| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Язык | |
 Если
бы Господь подарил мне вторую жизнь, то я употребил
бы ее на исследование двух предметов, более всего меня интересовавших всю
мою жизнь, но в силу житейских обстоятельств не ставших объектами моей
профессиональной деятельности: истории и языка.
Хотя, если говорить об истории, то время от времени мне удавалось
забредать в ее пределы – когда я работал над такими своими книгами, как
«Третий полюс» (об истории открытия и освоения Курской Магнитной
Аномалии), «Сквозь магический кристалл» (об истории создания искусственных
алмазов), «Виток спирали», «Охота за элементами», «В поисках элементов»
(об истории открытия химических элементов и элементарных частиц), «Для
жатвы народной» (о жизни Дмитрия Ивановича Менделеева на историческом фоне
России второй половины XIX и первых лет ХХ века). А вот сколько-нибудь
основательно заняться языком мне не пришлось ни разу.
Между тем, язык во многие периоды моей жизни интересовал меня еще больше, чем история, поскольку в нем, помимо истории конкретного народа-носителя, отражен и внутренний мир человека, его психическая конструкция. Это всегда поражало меня, но особенно поразило, когда я, поселившись в Канаде, вплотную столкнулся с английским языком и замечательно выраженным в нем рациональным характером англичан. 2 Конечно, известная всему миру английская поговорка «Time is money» – «Время – деньги» вполне соответствует менталитету этой нации. Но если бы я был англичанином, я сделал бы своим девизом другие слова, которые характеризуют английский менталитет, как мне представляется, еще более точно: «Time is life» – «Время это жизнь». При сравнении английского языка с русским сразу же бросается в глаза всеохватное и безудержное стремление англичан к экономии времени. Толковый словарь русского языка, как правило, представляет собой многотомное издание, между тем, как английского преспокойно укладывается в один том. Так же четко выражена в английском языке другая отличительная черта англичан – их законопослушность. Достаточно сопоставить строго установленное место членов предложения в английском языке с полной расхлябанностью и своеволием их расположения в русском. Можно сказать, например, «Вася идет в школу», но вполне грамотными будут еще пять вариантов: «Вася в школу идет», «Идет Вася в школу», « Идет в школу Вася», «В школу Вася идет», «В школу идет Вася». Между тем, как англичанин имеет право сказать только: «Basil is walking to the school», – и баста. Закон есть закон. Очень интересным для меня оказалось наличие в наших языках свидетельств того, что когда-то наши предки говорили на одном языке: день – дэй, ночь – найт, солнце – сан, месяц – манс, быть – би, мать – мазер, брат – бразер, сестра – систер, дочь – дотер, сын – сан, один – уан, два – ту, три – три, семь – севен, двенадцать – твелф, делать – ду, любить – лав, вода – вотер, есть в смысле питаться – ит, яблоко – эпл, дерево – три, новый – нью, струя – стрим… Особенно показательны слова с соседствующими коренными согласными «б» и «р». Поскольку согласные вообще образуют скелет слова и дольше сохраняются в первоначальном виде, они способны доносить до нас разнообразную информацию из глубочайшей древности. В частности, упомянутые согласные донесли до нас сведения о том, где обитали предки русских и англичан. Припомним русские слова, связанные с лесом: бор, боровик, береза, бревно, брус, брусника, барбарис, бересклет, боярышник, берлога, бурый, бортничество. А вот некоторые английские слова с теми же согласными: бирх (береза), бар (брусок), берри (ягода), бэр (медведь), «браун» (бурый, коричневый). …И говорили на одном языке, и жили в одном и том же месте – в березовом лесу, полном ягод и медведей. 3 Самое трудное для иностранца в зрелых годах не читать по-английски, не писать, и даже не говорить, а понимать, что тебе говорят. Разница между нормативной речью и разговорной – не меньше, чем между каллиграфией и скорописью. Безударные звуки редуцируются, гласные становятся все на одно лицо, создается множество звуковых рефлексов – взаимовлияний соседствующих звуков, слова сливаются между собой, а попадая во фразеологические сочетания, принимают совсем иные значения. Уж не говорю о жаргоне. Поэтому выученный на пятерку в школе или вузе иностранный язык может служить лишь фундаментом, на котором еще предстоит выстроить пригодное для обитания жилище. Пятилетний ребенок может сделать это за неделю, десятилетний – за месяц, мужчина до тридцати лет и женщина до сорока – за год, человек пенсионного возраста, в лучшем случае, – лет за пять-шесть. В худшем же, в особенности это относится к мужчинам, чьи вербальные способности, как правило, хуже, чем у женщин, – не могут никогда. Наилучшим способом постижения чужой речи служит, конечно, погружение в нее в процессе повседневной жизни, когда все слышимое функционально связано с теми или иными предметами и действиями и запоминается на уровне условного рефлекса. К сожалению, у меня такого полноценного погружения в океан английской речи не получилось. С самого начала канадского периода моей жизни я оказался в так называемом русском районе, населенном, в основном, выходцами из Советского Союза и государств, на которые он распался. Русская речь постоянно звучала вокруг меня, где бы я ни находился – на улице, в парке, в магазинах, в офисах врачей, в банках. Было полно русских книг и газет. Можно было слушать русское радио и смотреть русское телевидение. Поэтому на пятом-шестом году пребывания в Канаде я мог: заполнить анкету, чек, бланк заявления; понять общий смысл прочитанного в книге, журнале, газете; написать письмо – личное и деловое; изложить свои нужды в магазине, банке, кабинете врача и больнице, государственном учреждении. Но понять, что мне говорили по телефону, что вещали по радио и телевидению, о чем беседовали киногерои, мне было крайне трудно, я не всегда умел ухватить даже тему разговора. 4 Из всех предметов, преподававшихся на редакционно-издательском факультете Московского полиграфического института, где я учился в 1947 – 1952 годах, по настоящему меня увлекли только филологические дисциплины. Политическими и историческими я пренебрегал полностью, потому что к тому времени знал и политику, и историю, как мне тогда казалось, лучше своих преподавателей. Вероятно, я был неправ, поскольку мог судить об их знаниях только по тому, что они нам говорили на лекциях и семинарах, а что они могли говорить в сталинские времена, кроме предписанного в программах? Но так или иначе, а в филологии фальши не было совсем – во всяком случае, до появления брошюры Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Но к тому моменту наши языковые курсы были в основном завершены, тут мы успели проскочить с неповрежденными мозгами. Правда, когда я начал учиться в институте, в стране еще продолжалась политическая кампания «борьбы с преклонением перед иностранщиной», обернувшаяся для советских филологов невозможностью в открытую знакомить студентов с Гриммом и другими корифеями сравнительного языкознания, да и вообще курс с таким названием выпал из списка преподаваемых в советских вузах дисциплин. Но филологические кафедры редакционно-издательского факультета были укомплектованы замечательными профессорско-преподавательскими кадрами. Сюда перебазировался цвет классической филологии Киевского университета – родственник Михаила Булгакова Светлаев, его друг и соавтор по школьному учебнику русского языка Крючков, лучшие знатоки орфографии, пунктуации, стилистики Розенталь и Былинский. Они умело обходили подводные камни, ведя свои груженые филологической классикой корабли по узкому фарватеру предписанных программ. 5 Профессор Сергей Ефимович Крючков, возглавлявший институтскую кафедру русского языка дал весьма лестную оценку моей курсовой работе по номинативным предложениям, то есть предложениям, состоящим из одного существительного в именительном падеже – типа знаменитого Блоковского «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.» Он сказал мне, что это готовый реферат для поступления в аспирантуру на его кафедру. Такой же отзыв на другую мою курсовую работу – «Неологизмы Маяковского» дала заведовавшая кафедрой русской литературы профессор Кузьмина, Но к концу моей учебы в МПИ политическая кампания борьбы с космополитизмом, сменившая кампанию борьбы с преклонением перед иностранщиной, достигла такого накала, что о принятии меня в аспирантуру не могло быть и речи. И стала для меня лингвистика не мужней женой, а полюбовницей. Но когда рухнула коммунистическая империя, мои гены взяли свое. Моя дочка Катерина преподает русский язык и литературу в школе. Мой внук Степан окончил филологический факультет МГУ. Моя внучка Тоня учится в Московском Гуманитарном Университете Источник Оглавление |
|