процесс выявил бы масштабы событий, а этого явно не хотели. О событиях в Новочеркасске постарались забыть как можно скорее. Никто из журналистов не отважился начать подробное расследование. Не скажешь, что Новочеркасский бунт не потряс газетчиков, но легче всего было принять официальную версию: грубость директора, своеволие милиции, уголовники, возбудившие толпу, и прочее. Если в чьих-то душах и зрели более серьезные и глубокие оценки — их выход на страницы печати был невозможен. Долго нас учили ничего не видеть, ничего не слышать. И, как следствие, не знать. Цель оправдывает средства — эти удобные постулаты охраняли нервную систему многих лиц. Надо сказать откровенно: спасительная формулировка или, скорее, философия бытия существовала и во мне, и во множестве моих коллег, отнюдь не безразличных к правде. Очень трудно было "выдавливать из себя раба". Думаю, что Хрущёв извлек для себя уроки из событий в Новочеркасске. Во всяком случае, он сам говорил, что выражать недовольство — неотъемлемое право людей. "За это право,— говорил Хрущёв,— народ платил даже жизнью при Сталине, тысячи поплатились тогда жизнью, сидели в тюрьмах и лагерях. Их было около десяти или более миллионов". События в Новочеркасске ставили Хрущёва в двойственное положение: он чувствовал, что хамство и бюрократизм могут предельно обострять взаимоотношения "верхов" и "низов". В душе он ненавидел аппаратчиков, которые порвали всякую истинную связь с народом, но, с другой стороны, Хрущёв становился все более обязанным аппарату, тем, кто умело ликвидировал нежелательные инциденты и умело их замалчивал. Этот дуализм в характере и поступках Хрущёва делал его слабее, уязвимее. Пришло время, когда он оказался безоружен перед теми, кто топил в славословиях правду о народной жизни. Считанные разы я видел Хрущёва со слезами горя   В дни смерти Сталина, смерти сестры — Ирины Сергеевны и ещё один раз до этого, в феврале 60-го, когда он узнал о кончине Курчатова. Он и Курчатов в принципе были люди несхожих характеров, стиля жизни, образованности. Хрущёв очень ценил деловые качества Игоря Васильевича, его "мертвую хватку" в работе, бескорыстие, смелость. Считал его своим консультантом. Тем тяжелее мне писать о том, о чем, быть может, вспомнил Хрущёв, когда скончался Курчатов,— об их ссоре. В моей семье трое биологов: жена (после факультета журналистики она закончила заочное отделение биофака МГУ) и два сына. Часто в разговорах с друзьями, знакомыми возникают вопросы, как мог Никита Сергеевич верить шарлатанским обещаниям Лысенко? Отчего он так настойчиво отрекался от любого знакомства с работами генетиков? Как-то на дачу к Никите Сергеевичу приехал Игорь Васильевич Курчатов. Они присели на дальнюю скамеечку, как бывало не раз, и беседовали там. Час или даже больше. А потом Курчатов ушел, как нам показалось, в обиде. Никита Сергеевич тоже был мрачен. Досада не давала ему покоя, и он втянул нас в разговор. "Борода",— так Хрущёв называл Курчатова,— лезет не в свое дело. Физик, а пришёл ходатайствовать за генетиков. Чертовщина какая-то, нам хлеб нужен, а они мух разводят". В его словах было столько непримиримости, раздраженного апломба, что Сергей, сын Никиты Сергеевича, не выдержал, начал спорить с отцом. Рада поддерживала брата, даже сказала отцу: "Вот увидишь, тебе самому будет стыдно". Это противодействие, несогласие, дерзость вывели Хрущёва из равновесия. Разговор был тяжелый. Мы уехали с дачи угнетенные. В один из выходных состоялся коллективный выезд в хозяйство Лысенко всех членов Президиума ЦК. Были там и журналисты. "Великий агроном" не скрывал радости. Показывал отличные поля с рядами разных культур, выдергивал из земли кормовую свеклу размером в три кулака, водил по животноводческим фермам, где картинные коровы тыкались сытыми мордами в карманы гостей. Никто не допытывался, каких затрат требовало это образцовое хозяйство. Потом Хрущёв пригласил всех отобедать у него. Лысенко расхваливал себя как мог. И жаловался: не дают развернуться, интригуют. Всюду вейсманисты-морганисты. Хрущёв мало вникал в наукообразные речи Лысенко. Его интересовала агрономия, та простая, как ему казалось, практическая польза, какую каждый крестьянин может извлечь, если послушается советов Лысенко. Он поддерживал Лысенко-агронома, более того, выражал этой поддержкой согласие со Сталиным — тот ведь не зря держал Лысенко так близко! Откуда же в Хрущёве, человеке расчетливом и опытном, такое неприятие генетики, такое нежелание вникнуть в её суть? Даже Игорю Васильевичу Курчатову, человеку, с которым Никита Сергеевич считался, не удалось уговорить его хоть как-то заинтересоваться этими проблемами. Хрущёв не мог ждать. Мушки-дрозофилы, как он считал, только отвлекали силы, а заставить поля дать больше хлеба надо было немедленно. В нетерпении проще всего надеяться на чудо. Сельскохозяйственное производство, особенно в 1962, засушливом году, не вышло на плановые рубежи. Спад В 1962 году было объявлено о повышении цен на мясо и мясные продукты. Цена за килограмм мяса повысилась с 1 рубля 60 копеек до 2 рублей. У нас в газете приводились цифры закупочных и розничных цен, говорилось о ножницах между ними, о необходимости поднять закупочные цены и тем обеспечить рентабельность животноводства. Во время обсуждения этого вопроса на заседании Президиума ЦК Хрущёв решительно возражал против увеличения закупочных цен для совхозов, поскольку себестоимость их животноводческой продукции была ниже розничной цены на мясо.   Косыгин настаивал. Главные редакторы ряда газет, присутствующие на этом заседании, были свидетелями полемики. Хрущёв сдался, и закупочные цены повысили и для колхозов, и для совхозов. Пишу об этом, чтобы подчеркнуть полную возможность отстаивать перед Хрущёвым свою точку зрения. Тогда же редакторы "Правды", "Сельской жизни", "Известий" получили задание написать передовую статью с объяснением причин повышения цен на мясо, обосновать временный характер решения. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем любое... временное решение. На довольно длительный срок эта мера действительно оказалась целесообразной, хотя производство мяса росло очень медленно, а в некоторых случаях даже снижалось. О лозунге "Догнать и перегнать Америку" по производству мясных продуктов не вспоминали даже в анекдотах. В 1963 году начали ощущаться и перебои с хлебом. В газету шёл немалый поток писем по этому поводу. Я созвонился с главным редактором "Правды" Павлом Алексеевичем Сатюковым, и мы решили направить выдержки из таких писем в ЦК. Последующие события носили драматический характер. Хрущёв предлагал (и, возможно, это было разумным) ввести на какой-то срок карточки, чтобы прекратить скармливание хлеба скоту. Но престижные соображения перевесили. Решили закупить некоторое количество зерна за рубежом. А в 70-е годы это стало обычным, закупки выросли во много раз. Из экспортера хлеба Россия превратилась в его импортера. Шок прошел быстро. Появились даже "теоретические" обоснования возможности и целесообразности таких закупок. Все большее число районов страны стали относить к зонам "рискованного" земледелия. В те последние годы своего пребывания на ответственных постах Никита Сергеевич много ездил по стране. Он постоянно уделял внимание развитию производительных сил в республиках, расширению их прав, возможностей, их роли в Союзе. Редакторы центральных газет обычно сопровождали его, так как приходилось давать отчеты с совещаний, рассказывать о передовом опыте. Новосибирск, Алма-Ата, Тбилиси, Воронеж... Хрущёв призывал, приводил примеры, критиковал; тысячи людей, слушая, вроде бы заряжались его энергией. Но все чаще на этих же совещаниях Хрущёв слышал другое: заедают бумаги, вновь в ходу накачки, вмешательства в дела колхозов и совхозов, принижение или полная отмена принципов материальной заинтересованности.   Призрак продразверстки витал над деревней. Аппарат, за десятилетия привыкший к командно-приказной системе, сумел приспособиться к работе в переименованных кабинетах. Все возвращалось на круги своя... Полноводной рекой лились только обещания. Хрущёв им верил и не верил. Сказывалась неустойчивость его собственных позиций. Однажды журналисты присутствовали на отчаянном, по сути, трагическом выступлении Хрущёва в Воронеже. Поезд подходил к Воронежу рано утром и километрах в ста от города сделал последнюю остановку. В вагон к журналистам вошел собственный корреспондент "Правды". Мы стояли у окон, разглядывая чуть припорошенные снегом дали, и кто-то обратил внимание на странные волны, чередовавшиеся по земле в строгой последовательности. Корреспондент "Правды" пояснил, в чем дело. Не успели убрать кукурузу и, зная, что здесь проедет Хрущёв, вывели в поле тракторы, стальными рельсами, как волоком, примяли стебли к земле, чтобы "замаскировать" неубранный урожай. Мы не знали, нужно ли говорить об этом Никите Сергеевичу. Решили сказать. Никто из журналистов не слышал, какие объяснения получил Хрущёв по поводу "рельсовой" уборки кукурузы от руководства области. Однако и особого смущения местные товарищи не выказали: отговорки всегда были. На совещании в присутствии сотен работников сельского хозяйства многих областей Никита Сергеевич рассказал об этой истории. Настороженная тишина царила в зале. Хрущёв стоял не на трибуне, а у края сцены, говорил не перед микрофоном, но каждое слово было слышно, хотя он даже не повышал голоса. Медленно обернувшись к президиуму, с каким-то странным безразличием проговорил: "Может показаться, что я стараюсь поссорить вас с этими людьми.— Он широко обвел рукой зал.— Нет, это не так. Просто хочу напомнить, что некогда здесь секретарем обкома был товарищ Варейкис..." Что он имел в виду?   Бесстрашие Варейкиса на XVII съезде партии или его трагическую судьбу? Столько миновало лет после ухода Хрущёва на пенсию, после его смерти, но до сих пор иные журналисты и писатели видят главную причину неуспехов сельского хозяйства в насильственном насаждении кукурузы. Поля освободили от капризной дамы. Больше того, даже в хозяйствах, где хотели сеять и сеяли кукурузу, в том числе на корм скоту, приходилось делать это полутайком, дабы не прослыть апологетами Хрущёва. Хрущёв хорошо знал достоинства кукурузы. Толчком к его напористому требованию расширять её посевы послужило несколько обстоятельств. Во-первых, она значительно урожайнее пшеницы. Во-вторых, как раз кукурузы нам не хватало для производства концентрированных кормов. После бесед с американским фермером Гарстом — а это он рассказал Хрущёву о возможности использовать зеленую массу кукурузы с недозревшими початками на корм скоту — Никита Сергеевич твердо решил послушаться совета знающего человека. Он так и говорил: "Надо верить Гарсту, он капиталист и ничего без расчета не делает". Не знаю, какое количество зеленой массы кукурузы собирали мы в ту пору на силос, как не знаю и того, почему её сеяли там, где она вовсе не давала урожая. Отчего у нас самое благое намерение — это относится и к кукурузе, и к строительству крупных животноводческих комплексов, и к закладке промышленных садов — примеры можно продолжить — часто оборачивается бедой, становится делом глупым, разорительным? Чтобы прояснить кукурузную тему, сошлюсь на публикацию в газете "Аргументы и факты" (декабрь 1987 г).. Академик ВАСХНИЛ В. А. Тихонов сообщил корреспонденту: "В стране, например, ежегодно производится до 90-100 миллионов тонн пшеницы. Кроме того, не менее пятой части от произведенного мы закупаем на внешнем рынке. Потребность же в продовольственной пшенице не более 37-38 миллионов тонн... В мире нет более или менее крупномасштабного хозяина, который бы добровольно согласился на такую "технологию" и структуру производства... Стране требуется ежегодно не менее 60—65 миллионов тонн кукурузы. Вместо этого имеем 10—14 миллионов тонн. И даже наши планы на перспективу пока не предусматривают серьезного изменения структуры зернового баланса. А между тем в стране имеются районы, где вместо кукурузы выращивают пшеницу, хотя там условия для выращивания кукурузы не хуже, чем в знаменитой Айове". За Полярным кругом или в Новосибирской области, конечно, не нужно было сеять кукурузы. А вот как в других местах? В наши дни кукуруза "реабилитирована". Прямо говорится, что её раннеспелые сорта могут выращиваться в самых различных регионах. Больше того, теперь мы вновь заявляем, что без кукурузного силоса животноводство не поднять. При этом, конечно, не вспоминают "кукурузника" Хрущёва. В годы, когда я работал в "Известиях", не было дня, чтобы наш домашний почтовый ящик не переполняли письма с самыми разными просьбами. Просители осаждали квартиру таким плотным кольцом, что приходилось вести за собой в редакцию целый хвост жалобщиков, иначе они не пропускали меня. На следующий же день после сообщения о моем освобождении с поста главного редактора "Известий" в октябре 1964 года все изменилось. Никто не нуждался ни в моих советах, ни в моей помощи. С похвальной оперативностью начали появляться не только мелкие пасквили, но и романы, посвященные моей персоне. (Особенно тут старался литератор Шевцов, получивший высокую поддержку). Я-де давал "плохие советы", спасал "не тех людей", поддерживал не то, что надо, и вообще был "баловнем безродным". Меня это не удивляло   Да и не во мне было дело. Неприятие XX съезда партии водило перьями. Я начал свои заметки с того, что имя Хрущёва не упоминалось даже в 1987 году. А теперь накопилось уже немало свидетельств: интерес к личности Никиты Сергеевича возрастает. Одна из таких записей была для меня неожиданной. Шелеста, первого секретаря ЦК КП Украины, я знал мало, несколько раз говорил с ним по телефону в связи с теми или иными газетными публикациями, касавшимися Украины. Когда появился в газете мой рассказ о подвиге украинского паренька Василя Порика во Франции, Петр Ефимович позвонил мне, сказал, что украинское правительство вошло в Президиум Верховного Совета СССР с ходатайством о присвоении Порику звания Героя Советского Союза. Ему хотелось, чтобы газета "Известия" поддержала эту просьбу. Мы так и сделали. Через несколько лет после смещения Хрущёва сам Шелест был отозван с Украины, назначен заместителем председателя Совета Министров СССР, ведал там второстепенными вопросами, а затем отправлен в отставку. Перед этим актом Шелеста обвинили в пропаганде украинского национализма. Тут особенно усердствовал Суслов, ставший правой рукой Брежнева по идеологическим вопросам. Теперь мы понимаем, что именно Суслов был идеологом брежневщины. В конце лета 1988 года к нам домой зашёл главный редактор газеты "Аргументы и факты" Владислав Андреевич Старков. Разговор, естественно, зашёл о Никите Сергеевиче. Общими усилиями мы прояснили некоторые подробности его жизни в последние годы. Упомянул я имя Шелеста. И тут Старков показал запись беседы корреспондента "АиФ" с Петром Ефимовичем Шелестом. Приведу вопросы и ответы Шелеста, которые относятся к Никите Сергеевичу Хрущёву, к тому времени, когда сам Шелест был "наверху". "Корр. Когда вас избрали первым секретарем ЦК КП Украины? Шелест. Не сразу. Был и секретарем Киевского горкома, вторым и первым секретарем обкома и секретарем ЦК КПУ. "Первым" меня избрали в 1962 году. Процедура при этом была такая. В Москву на заседание Президиума ЦК КПСС вызвали троих: меня, первого секретаря Донецкого обкома партии Ляшко и первого секретаря Харьковского обкома партии Соболя. Были беседы, каждого приглашали в отдельности. Не знаю почему, но выбор пал на меня. И я был рекомендован на эту должность. Спустя три месяца избрали кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС, а затем в члены Президиума, преобразованного впоследствии в Политбюро. Корр. Став первым секретарем ЦК КП Украины, вы были в тесном контакте с высшим руководством страны, в том числе и с Н.С. Хрущёвым. Каково ваше мнение о его политической деятельности? Шелест. Об этом довольно подробно писалось в вашем еженедельнике. Многие оценки его работы разделяю. Ошибок было немало, но их должны разделить и члены Президиума ЦК КПСС. Я согласен с высказыванием в ту пору Микояна, который заявил на заседании Президиума, что деятельность Хрущёва — это большой политический капитал партии. В самом деле, одно развенчивание культа личности Сталина чего стоит, решиться на такой шаг мог лишь человек большого мужества и верности идеалам социализма. В этой связи характерна и речь Н.С. Хрущёва на заседании Президиума ЦК КПСС, решавшего его судьбу. Видимо, у меня одного сохранилась теперь её запись, так как стенограммы на том заседании не велось. На том, последнем для него заседании Хрущёв был подавлен, изолирован, бессилен что-либо предпринять и все же нашёл в себе силы и мужество сказать: "Я благодарю, что все же кое-что сказали положительное о моей деятельности. Рад за Президиум в целом, за его зрелость. В формировании этой зрелости есть и крупинка моей работы. Всех нас, и меня, воспитала партия. У нас с вами одна политическая и идеологическая основа, и против вас я бороться не могу. Я уйду и драться не буду. Ещё раз прошу извинения, если кого обидел, допустил грубость — в работе все могло быть. Однако я хочу сказать, что ряд представленных мне обвинений я категорически отвергаю. Я не могу все обвинения вспомнить и парировать их. Главный мой недостаток и слабость — это доброта и доверчивость. Но вы все здесь присутствующие открыто и откровенно мне о моих недостатках никогда не говорили и всегда поддакивали, поддерживали. С вашей стороны отсутствовала принципиальность и смелость. Меня обвиняют в совмещении постов Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совмина СССР. Но ведь я сам этого не добивался. Этот вопрос решался коллективно, а некоторые из вас, в том числе и Брежнев, даже настаивали на этом. Может быть, моя ошибка, что я этому решению не воспротивился, но вы все говорили, что делается это в интересах дела. Теперь же вы меня в совмещении постов обвиняете. Да, я допускал некоторую нетактичность по отношению к работникам науки, в частности в адрес Академии наук,— продолжал Хрущёв,— но ведь не секрет, что наша наука по многим вопросам отстает от зарубежной науки и техники. Мы в науку вкладываем огромные народные средства, создаем все условия для творчества и внедрения в народное хозяйство результатов науки. И надо заставлять, требовать от научных учреждений более активных действий, настоящей отдачи. Это ведь истина, от неё никуда не уйдешь". Далее Хрущёв аргументированно объяснил предпринятые, в свое время меры в связи с событиями на Суэцком канале, во время Карибского кризиса, по взаимоотношениям с КНР. Эти вопросы тоже решали коллективно. "Я понимаю, что это последняя моя политическая речь, как бы сказать, лебединая песня. На Пленуме я выступать не буду. Но я хотел бы обратиться к Пленуму с просьбой..." Не успел он договорить, как ему в категорической форме Брежнев ответил: "Этого не будет". Его поддержал Суслов. После этого Хрущёв сказал: "Очевидно, теперь будет так, как вы считаете нужным (при этом у него на глазах появились слезы). Ну что же, я готов ко всему. Сам думал, что мне надо было уйти, ведь вопросов много, а в мои годы справиться с ними трудно. Надо двигать молодежь. О том, что происходит сейчас, история когда-то скажет свое веское правдивое слово. Сейчас я прошу написать заявление о моей отставке, и я его подпишу. В этом вопросе я полагаюсь на вас. Если вам нужно, я уеду из Москвы". Кто-то подал голос: "Зачем это делать?" Все поддержали. Хрущёва оставили в Москве, установив надлежащий надзор. Так совершился своего рода государственный переворот. Корр. А каково Ваше мнение о том, как этот своеобразный переворот готовился? Шелест. В статье Р. Медведева героем переворота сделан Суслов. Его имя упоминается 18 раз. Считаю, что такая роль преувеличена. При Хрущёве Суслов не являлся вторым человеком в руководстве, как это стало при Брежневе. Доклад, с которым Суслов выступил на Пленуме, готовил Полянский и другие товарищи. По идее с ним должен был выступить Брежнев или в крайнем случае Подгорный. Брежнев просто сдрейфил, а Подгорный категорически отказался.   Тогда поручили сделать это Суслову. Если Шелепин, как утверждает Медведев, и принимал какое-то участие в подготовке материалов к Пленуму, то Суслов до последнего момента не знал о предстоящих событиях. Когда ему сказали об этом, у него посинели губы, передернуло рот. Он еле вымолвил: "Да что вы?! Будет гражданская война". Словом, сделали Суслова "героем". А он не заслуживает этого. Решающая роль в смещении Хрущёва от начала и до конца принадлежала Брежневу и Подгорному и никому другому. Такова истина. Корр. Как Вы считаете, было ли смещение Хрущёва и приход к власти Брежнева делом объективно необходимым? Шелест. Нет, такой необходимости не было. Это моё твердое убеждение, хотя я сам принимал участие в случившемся. Сейчас сам себя критикую и искренне сожалею о случившемся. Скажу ещё о Хрущёве. Я его знаю хорошо: за границу ездили, отдыхали вместе. Он рассказывал, как обезвреживали Берия. Это был мужественный поступок. Об этом надо говорить. При Берия могло произойти непоправимое. Считаю полезной его идею создания совнархозов. Много сделал Хрущёв для освоения космоса, развития наших ракетных войск. Он строго спрашивал за дела в этой области с партийных работников, руководителей министерств. Это был чистый, кристальный человек, до мозга костей преданный партии. Настоящий партийный работник с богатым жизненным опытом. Не любил болтунов. Любил людей дела, творцов. Корр. Вы много лет проработали при Л. И. Брежневе. Что хотели бы сказать о нём, что вспоминаете? Шелест. Помню нашу встречу с Брежневым в феврале 1964 года. Я был тогда в Москве. Поздравить меня с днем рождения приехали Брежнев и Подгорный. Посидели за столом. Разговор шёл главным образом о положении в стране, но чувствовалось, что моих гостей что-то грызет. Говорили они о трудных взаимоотношениях в верхах, о несработанности центрального аппарата. Уже тогда у меня зародилось чувство тревоги, неловкости. He знал, что за всем этим произойдет в последующие ближайшие месяцы, какую роль предстоит сыграть мне в смене руководства партии, государства. И мысли подобной у меня не было. Но тревогу ощутил. Словом, прощупывали меня. Считаю, что Брежнев как руководитель партии и государства был фигурой случайной, переходной, временной. Если бы не Подгорный, его бы через год сменили. Поддерживал Брежнева Подгорный. А почему — не знаю. Брежнев особенно боялся тех руководителей, кто помоложе. Так были убраны Семичастный, Шелепин, Катушев. Впоследствии он расправился со всеми, кто его на первых порах поддерживал — с Вороновым, Подгорным, Косыгиным. Делал он это, мягко говоря, не по-джентльменски. Вот, к примеру, случай с Семичастным, бывшим председателем КГБ. Шло заседание Политбюро. Решались многие вопросы. Под конец Брежнев достает из нагрудного кармана бумажку, говорит: "Теперь, товарищи, ещё один вопрос, о Семичастном, позовите его, пожалуйста". Никто из сидящих ничего не знает, с самим Семичастным не разговаривали. И вот: "Мы решили вас переместить на другую работу". Куда? Почему? Объяснение было коротким, неубедительным. Тут же Брежнев предложил утвердить председателем КГБ Ю. В. Андропова, с которым тоже до этого разговора не было. Думаю, что за всех членов Политбюро вопросы решала четверка — Брежнев, Подгорный, Суслов и Косыгин. Так, примерно, поступал Брежнев и с другими неугодными ему людьми. С Косыгиным, например, вообще поступил по-хамски. Тот был уже на пенсии, лежал в больнице после инфаркта. Посетил его Брежнев и спрашивает: "Когда освободите дачу?" Был Брежнев трусливым, мнительным и недалеким человеком. Любил власть и почести. Знаете, как он получил вторую Звезду Героя? К своему 60-летию он был уже Героем Социалистического Труда, получил за ракетные дела. Решили дать к юбилею вторую звезду. Я был тогда в Киеве. Присылают из Москвы представление. Смотрю: подписали уже почти все члены Политбюро. Ну и я подписался. Через два-три дня звонит мне Подгорный: "Петро, ты знаешь, что Леня настаивает на том, чтобы ему дали Звезду Героя Советского Союза?" Я говорю: "С какой стати?" В ответ: "Что ты спрашиваешь! Он уже всех уговорил, остался ты один". Вот так. И пошёл этот звездопад. Особенно следует подчеркнуть низкую общую культуру Брежнева, его некомпетентность во многих вопросах. Этим, видимо, и объясняется факт приближения им к себе Суслова. Чуть что: "Свяжитесь с Михаилом Андреевичем". Суслов же, на мой взгляд, фигура ещё не раскрытая. Он меньше принес партии пользы, чем вреда. Плоды его деятельности мы пожинаем и сейчас, в частности по историческим, идеологическим и национальным вопросам. Он очень настаивал на быстрейшем слиянии наций, их языков и культур. К чему это привело, мы видим на примере Нагорного Карабаха. Эту личность трудно даже обрисовать. Он был оторван от жизни, очень замкнут. Я бы не сказал, что его боялись. Он иезуитством брал, средневековыми методами... Позже, когда я уже работал в Москве, Суслов организовал статью в журнале "Коммунист Украины", в которой критиковалась моя книга за возвеличивание казачества. Но я же в казаках не служил, а пользовался архивами. Книгу через месяц изъяли. Пришёл к Брежневу, говорю: "Что же вы делаете?" — "Книгу я не читал,— сказал он.— Это сделано по указанию Суслова". Характеризует Брежнева и такой эпизод. В июле 1964 года он посетил меня в Крыму, где я отдыхал. Шёл разговор о Хрущёве. Брежнев не только уговаривал меня поддержать его. Он лил слезы, словом, был артистом. Вплоть до того, что когда выпьет — становится на стул и декламацию какую-то несет. Но не Маяковского и не Есенина, а какой-то каламбур. Корр. А каково ваше мнение о Косыгине? Шелест. Это была самая светлая личность среди членов Политбюро. Знающий, честный человек. Корр. Вопрос нескромный, но хотелось бы знать, за что вас освободили от должности первого секретаря ЦК Компартии Украины? Шелест. Обвиняли в национализме после выхода в свет книги "Наша Советская Украина". Но это чушь. Думаю, причина заключалась в личных мотивах. Побоялся Брежнев, что вокруг меня сформируется группа молодых. Но никакого "заговора" не было и в помине. Правда, я нередко выступал вопреки его взглядам. Например, против закрытия шахт в Донбассе, против умножения числа министерств, по другим вопросам. Корр. А какой была процедура вашего освобождения? Шелест. Примерно такой же, как это происходило с другими. Шло заседание Политбюро. Его вёл Брежнев. Потом он передал эту обязанность Суслову и стал выходить из комнаты, пригласив меня. Тут, в соседнем помещении, и состоялся разговор о моем переводе на другую работу. Опять: "Мы решили". Кто решил? На заседании этот вопрос не обсуждался. На второй день вышел указ о назначении меня заместителем председателя Совета Министров СССР. Проработал я в этой должности два года. Теперь на пенсии". Может ли сказанное исчерпать тему смещения Хрущёва?   Когда "малоуправляемый", непредсказуемый лидер начинает нервировать своих приближенных, когда вот-вот его волей будут проведены в жизнь решения, ставящие под удар сложившийся конгломерат лиц, интрига или заговор — называйте как хотите — завязывают такое множество конъюнктурных союзов, что полная правда оказывается на дне глубокого колодца. Справедливо самое главное: после смерти Ленина, а затем Сталина в стране не была выработана демократическая форма передачи власти. Сталин "прошел в вожди", ступая по трупам своих соперников. Хрущёв поступил более либерально. Он разогнал группу (как тогда говорили, антипартийную) Молотова, Маленкова, Кагановича после июньского Пленума ЦК в 1957 году по дальним городам и странам. Тем самым, правда, Хрущёв подготовил сценарий своего собственного будущего смещения. Так кто же организовал реализацию этого сенсационного замысла? Брежнев руками Подгорного? Или Шелепин, опираясь на аппарат своего послушного друга председателя КГБ Семичастного? Поди разберись. Трудно теперь ответить и на такой вопрос: праведен ли был сам этот замысел? Суть состояла в том, что в конце "хрущевского десятилетия" в тупике оказалось дело. Хрущёв это чувствовал. Понимал, что необходимо предпринять какие-то иные, чем прежде, действия. Все его предыдущие организационные метания, перестройки, переделки, разведения и соединения были знаком отчаяния совестливого и честного человека — именно это я хочу подчеркнуть, и не в оправдание Никиты Сергеевича, а как трудно оспоримый факт осознания им бесперспективности того, что делается. Ещё раз напомню о последнем перед отлетом Хрущёва на Пицунду совещании в ЦК. Он сказал тогда: "Нам надо дать дорогу другим — молодым..." Ушел бы Хрущёв в отставку после принятия новой Конституции в ноябре 1964 года, в которой оговаривалось пребывание на высших постах двумя сроками по пять лет? Начался бы отсчет таких сроков со дня принятия Конституции либо были бы "засчитаны" предыдущие годы, если не для всех, то выборочно? Как знать!..Но, безусловно, наступал период более радикальных преобразований, которые могли определить новую ситуацию в экономике, в политических структурах власти. Вот что беспокоило руководящее ядро партийных работников — они боялись активных действий Хрущёва. Вот почему так торопились с Пленумом ЦК в октябре 1964 года. Каких только нелепых слухов не вводят в оборот общественного мнения иные всезнающие публицисты по поводу того, как протекало само возвращение Хрущёва с Пицунды, какими детективными обстоятельствами оно было обставлено. Тут и смена охраны в самолете, и невозможность связаться по радио с Москвой, и попытка лететь в Киев. Все это за гранью документального. Есть точные данные о прилете Хрущёва в Москву, о совете ехать прямо на заседание Президиума ЦК, равно как и сведения о том, к каким мерам готов был прибегнуть Брежнев для смещения Хрущёва. Сказать об этом может только бывший председатель КГБ В. Е. Семичастный. Когда он скажет, мы будем знать полную правду. Могу засвидетельствовать только одно: Хрущёв прилетел с Пицунды с прежней командой личной охраны, правительственный телефон в особняке, где он жил, работал исправно (по нему в те дни мне в "Известия" неоднократно звонила жена), Хрущёву подавался автомобиль с его прежним шофером и т.д. Ни он, ни Микоян не говорили о каких-то чрезвычайных мерах вокруг их персон. Хорошо помню, как, вернувшись поздно вечером домой после первого заседания, Никита Сергеевич сказал начальнику своей охраны полковнику Литовченко: "Завтра утром поеду к зубному врачу". Хрущёв был в те часы очень немногословен, прошел к себе на второй этаж в кабинет и не спустился в столовую. Анастас Иванович Микоян задержался на несколько минут у подъезда. Тут стояли его сын Серго, Сергей Хрущёв, Рада и я. Мы услышали от него: "Хрущёв забыл, что при социализме тоже может вестись борьба за власть". Ещё одну фразу он обратил ко мне: "Хорош твой друг Шелепин, ты его пропагандировал, а он тебя сейчас обливал грязью..." ...И вот закончился Пленум ЦК, где развернулись известные теперь всем события   Я уходил с заседания. Вдруг меня взял за локоть Шелепин и позвал к себе в кабинет. Дверь закрылась. Надменное лицо Шелепина стало приветливым, будто ничего не произошло. Присели. Шелепин заказал чаю. "Не уехать ли тебе года на два из Москвы? Полезут ведь с интервью иностранцы. А потом мы тебя вернем". Я отказался. "Ушел бы Хрущёв в 70 лет,— продолжал Шелепин,— мы бы ему золотой памятник поставили. "Рыба с головы тухнет",— закончил он разговор. О моем отъезде в "превентивных целях" речь уже не шла... Шелепин, конечно, ни в грош не ставил Брежнева, да тот и впрямь по силе характера не годился в подметки Шелепину, "железному Шурику", как называли его в ближнем окружении. В руках Шелепина были кадры КГБ — он ведь работал в должности председателя этой организации после XX съезда партии, ему было поручено расчистить там кадры. Было среди его выдвиженцев немало секретарей обкомов партии, ответственных сотрудников партийно-советского контроля. Шелепин, естественно, расставлял своих людей и, надо сказать, получал в этом поддержку Хрущёва, поскольку тот считал, что молодые работники внесут свежую струю в деятельность этих организаций. Многое обещало Шелепину Победу в предстоящей схватке с Брежневым. Он к ней готовился. Однако Шелепин не учел, что силу ломит не только сила, но и хитрость. И тут ему было далеко до Брежнева. Брежнев воспользовался главным своим преимуществом — Шелепин был чужаком для партаппарата, а должности, которые он занимал, были весьма непопулярными — контролирующими. Шелепин скоро почувствовал стальное сжатие мягкой брежневской перчатки. В 1967 году, после разгрома израильтянами египетской армии в очередной войне, на состоявшемся вслед за этим Пленуме ЦК выступил Н. Г. Егорычев, секретарь МГК партии,— деловой, самонадеянный, из тех, кто мог быть в шелепинской обойме. Егорычев подверг резкой критике наших военных за просчёты, а затем стал говорить об общих промахах в руководстве. Быть может, это был тот Пленум, на котором Шелепин и хотел дать бой "слабаку" Брежневу? Не тут-то было, вслед за Егорычевым после небольшого перерыва выступило несколько клевретов Брежнева. Они по пунктам разбивали аргументы Егорычева. Похоже, что они располагали текстом его выступления заранее и хорошо подготовились. Сыскной аппарат Брежнева работал отлично, куда там спецам из гостиницы "Уотергейт". Ведь, как говорили, Егорычев не показывал текста своего выступления даже другим членам бюро МГК, что ему ставилось, кстати, в вину, а "команда" Брежнева всё знала. Шелепин сник   И тут ему был нанесен следующий удар. Как-то Брежнев предложил подвезти Александра Николаевича до дома. Садился тот в автомобиль в качестве все ещё грозного главы Комитета партийно-государственного контроля, а вышел у своего подъезда в должности куда менее значительной — Председателя ВЦСПС. Заодно прихлопнули и Комитет партгосконтроля. Заметьте, организация с сильными контрольными функциями беспокоила и Сталина, который ликвидировал ЦКК РКП. Несколько лет Шелепин возглавлял Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов, вроде бы пришёл в себя. И тут наступила развязка. Предстояла поездка Председателя ВЦСПС в Великобританию. Английская пресса, предваряя визит Шелепина, начала травить его как человека, повинного в массовых сталинских репрессиях. В Англии хорошо было известно, что Председателем КГБ Шелепин стал уже после XX съезда, что никакого отношения к тем репрессиям он не имеет. Выступая на XXII съезде партии в октябре 1962 года, Шелепин как раз разоблачал страшные методы своих предшественников, приводил факты ежовско-бериевского произвола. И тут вдруг такая странная подмена в осведомленных английских газетах. Шелепин просил отменить визит. Но было сказано — "надо". Пришлось ехать. В Англии разразился скандал. Это был конец. Шелепина изгнали из Политбюро ЦК. На пенсию он уходил с поста заместителя председателя Комитета по профессионально-техническому образованию. Комсомольских друзей Шелепина, тех, кого подозревали в близости к "Шурику", разослали кого куда. Среди опальных было немало моих знакомых, вовсе не причастных к деятельности самого Шелепина,— их наказывали для острастки. В высоких кругах возрадовались низложению Шелепина. Так и говорили: "Не хватало нам этого комсомольского диктатора". Оставлю в стороне личную обиду на Шелепина — в тех "играх" товарищества не существует. Но вот прочитал обвинение в его адрес, что он сталинист. В мою пору Шелепин был жестким, требовательным человеком, но сталинистом?.. До войны он учился в знаменитом Институте философии и литературы (ИФЛИ). В нём кипело нетерпение, жажда власти. А тут такой подходящий случай — пройти вперед за спиной Брежнева. Так это мне видится... Меня часто спрашивают: почему Хрущёв был отправлен в отставку именно осенью 1964 года? Многое сошлось на октябре 1964 года В 1963 году тяжелый инсульт полностью и бесповоротно вывел из рабочего состояния члена Президиума и секретаря ЦК Фрола Романовича Козлова. Именно Козлов во время визита в США на открытие советской выставки прозондировал возможность встречи Эйзенхауэра и Хрущёва и подготовил приглашение Никиты Сергеевича в США. В нашем партийном руководстве по традиции не избирается второй секретарь. Однако "де-факто" обязанности "второго" кто-то выполняет. Некоторое время после XX съезда в этом качестве выступали по очереди все секретари ЦК, но потом от этой практики отказались. "Вторыми" при Хрущёве стали как раз Козлов и Брежнев. Мягко говоря, эти люди не любили друг друга. Как знать, не поэтому ли держал Хрущёв рядом с собой именно их... И вот Брежнев из-за болезни Козлова остался один по правую руку Хрущёва. Чего желать больше? Однако Брежнев чувствовал, что долго он в таком качестве не удержится. Вот-вот возникнет конкурент, к которому Хрущёв мог отнестись с большим уважением. Предполагаю, что такими людьми могли стать Геннадий Иванович Воронов, член Президиума ЦК, образованный, опытный, энергичный человек, руководивший правительством Российской Федерации, и Александр Николаевич Шелепин, ведавший в партии и правительстве вопросами партийно-государственного контроля. После 1964 года и тот и другой не сработались с Брежневым. Отставку Воронова Хрущёв прокомментировал: "Воронов, сильный руководитель, принципиальный и смелый человек, не стал смотреть в рот Брежневу, не желал с ним сойтись". О Шелепине Хрущёв не высказывался. Брежнев совсем не был так прост, добродушен, как представлялось и кое-кому представляется сегодня. Как говорится: мягко стелет — жестко спать. Он мог принять неугодного ему человека, расцеловаться с ним, если нужно, смахнуть набежавшую слезу, усадить в кресло, напоить чаем или кофе, поинтересоваться здоровьем семьи, наобещать с три короба. Проситель уходил из кабинета Генерального приободренным, а спустя малое время понимал, что все это — игра. Так, например, вёл себя Брежнев, принимая как Председатель Президиума Верховного Совета СССР советского посла в Кении Дмитрия Петровича Горюнова, бывшего главного редактора "Комсомольской правды" (они были хорошо знакомы), сообщив, что имеет в виду возвращение его к более активной государственной деятельности. Управляющий делами ЦК партии Г. Т. Григорян, пришедший на этот пост по рекомендации Шелепина, был отправлен в торгпредство в ФРГ. Оба они много лет не могли выбраться из заграничного далека. Я спросил как-то Хрущёва: только ли его стараниями возник Брежнев на московском горизонте? Хрущёв ответил, что Брежнева приметили в Москве давно, а после войны Молотов даже просил откомандировать его в Министерство иностранных дел на должность своего первого зама. На XIX съезде Брежнев был избран в состав большого Президиума ЦК. До Москвы за плечами у него — годы работы первым секретарем в некоторых обкомах партии, ЦК Молдавии, Казахстана. В то время, когда я общался с Брежневым как Председателем Президиума Верховного Совета СССР, готовил его речи, получал указания, будучи главным редактором газеты "Известия", этот человек располагал к себе живостью, простотой в общении, доступностью. Кроме того, Брежнев всегда был подтянут, любил хорошо одеваться, не чурался моды, что выдавало в нём человека современного. Редко я видел его хмурым. Он излучал оптимизм. Появляясь на приёмах, Брежнев не спешил к главному столу, обходил зал, здоровался, шутил с сослуживцами, подбивал актеров и литераторов на новый анекдот, словом — душа-человек. Эти качества снискали ему популярность. Находясь близ Хрущёва, подчеркнуто выражал полное единодушие с мнением Никиты Сергеевича, да и на фотографиях тех лет Хрущёв и Брежнев почти всегда рядом. Пожалуй, только в самые последние годы Хрущёва начала раздражать жизнерадостная легковесность Брежнева, в особенности его любовь к приёмам, организации торжеств, к шумихе и парадности. Редко Хрущёв выражал свое недовольство кем-либо из близкого окружения даже в присутствии своих помощников. В этом смысле он был очень щепетилен. А вот о Брежневе, не сдержавшись, мог иногда сказать: "Ну просто танцор..." Аппаратчики видели в Брежневе своего, чувствовали, что он готов переложить ответственность на чужие плечи, чтобы легче жилось. Единственно, что многих партийцев настораживало в Брежневе, так это его ярко выраженная антиинтеллектуальность. Никакого интереса к политическим наукам, литературе, театру, да и вообще к работе ума. Если Хрущёв, как правило, сам диктовал наброски будущих выступлений и помощникам приходилось их только редактировать, и ум его был в постоянном движении, то Брежнев даже не сообщал, о чём хочет сказать. Это определялось в основном в отделах ЦК под бдительным присмотром Суслова и секретаря ЦК Пономарева. Когда Брежнев утверждался на посту Генерального, на разных загородных "объектах" начали сосредоточивать десятки умнейших советников, работавших на эрудицию "хозяина". Так создавался образ выдающегося теоретика марксизма-ленинизма Леонида Ильича Брежнева. Это развращало его "лёгкую" натуру. Многие последовали принципу: весело живи и давай жить другим... Отсюда кунаевы, рашидовы, романовы, алиевы, медуновы и так далее. Честолюбие Брежнева становилось безбрежным. Мало того, что ему вручили партбилет № 2. Он получил билет № 1 члена Союза журналистов. Тут очень постарались бывший главный редактор "Правды" М. В. Зимянин и Л. М. Замятин. Книги "Малая земля", "Возрождение", "целина" выходили миллионными тиражами. Говорят, что авторы этих сочинений — писатели Анатолий Аграновский, Аркадий Сахнин и кто-то пока нераспознанный. А в день вручения Брежневу Ленинской премии по литературе он с воодушевлением говорил, как давно его рука тянулась к перу, да все не хватало времени. Обещал Брежнев писать и дальше. Журнал "Новый мир" успел набрать очередной опус о Космической Одиссее, но тут Брежнев умер, и набор рассыпали. С каждым новым годом долгого правления Генерального все сильнее проявлялось всесилие аппарата. С середины 70-х Брежнев вообще перестал работать в привычном для каждого человека смысле. Как рассказывают, он все реже появлялся на службе, "трудился" либо на даче, либо в загородной резиденции в Завидово, соединяя приём советников, консультантов, работников аппарата ЦК с охотой, рыболовством и трапезой. Мы жили в одном доме с ближайшим его помощником Голиковым. В середине недели к подъезду подавался большой автомобиль, в него затаскивались ружья, охотничья амуниция, спиннинги. Голиков отправлялся на работу в Завидово. Многим стало ясно, что Брежнев полностью во власти своего близкого окружения, что он подчинен его воле, особенно в последние годы тяжелой болезни. Москвичи легко угадывали появление брежневского кортежа. За несколько минут до армады черных автомобилей мчалась реанимационная машина, такая же заключала проезд Брежнева. Существовали специально оборудованные реанимационные самолеты и железнодорожные вагоны. Кому-то было нужно как можно дольше держать этого человека на высоком посту. Если тупик Хрущёва диктовался в немалой степени объективными обстоятельствами, связанными с непониманием им того, как надо действовать, чтобы не дать стране скатиться к стагнации, то в природе политического падения Брежнева (теперь это именуется годами застоя) куда более страшная истина — Брежнев думал, и ему внушали это, что он привёл государство к процветанию! Мы знаем во всех подробностях, как топал ногами, размахивал кулаками Хрущёв, "приводя в чувство" тех или иных писателей, поэтов, художников, а что нам известно о третьей волне эмиграции? Десятки выдающихся деятелей культуры были в брежневские годы изгнаны из страны, превращены в диссидентов, названы предателями и отщепенцами. Однако Брежнев был "знатоком человеческих душ". Когда в 1974 году грянуло сорокалетие I съезда писателей, он осчастливил многих его участников звездой Героя — звездопад сыпался не только на широкую грудь Генерального. В результате мы пришли к девальвации наград. Брежневское время устраивало очень многих. "Я тебе — ты мне" — стало паролем бытия. Блоки "Мальборо", "Филипп Морис", финские колбасы и японские тряпки добывали многие. Это делало жизнь удобной и красивой. В предновогодние дни Рашидов слал в Москву подарки солнечного Узбекистана, и тогда в избранных московских домах, как по мановению волшебной палочки, появлялись на столах горы превосходных сушеных фруктов, оплетенные специальными сетками пахучие дыни, орехи, восточные сладости. В ходу были специальные приглашения на отдых от Алиева, Медунова, Кунаева в те самые особняки, которые теперь, как некогда в 1917 году, передают народу. Избранные покупали подержанные "мерседесы", тащили из-за границы, презрев таможенные правила, горы всяческого добра. Я знал директора "Елисеевского гастронома" Соколова, расстрелянного за взяточничество. Были соседями по дому. Здоровались. На ходу, не замедляя шага, Соколов бросал: "Отчего не заходите?" Приглашение означало возможность получить от щедрот соседа разрешение на покупку продуктового дефицита или выкупить заветные "особые" талончики на заказы к празднику. В тесном, завешанном знаменами и грамотами кабинете Соколова встречались знаменитые актеры, писатели, космонавты, генералы. Смущаясь и торопясь, выхватывали из рук "благодетеля" соответствующие бумажки и ныряли в подземелье к складским помещениям магазина. Так разложение затягивало в свою орбиту все большее число людей, поскольку подобное копировалось на республиканском, областном, городском и районном уровнях, образуя своего рода круговую поруку бесчестия. Глядя на то, как "резвится" начальство, пошли в ход массовые приписки, возникла теневая экономика, реализовывались грандиозные планы выкачки из тюменских недр нефти и газа для экспорта за рубеж и получения миллиардных долларовых прибылей. Эти прибыли мгновенно проедались.   Государственная машина буксовала Только теперь мы начали осознавать глубину этой пропасти. Адски трудная, но единственная и самая верная дорога — революционная Перестройка. Она требует от каждого огромных личных трудовых и нравственных сил. Если мы не положим их на алтарь Отечества, мы предадим собственные идеалы. Мы оставим нашим детям экономическую неразбериху, неразрешимые, трагические проблемы экологии — невеселое наследство грядущим поколениям. Не могу вновь и вновь не задумываться: какой урок дало время Хрущёва людям моего поколения? Полуправда губительна во всем. Какие бы благие цели ни ставил перед собой человек, он должен опираться на объективные возможности, определяя их путем демократичного, гласного, реалистического и правдивого обсуждения. Именно так начинал Хрущёв. Что помешало ему? Представьте себе человека, который предполагает, что где-то неподалеку прекрасная магистральная дорога, ведущая к миру, в котором нет несправедливости, безнравственности, бесчестия, где все люди — братья. Он хочет как можно скорее вывести на эту дорогу своих сограждан. Цель кажется ему близкой: ещё одно усилие, ещё один рывок. Он твёрдо верит, что его внуки будут жить при коммунизме, что новый общественный строй вот-вот похоронит капитализм. Он утверждает, что стоит назвать точные цифры, и тогда цель сама притянет к себе энергию масс. Он относит срывы и неудачи на счёт тактических ошибок, уверенный, что поиск кратчайшего пути к магистрали задерживается только из-за неурядиц. Приходится месить грязь на обходных дорогах, путаться в ориентирах, а иные люди недостаточно активны или вовсе погрязли в мещанстве, тащат на себе в коммунизм слишком много ненужного груза. Он ратует за автомобильные прокатные пункты, а не за личные машины, за пансионаты, а не за дачи, за энергичный труд на колхозных полях и фермах, а не на личных делянках. Он торопится к коммунизму, общественной формации будущего, хочет достичь сияющей вершины в сроки, отпущенные его современникам. Провозгласив демократические принципы единственно верными для движения вперед, он вместе с тем все больше вынужден опираться на людей, которые вовсе так не думают. Все с большей силой действует командно-бюрократическая система. Она проста и удобна. Приказы следуют один за другим, однако дела идут все медленнее. Хрущёв не отдает себе отчета в том, что именно его непоследовательность тормозит решение экономических, социальных, духовных проблем. В политике отсутствует целостная концепция. Он забывает, что в сообщающихся сосудах жидкость непременно держится на одном уровне. Этот закон не изменишь. Нельзя звать к открытости, состязательности, свободному сопоставлению точек зрения в мире науки и техники и ограничивать действия этих правил в духовных областях жизни. Невозможно быть демократом в технике и ретроградом в литературе. Многое ещё внушает людям оптимизм. Спад кажется временным и преодолимым. Но более ясным становится и другое. Долгий путь в постоянных метаниях, в поисках лучших организационных форм, не задевающих глубинные причины срывов, форсированный марш "вперед-вперед" вызывают усталость, накапливается раздражение. Мне кажется, что и сам Хрущёв пришёл к пониманию того, что ошибки и просчеты лежат в иной, чем он предполагал, плоскости. Его познакомили с запиской харьковского профессора Евсея Григорьевича Либермана, который, анализируя экономическую ситуацию, обращал внимание на принижение товарно-денежных отношений, оптимального планирования и управления хозяйством, материальной заинтересованности, то есть тех главных экономических рычагов, о которых в принципе было известно из работ академиков Леонида Витальевича Канторовича и Василия Сергеевича Немчинова. Их выдающиеся исследования так и не вошли в практику. Эта записка была первым толчком к реформе 1965 года, подготовка которой началась при Хрущёве. О чем думал он, отправляясь вместе с Микояном в октябре 1964 года в кратковременный отпуск на Пицунду? Обычно такие отъезды свидетельствовали о желании сосредоточиться, поразмышлять. Незадолго до отъезда Никита Сергеевич выступил на последнем в его жизни большом совещании. С горечью говорил о провалах в годовых планах семилетки, называя малоутешительные цифры. А закончил выступление фразой, которая многих насторожила. Ещё раз напомню её: "Надо дать дорогу другим,— молодым..." Содержание   www.pseudology.org