| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Я | |
 К
бессмертным словам
Сергея Есенина: «Лицом к лицу лица не увидать», – можно
добавить еще три слова: «Особенно, в зеркале».
Еще Лев Николаевич Толстой в своих дневниках как-то заметил: «Биограф
знает писателя и описывает его. Да я сам не знаю себя, понятия не имею. Во
всю длинную жизнь свою только изредка кое-что из меня виделось мне».
А это запись в моем блокноте, помеченная датой 25 декабря 1992 года: «Семьдесят лет с окружающим миром знакомлюсь. И только два года – с собой». Более или менее, с большими, конечно, оговорками, мне удалось классифицировать себя, то есть отнести к определенной разновидности людей, лишь тогда, когда, не имея более сил действовать, я обрел возможность рассуждать, – согласно формуле, обратной известному изречению Плотина: «Тот, кто не умеет думать, действует». Незадолго до 1996-ой годовщины Рождества Христова, в момент перехода от сна к бодрствованию, в моем мозгу всплыла поразившая меня догадка: аз есмь человек из племени Кавендишей. Сэр Генри Кавендиш, сын герцога Девонширского, отличался исключительной любознательностью, умеренностью и педантизмом. Всегда был одинаково и притом скромно одет. Всегда совершал утреннюю прогулку и притом по одному и тому же маршруту. По времени, когда сэр Генри выходил из дому и возвращался домой, жители Кембриджа проверяли часы. Все свое время после утренней прогулки он проводил в лаборатории, ставя в ней разнообразные физические и химические опыты. Их результаты он тщательно фиксировал в лабораторном журнале, о некоторых сообщал другим любителям науки. О некоторых, но далеко не обо всех, потому что вовсе не стремился застолбить свое первенство в решении какой-либо научной проблемы. Об открытии им водорода, кислорода и азота, например, сообщил, а об открытии инертных газов – нет. Запись о том, что после удаления из воздуха всего кислорода и всего азота в сосуде еще остается одна четырнадцатая часть первоначального объема воздуха, которая не желает соединяться ни с одним другим веществом, историки науки обнаружили в лабораторном журнале Кавендиша лишь через сто лет. Он был озабочен наукой, а не своим местом в ней. Тщеславие было ему чуждо абсолютно. Он был предельно самодостаточен. 2 Смешно сравнивать себя с великими мира сего, но я понимаю сэра Генри во всех его проявлениях. И в том, что касается одежды – я до сих пор хожу в свитере, купленном в Военторговском магазине в подмосковном поселке Марфино четверть века назад. И в том, что касается маршрута утренней прогулки – я никогда не видел причин изменять его. Ни в Москве, когда он пролегал по Шереметьевскому парку в Лефортово, по Бутырскому валу, по Коломенскому холму. Ни в Торонто, где он проходит вдоль Вест Дона, от детской площадки до Виннерс плазы. И в том, что касается результатов моих трудов – сам результат для меня несопоставимо важней, чем его обнародование, а сам творческий процесс гораздо интересней результата. Из нескольких тысяч своих стихотворений я послал в литературные журналы считанные единицы и не предпринял ни одной попытки собрать их вместе. И в отношении тщеславия – после выхода каждой очередной моей книжки, а всего их вышло полтора десятка, кто-нибудь из друзей советовал мне подать заявление в Союз Советских Писателей, но я ни разу не счел нужным тратить свое время на подобную суету. Так что, если отвлечься от масштаба дарований и свершений и вести речь лишь о качественной стороне личности, то я – типичный кавендиш. Не знал я ни порчи, ни сглазу На каторге не был ни дня Меня не предали ни разу ни други мои, ни родня Ни черная зависть, ни ревность не ранили душу мою… А больше всего повседневность ценил я На том и стою! Источник Îãëàâëåíèå |
|