Валентин Исаакович Рабинович
Бокс
1946. Валентин Исаакович Рабинович. Москва. Встреча школьных друзей, вернувшихся с войныМне всегда нравились боксеры. Но сам я, к сожалению, боксом никогда не занимался. Главным образом по причине физической слабости, чем разительно отличался от своего отца, человека от природы очень сильного – недаром наследственной профессией мужчин в его семье была профессия разделывателя говяжьих туш.

Моя хилость объяснялась причинами не генетического характера, а общественного. Я был зачат в начале 1922 года, когда в России свирепствовал голод, и отец с матерью находились в крайне истощенном состоянии.
 
Родившиеся у них до меня двойняшки прожили всего неделю – их нечем было кормить. Правда, к тому времени, когда мне надлежало появиться на свет, отца отправили на работу в сытую Латвию.
 
Но мне и там не повезло – у мамы началась грудница, воспаление молочных желез, и кормить меня грудью она не смогла. Моей кормилицей стала коза, что, как видно, тоже не поспособствовало развитию у меня львиной мускулатуры.

Однако среди моих знакомых силачи иногда попадались. Некоторые из них имели спортивный разряд по боксу, Миша Бим, например, был кандидатом в мастера спорта.

2
 
С Мишей мы ехали в одной теплушке в Ленинград в ноябре 1940 года вместе с другими вчерашними десятиклассниками с Чистых прудов, Сретенского бульвара, Покровки, прилегающих к ним улочек и переулков.
 
А потом всю войну служили в одном и том же зенитно-артиллерийском полку, только на разных батареях, и подружились, когда война уже подходила к концу, а для ленинградских зенитчиков, можно сказать, уже закончилась, поскольку налеты немецкой авиации на город прекратились. Мишу, как и меня, забрали с батареи в Полковую школу – обучать воинскому мастерству новобранцев.
 
Правда, Миша этим делом занимался лишь время от времени, поскольку его чуть ли не каждый месяц посылали на спортивные сборы и соревнования. Возвращался он с них обычно с синяками и ссадинами на своей круглой и на редкость добродушной физиономии. Вообще, как мне представлялось, он не был создан для драки – для этого в нем не хватало ярости.

Как-то, когда мы с ним встретились после его очередного возвращения с соревнований и я увидел у него под глазом очередной черный знак недавнего боя, то не удержался и спросил – неужели ему нравится бокс?
 
– Не очень, – коротко ответил Миша Бим
– Что значит не очень, – не унимался я, – значит все-таки сколько-нибудь да нравится?
– Не очень, – повторил Миша
– Но тогда зачем ты стал боксером? – с искренним недоумением спросил я
– Не понимаешь? – в свою очередь удивился он
– Не понимаю! – подтвердил я
 
И тогда Миша Бим, не самый многословный человек из встретившихся мне на моем жизненном пути, произнес свою самую длинную, не совсем правильно построенную, но запомнившуюся мне на всю жизнь фразу
 
– Каждый еврей, – сказал добродушный увалень Миша Бим, – должен уметь свалить с ног любого, кто назовет его жидовской мордой, даже если их будет трое на одного

3
 
После демобилизации жизнь развела нас по разным житейским рингам, и мы лишь изредка перезванивались. А встретились где-то в конце пятьдесят второго года, случайно – столкнулись на Чистых прудах, у метро. В первых же словах я радостно сообщил ему, что мне удалось устроиться на работу в Металлургиздат, редактором.
 
Радостно, и даже с оттенком бахвальства, потому что в стране шла борьба с космополитизмом, как все кругом говорили, – артподготовка к депортации всех безродных космополитов, и устроиться на постоянную работу было для еврея редкостной удачей.
 
Но вместо того, чтобы поздравить меня с такой удачей, Миша горестно покачал своей круглой коротко стриженой головой и молча дошел со мной до входа в метро. И только там, осторожно взяв мою руку в свою широченную длань, тихо произнес:
 
– Вальку в Металлургиздат
 
И втянув голову в плечи, зашагал по направлению к Почтамту.

4

1942. Валентин Исаакович Рабинович. Мой школьный товарищ Эрик Северов напечатал в армейской газете, где он был художником. Комментарии его жеЯ ведь был полковой знаменитостью. Первым, вместе с командиром орудийного расчета Валерой Лапшиным, тоже из той нашей теплушки, получил правительственную награду за Невскую Дубровку – первую попытку прорыва блокады Ленинграда.
 
Наши портреты, созданные полковым художником Ваней Точилиным, всю войну провисели в столовой нашего полкового военного городка. А еще весь наш полк на всех торжествах пел сочиненный мною гимн Третьего краснознаменного дивизиона:

…Чтоб крылья последнего гада
разбились о невский гранит,
под небом родным Ленинграда
нацелились жерла в зенит…

А мои фронтовые корреспонденции печатались в газете Ленинградской Армии ПВО «Защита Родины» под рубрикой «Из боевого опыта». А под рубрикой «Стихи» мои однополчане могли прочесть такие, например, сочиненные мною строки:

…Бой затих. Орудья замолчали
Завтра снова – в грохот огневой
Так споем же, друже, как певали
мы когда-то над Москва-рекой!

А потом, когда закончим биться,
когда враг повержен будет в прах,
мы пройдем по улицам столицы
со слезами счастья на глазах…

5

Затюканный кадровиками, словно сговорившимися уморить меня, выжившего в блокаду, голодом, издерганный волчьим воем и улюлюканьем радио и газет, науськивавших победивший германских фашистов народ на нового врага, я уж почти и не вспоминал свой полк, свою батарею, про Невскую Дубровку, Шлиссельбург, Синявинские высоты.

Но Миша Бим забыть все это не мог. Почему тогда, у метро, я не побежал за ним, не догнал старого товарища, не положил свою руку на тяжелое плечо боксера, не произнес какие-то нужные ему слова? Почему?

Через несколько дней мне позвонила наша бывшая полковая библиотекарша Тамила Образцова, перебравшаяся из Ленинграда в Москву, и сказала:
 
– Нашего Миши Бима больше нет…

Он шел по Чистым прудам из Дома пионеров, где работал тренером, остановился у газетного щита, потерял сознание и упал. В Остроумовской больнице, куда его отвезла «Скорая», сказали: "Разрыв сердца". Слово инфаркт в те годы еще не было в ходу...
 
У боксеров почему-то сердце не выдерживает чаще, чем у обыкновенных людей
Источник

Оглавление

www.pseudology.org