| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Журавли быль | |
Едва
закончился очередной артналет и немецкие снаряды понеслись куда-то дальше
нас, дежурный разведчик звенящим голосом крикнул:– Тревога! С севера на батарею девять самолетов противника! – По местам! – тоже звенящим голосом крикнул комбат. – Доложить о готовности! – Первое орудие готово! – Гаркнул командир первого орудийного расчета. – Второе готово! – Третье готово! – Прибор готов! Последним, как всегда, доложил о готовности командир четвертого расчета Тимошкин. А я вообще не знал, что докладывать, у меня не было считывающего – его отправили в лазарет. – Дальномер?! – крикнул комбат. – Некому считывать! – крикнул я. – Гарбусёнка на дальномер! – крикнул комбат.  Из-за
бруствера КП выскочила телефонистка Рая Серегина и побежала к стогу, за
которым располагалась кухня. Погнали за Гарбусенком. Пока прибежит,
улетят! – подумал я. Хотя вроде еще далеко, километров, пожалуй,
пятнадцать, не меньше.– Дальномер, высота?! – крикнул комбат. Дела! Сам же меряй, сам же считывай! Впрочем, самолеты двигались медленно. За ту секунду, что нужна мне, чтоб заскочить на ту сторону трубы и считать высоту, далеко от визира они не уйдут, не потеряются. Я ткнулся в резиновые щеки двадцатичетырехкратного бинокуляра, резина холодила скулы, в поле зрения метнулось что-то странное, я поймал цель и вывел ее в центр круга. И тут самолет взмахнул крыльями. Я перескочил на десятикратный монокуляр, чтобы увидеть всю эскадрилью. И увидел: вытянув маленькие головы, прижав к животам длинные ноги, плавно загребая широкими крыльями, летела по военному небу мирная птичья стая. Это было невероятно. Четырнадцатый месяц гремела и жгла землю война, четырнадцатый месяц умирали дома и деревья, а по невидимой небесной дороге, не зная об этом, а может быть, несмотря на это, как всегда в эту пору, держало свой путь птичье семейство. На КП, видимо, тоже разобрались, что это не “хейнкели” и не “юнкерсы”: оттуда послышался смех, и комбат весело крикнул: – Отбой! 2 Я снова перескочил к бинокуляру и поймал вожака. Это была крупная, спокойная, невероятно красивая птица. Шея и бок ее отливали розовым – от солнца. Летели они, конечно, не в пятнадцати километрах, а совсем рядом – в двух-трех. Вожак взмахнул широкими крыльями – и сразу ушел далеко вправо. Я передвинул дальномер за ним, и он снова оказался в поле зрения. Как будто был совсем рядом. Блестел круглый глаз. Поблескивал длинный клюв. Рельефно выделялись крупные перья на концах чуть вогнутых крыльев. Мощная шея легко и гордо несла маленькую голову.  Таких
птиц я раньше никогда не видел. Видел уток, гусей, но утки всегда летели
низко и беспрестанно махали крыльями. А гуси летели цепочкой, а не клином,
и совсем не такие были медленные и большие.– Журавлики, – тихо прошептал кто-то Я оторвался от бинокуляра. Рядом со мной стояла Гарбусёнок. В горячке я не слышал, как она подошла. Приложив ладонь к правому глазу, левым она прижалась к десятикратному монокуляру. – А может, аисты? – сказал я. – Или цапли? – Что вы, товарищ ефрейтор! Курлычут же, слышите? Я прислушался, но ничего, кроме жестких звуков войны – уханья пушек, гула протыкающих воздух снарядов и доносившихся с пятачка – крошечного нашего плацдарма на южном берегу Невы – яростных очередей, не услышал. – Не слышу, – сказал я. – А вы, товарищ ефрейтор, зажмурьтесь! Совет показался мне странным. Но на всякий случай я зажмурился. Длинная пулеметная очередь. Короткая автоматная. Еще автоматная. Далекий взрыв, словно хлопушка хлопнула, – мина, а может, граната противотанковая. Еще взрыв, поближе. И все это – низко, все – по земле. И вдруг высоко-высоко, у самых невидимых сейчас звезд, сильно и нежно пропела серебряная труба. И сразу следом за ней, будто в ответ, другая такая же. Как перекличка ангелов над грешной землей. И опять взрывы, четыре подряд – как удары бича. – Слышали? – прошептала Гарбусенок. – Слышал! Слышал!.. Товарищи! – закричал я. – Это журавли! – Наши? – спросил Тимошкин. В котлованах раздался дружный хохот. 3 Мне хотелось еще хоть раз услышать небесные трубы. Но напрасно я жмурился – ничего, кроме уханья, воя и треска, я уже услышать не сумел. Стая уплывала от батареи. Журавлиные шеи теперь казались короче, а крылья длиннее. Все птицы взмахивали ими одновременно, как по команде. А может, и в самом деле вожак подавал им команду? В голубовато-сером, затуманенном еще утреннем небе серые тела журавлей словно таяли, словно были это не птицы, а бестелесные призраки чудом сохраняющейся прежней жизни. Все дальше уходили они от нас, все ближе к немцам. Какого чорта летят они туда? Ведь чуточку на восток, каких-нибудь пятнадцать-двадцать километров, и уже Ладога, и уже безопасная вода, и лети себе на юг в полном покое… – Товарищ ефрейтор, – прошептала Гарбусёнок. – Высоко они? – Метров двести. – Смеряйте, будьте ласковы! – От волнения она перешла на родной украинский. Не отрываясь от бинокуляра, я нащупал левой рукой ее руку – Господи, какая маленькая и холодная! – и положил ее на маховик вертикальной наводки. – Крути против часовой стрелки! Поняла? – Есть, товарищ ефрейтор. Вожак, висевший в центре поля зрения, дернулся вверх, но потом снова обрел прежнее свое место. – Так, – сказал я. – Смотри, не упусти! И стал подгонять метки к птице. Сделал вилку, потом вторую и полез под дальномером к измерительной шкале. Ошибся я ненамного – глаз был наметанный: напротив индекса стояло 160 и еще два маленьких деления. – Сто шестьдесят четыре – сказал я. – Плюс-минус двадцать. Двадцать метров это теоретическая ошибка для таких высот. – А винтовка на сколько бьет? – Спросила Гарбусёнок. Тоже мне солдат – не знает, на сколько бьет винтовка. – Прицельно на двести, снайперская, с оптикой, на четыреста. Не бойся, не тронут, – добавил я. Гарбусёнок молчала. Я посмотрел на ее маленькую руку, лежавшую на большом черном маховике, и повторил: – Не бойся. Сколько уже пролетели, и ни одного выстрела. А немец и вовсе сытый – у него блокады нет. Гарбусёнок молчала, уткнувшись в монокуляр. – Хочешь поглядеть в двадцатичетырехкратный? – предложил я. И отодвинулся от бинокуляра. Гарбусёнок молча заняла мое место. – Видно? – Спросил я. – Видно, – прошептала она. Значит, расстояние между глазами у нее примерно такое же, как у меня, и зрение – единица. Стая отлетела уже довольно далеко, и простым глазом уже трудно было разглядеть ее в быстро наливающемся слепящей голубизной небе. – Дальномер! Как они там? – Послышался голос комбата. – Порядок! – Крикнул я. – Прошли Пятачок. 4 И в тот самый миг рядом с клином вспыхнул черный клуб шрапнели. Сволочи! Сволочи! Я отстранил Гарбусёнка, ткнулся в бинокуляр и перехватил маховики наводки. В поле зрения видны были три птицы – вожак и еще две чуть позади. Они продолжали лететь, не меняя направления. Я быстро крутанул маховиками туда-сюда: четвертая, шестая, девятая. Все на месте. Промазали. Повезло. Я снова поймал первого журавля. Крылья его продолжали равномерно вздыматься: раз-два, раз-два, раз-два… Новые шрапнельные разрывы не попадали мне в поле зрения, но, очевидно, они были, потому что вожак стал волноваться, то и дело поворачивая голову то направо, то налево. Вероятно, не мог понять, что это за шум, и что за огонь, ведь такого не случалось в его жизни никогда – ни в прошлом году, ни в позапрошлом, ни тогда еще, когда он был юнцом, и стаю вел его отец, и еще раньше – дед. Он так и не понял, наверно, что случилось, когда черный дым и визжащий металл наполнили воздух, который поддерживал его широкие крылья. Некоторое время я ничего не мог разобрать, дым заслонил птиц. Я кинулся к шестикратному монокуляру грубой наводки – там поле зрения самое большое. Клина не было. Призрачный клубок, из которого нелепо торчало только одно крыло, прямое, как парус, падал вниз, к грохочущей, озверевшей земле. Остальные журавли серо-розовым колесом крутились над покидавшим их вожаком. Навстречу птицам неслись дымные трассы пулеметных очередей. На это невозможно было смотреть. Я отвернулся, сунул руку в карман, нащупал недокуренную ночью папиросу, закурил, закашлялся и только тогда вспомнил про Гарбусёнка. Она стояла рядом с зажмуренными глазами и таким мокрым лицом, как будто только что вынырнула из воды. Почувствовав мой взгляд, Гарбусёнок вздрогнула, вытерла ладонями щеки, поправила съехавшую набок пилотку и буркнула: – Товарищ ефрейтор! Рядовой Гарбусёнок прибыла в ваше распоряжение… Источник Оглавление Советская 85-мм зенитная пушка образца 1939 года. Масса снаряда — 9,2 кг, начальная скорость снаряда — 800 м/с, дальность стрельбы по горизонтали — 15 500 м, дальность стрельбы по вертикали — 10 500 м, горизонтальный обстрел — круговой, вертикальная наводка от 3° до +82°, масса орудия — 4,300 кг |
|