М. Семья и школа, 1997. -464 с. ISBN 5-88539-036-3
Игорь Семёнович Кон
Вкус запретного плода: сексология для всех
Эрос и цивилизация
Знаки и символы
 
В тайном слиянии двух человеческих тел незримым
третьим присутствует всё общество.
Жан Ростан
Чтобы понять особенности нашей сексуальной культуры, нужно сравнить её с тем, что было и есть у других народов. Но далеко не одно и то же, будем ли мы сравнивать

- поведение людей, характерные для них формы сексуальных отношений;
- установки и ценностные ориентации, в свете которых они воспринимают и конструируют сексуальное поведение;
- социальные институты, в которых протекает и которыми регулируется половая жизнь, например формы брака и семьи;
- культурные символы, в которых осмысливается сексуальность, представления о природе половых различий, сущности полового акта и т. п.;
- нормативные запреты и предписания, регулирующие сексуальное поведение;
- обряды и обычаи, посредством которых оформляются соответствующие действия (брачные обряды, инициации, оргиастические праздники) и от которых во многом зависит их значение для участников.

Пол и сексуальность - неотъемлемая часть символической культуры человечества. Не говоря уже о многочисленных непосредственных изображениях, половые органы представлены в самых разнообразных религиозных или иных мифопоэтических символах. Крест во многих культурах воплощает плодородие, активное мужское начало и непосредственно соотносится с фаллосом. Такова, например, древнеегипетская эмблема рождения и жизни - "анх". Сочетание креста с кругом - соединение мужского и женского начал. Свастика, в которой концы креста развернуты влево, обозначала женское, а вправо - мужское начало. Треугольник вершиной вниз указывает на женское, а вершиной вверх - на мужское начало и т.д.

Ещё богаче их словесные обозначения. По подсчетам ученых-лингвистов, английский язык насчитывает 1 000 слов для обозначения мужского полового члена, 1 200 - влагалища и 800 - полового акта. Во французском языке имеется 600 слов для обозначения члена, столько же - влагалища и 1 500 обозначений полового акта. В немецком языке член обозначается 860 словами, влагалище - 600 и т.д. Анализ этих слов и словосочетаний показывает, что наряду с культурно-специфическими в них представлены некоторые универсальные, общие для всех народов и языков значения.

Отчасти это объясняется анатомически: половой член и мужское начало вообще ассоциируются с удлиненными, твердыми предметами, а влагалище и женское начало - круглыми, овальными или вогнутыми. Но эти знаки и символы имеют не только анатомо-физиологический смысл. Половой акт выступает как прообраз всякой деятельности, значение которой передается глаголом "делать" и которая предполагает наличие таких моментов, как активность, воля, могущество, власть, склонность, желание, удовольствие, инстинкт. Древнегреческое слово "Эрос" обозначало не только любовь, но и космогоническую силу, соединяющую первоначальные элементы мира. Отождествление космической энергии с актом оплодотворения универсально.

Семантика мужских и женских гениталий обычно соотносится с разделением функций в половом акте. Метафоры, обозначающие мужской половой член, подразумевают активное, субъектное начало, а также инструмент, средство деятельности: орудия труда, музыкальные инструменты, оружие. влагалище чаще представляется как пассивное начало, пустота, впадина: сосуд, вместилище, естественное отверстие (дыра, яма) или ограниченная часть пространства (комната, крепость).

С этими образами связаны и древние архетипы мужского и женского начал вообще. Мужские гениталии, особенно член, символизируют силу, могущество, власть, общее одухотворяющее, но необязательно детородное начало.

Вот как описывает мужской член китайский писатель XVII в. Ли Юй в знаменитом романе "Подстилка из плоти":

Перед битвой он крепок,
Словно выкован из железа.
Или похож на моллюск,
Скрытый в створках раковины.
Но вот кончился бой,
И он походит на согнутый лук
Иль на креветку,
Покрытую грубым нарядом.

Мужское семя считалось воплощением и источником жизненной силы. Как гласит Каббала, в семенниках "собрано все масло, достоинство и сила мужчины со всего тела". В древнеиндийской мифологии семя часто отождествляется с лежащим в основе мироздания абсолютным идеальным началом - Атманом. В семени содержится сущность человека, а акт оплодотворения священен, утверждают упанишады.

У многих народов кастраты считались не только биологически, но и социально неполноценными. По Ветхому завету, "у кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне". Оскопить мужчину значило лишить его символа власти и жизни. Отрезанный член поверженного врага многие народы считали почетным воинским трофеем, как скальп у индейцев. Один египетский фараон XIX династии, рассказывая о поражении, нанесенном им ливийцам, перечисляет в числе трофеев 6 359 "необрезанных членов" ливийских воинов, а также сыновей и братьев их вождей и жрецов. Библейский Давид преподнес своему царю крайнюю плоть 200 убитых филистимлян.

Вид эрегированного члена, по верованиям многих народов, должен внушать окружающим страх и почтение. С этим, возможно, отчасти связан и обычай прикрывать наготу. При некоторых священных обрядах гениталии, наоборот, обнажались. У австралийских аборигенов, описанных супругами Бернд, мужчины при встрече в знак приветствия касались половых органов друг друга. В древнем Израиле мужчина, принося клятву, должен был положить руку на свои гениталии или гениталии того, кому он клялся. Старый Авраам, требуя клятвы от своего управляющего, говорит ему: "...положи руку твою под стегно мое". "Стегно" (бедро) замещает здесь половые органы; позже они заменятся другими частями тела, например, коленями (обычай целовать колени или становиться на колени).

Особое значение придавалось головке члена
 
Древние греки и римляне иногда завязывали крайнюю плоть или применяли специальный зажим - fibula (отсюда - современное слово "инфибуляция"). У античных скульптур, изображающих обнаженных мужчин, головка члена, даже если он эрегирован, прикрыта. Аналогичный обычай существует в Полинезии: до обрезания мальчик может ходить голым, но после этой процедуры его член, как выражаются жители острова Мангаиа, "не имеет шляпы" и должен быть чем-то прикрыт.

Очень большое значение приписывается длине полового члена. Даже закрывая половые органы, мужчины часто стараются подчеркнуть их размеры; это проявляется и в одежде (вспомним хотя бы знаменитый гульфик Панурга), и в разговорах на эту тему. В наскальных изображениях каменного века мужчины более высокого социального ранга наделяются более длинными членами.

Подобно своим животным предкам, древний человек наделял эрегированнью член особой охранительной и отпугивающей силой. Почти у всех народов был широко распространен фаллический культ. Фалл (фаллос, древнеиндийское - "линга") - это эрегированный член, рассматриваемый как символ. В античной Греции перед храмами и домами стояли так называемые гермы - квадратные колонны с мужской головой и эрегированным членом, но без рук и ног, служившие предметом поклонения. В Древнем Риме, по свидетельству Плиния, маленькие дети носили на шее фаллические амулеты как средство защиты от зла. Греко-римский бог плодородия Приап изображался в виде фаллоса; позже его имя стало поэтическим эвфемизмом для обозначения мужского члена (отсюда и термин "приапизм", обозначающий ненормально длительную и болезненную эрекцию, не связанную с эротическим желанием). В Скандинавских странах фаллические статуи ставили рядом с христианскими церквами вплоть до XII века. Множество фаллических изображений можно видеть в Центральной Азии.

Женские половые органы (в литературе иногда используются в качестве их обобщенного названия латинское слово cunnus или древнеиндийское "йони", что буквально значит - источник) обычно символизируют в мифологиях таинственное и темное начало, таящее в себе опасность и угрозу смерти. В ритуалах мужских инициации широко распространена тема возвращения юноши в материнское лоно, символизирующее смерть, за которой следует возрождение. Другой образ, часто возникающий в этой связи, - vagina dentata, "зубастое лоно", сквозь которое должен пройти инициируемый; иногда её заменяет какое-то ужасное чудовище. У некоторых народов существуют легенды о живущих во влагалище змеях. Индейцы кайяпа (Эквадор) говорят, что в половом акте влагалище "съедает" член. Эти представления явно выражают мужскую точку зрения: материнское лоно как источник жизни, теплое и надежное убежище, и одновременно - женские гениталии как сексуальный объект, проникновение куда сопряжено с преодолением трудностей и всегда таит в себе опасность.

Не все первобытные народы считали половой акт причиной зачатия. Например, австралийские аборигены верили, что беременность у женщин вызывается не семенем, а психическими силами мужчины, его сновидениями, которые заставляют уже готовый дух ребенка вселиться в тело женщины, где он и растет до момента рождения.

Зато идея взаимосвязи и обратимости оплодотворения, жизни и смерти универсальна. У многих земледельческих народов купание или ритуальное оголение считалось средством вызывания дождя. В некоторых областях Южной и Западной России с этой целью прихожане валили на землю священника и прямо в рясе обливали его водой. У пшавов и хевсуров на Кавказе был известен ритуал "вспашки дождя": девушки впрягались в плуг и тащили его в реку, пока вода не дойдет им до пояса. В одном районе Трансильвании и в некоторых частях Индии ритуальную вспашку производили ночью нагие женщины. На одном из Молуккских островов, если ожидался плохой урожай гвоздики, обнаженные мужчины ночью приходили на плантацию и с криками "Больше гвоздики!" пытались оплодотворить деревья. Широко распространен обычай ритуального совокупления на полях в период посева или, как его замена, перекатывание парами по засеянному полю (на Украине кое-где это делали ещё в XIX веке). У австралийских аборигенов диери ритуальное совокупление четырех пар мужчин и женщин считалось средством повысить плодовитость эму.

Ученые, изучавшие так называемую "смеховую культуру" (В. Я. Пропп, О. М. Фрейденберг, М. М. Бахтин и др.), обратили внимание на то, что и в фольклоре, и в древних ритуалах существует тесная связь между сексуальностью и смехом. смех выступает как жизнедатель, очистительное, животворящее начало, противоположное смерти. Как писал В. Я. Пропп, обобщая большой этнографический и фольклорный материал, "божество, смеясь, создает мир, или смех божества создает мир... При вступлении в мир смеется богиня родов, смеется мать или беременная, смеется юноша, символически возрождающийся к миру, смеется божество, создающее мир". Напротив, юноши, проходящие в процессе инициации стадию символической смерти, ни в коем случае не должны смеяться, смех - исключительная прерогатива живых.

Порождение новой жизни - прообраз всякого иного творчества
 
Акт творчества должен быть спонтанным, праздничным, свободным от ограничений. Недаром первобытные праздники содержали многочисленные оргиастические элементы, нарушение всех и всяческих, в том числе сексуальных, табу. По мнению О. М. Фрейденберг, ассоциативная связь между оплодотворением, сексуальностью, праздником и смехом распространилась затем и на сами гениталии, а также "срамные" слова и действия. В самом деле, что смешного в детородном органе или заменяющих его символах (например, кукише)? Однако их показ обычно вызывает смех. В древности существовал целый ряд праздников, участники которых, чтобы вызвать смех, показывали друг другу "срамные" вещи и говорили скабрезности. В средние века во время пасхальной службы священник специально смешил прихожан непристойностями, вызывая у них очистительный "пасхальный" смех. Оргиастические элементы были свойственны и средневековому карнавалу.

"Смеховая культура", о которой говорят фольклористы, подразумевает не столько спонтанные реакции, сколько особый сексуальный юмор, а также связь сексуальности с праздничными, игровыми элементами общественной жизни.

Интересен вопрос о связи сексуальности с едой. Мифологическое сознание связывает эти действия столь тесно, что во многих африканских языках значения "вкушать" и "совокупляться" передаются одним и тем же словом. Испанское слово "leche" обозначает и семя, и молоко. Много "пищевых" эвфемизмов обозначают половой член - "банан", "фига", "сосиска", "мясо", мастурбацию называют "доением" и т.п.

По словам О. М. Фрейденберг, "еда в представлении первобытного общества сливается с актами рождения и смерти... В свою очередь, акты еды - смерти - производительности неразрывными узами связаны с окружающей природой". Когда все это приобретает сакральное (священное) значение (например, съедание тела предка или божества), возникают специальные обряды совместной еды и питья для установления особенно близких отношений: с кем разделили пищу, тому нельзя причинить вред (древние обычаи гостеприимства, побратимства и т. д.). Если такая связь воспринимается как родственная, то во избежание инцеста (кровосмешения) её дополняет существующая у многих народов пищевая экзогамия - правило несовместимости пищевого общения с сексуальным: с кем вместе едят, на тех не женятся, а на ком женятся, с теми вместе не едят, во всяком случае, публично.

Человечество унаследовало от своих животных предков не только фаллическую символику, но и отождествление женской сексуальной позы с подчиненным, а мужской - с господствующим положением. Это весьма существенно для понимания однополых отношений. Например, в античной Греции к однополой любви относились терпимо, однако рецептивная, "женская" роль считалась знаком подчиненного, зависимого статуса. Если её выполнял мальчик, юноша, это не роняло его достоинства; предполагалось, что, став взрослым, он будет вести гетеросексуальную жизнь и в отношениях с мальчиками ему также будет принадлежать активная, "мужская" роль. Выполнение "женской" роли взрослым мужчиной, за деньги или по принуждению, приравнивалось к потере мужской сущности, покрывая человека несмываемым позором.

Сходные нормы существовали и во многих других обществах, где сексуальное обладание другим мужчиной считалось достижением, а подчинение ему - позором. Одно из самых ругательных слов в древнем норвежском языке, часто употребляемое в сагах, argr, обозначает мужчину, который допустил, что его сексуально использовали как женщину. Символизм этого типа хорошо известен в исламском мире, где осквернителей гаремов иногда наказывали, подвергая сексуальному насилию. Такие представления и поныне господствуют там, где сильна идеология мужского верховенства - в Мексике, Турции, Греции, а также в уголовном мире.

Для истории сексуального символизма очень важно изучение языка ругательств и оскорблений (лингвисты называют его инвективной лексикой). Многие из этих выражений очень древние. Категории архаического сознания располагаются как бы между двумя полюсами: святого, наделенного божественной благодатью и воспринимаемого как нечто особо чтимое, дорогое, и демонического, темного, нечистого. Это трактуется также в переносном смысле: "грязное"=низкое=низменное=непристойное. От обеих этих крайностей предпочтительнее держаться подальше.

Поскольку сила оскорбления прямо пропорциональна силе нарушаемого запрета, выбирают самые "больные" места. Как пишет В. И. Жельвис, "в национальных культурах, где особенно высок статус родственных отношений по материнской линии, большую роль могут играть сексуальные оскорбления матери ("мат"); в культурах, особенное внимание обращающих на сексуальную жизнь общества, место наиболее грубых инвектив принадлежит сочетаниям с коитальньш смыслом, необязательно обращенным на мать или других родственников оскорбляемого; таковы, например, англоязычные культуры. Итальянская, испанская, многие другие католические культуры для достижения сходного эффекта прибегают к оскорблению наиболее почитаемой святыни - Мадонны. Очень грубо звучат бранные слова, включающие нарушения некоторых табу, связанных с чистоплотностью, если именно это человеческое качество особенно ценится в данной национальной культуре, например японской или немецкоязычной".

Здесь можно выделить несколько крупных блоков:

1) Упоминание женских гениталий, отправление ругаемого в зону рождающих, производительных органов, в телесную могилу (или в телесную преисподнюю) - "пошел ты в пизду". Как показал Бахтин, это не что иное, как пожелание смерти (женское лоно - символ смерти)

2) Намек на то, что некто обладал матерью ругаемого ("ёб твою мать"). Интерпретация "матерных" выражений, встречающихся в русском, венгерском, румынском, новогреческом, китайском, суахили и многих других языках, неоднозначна. Иногда подразумеваемым субъектом действия является сам говорящий, который как бы утверждает: "я твой отец" или "я мог бы быть твоим отцом", зачисляя ругаемого в низшую социально-возрастную категорию [Установление убординаации типа я тебя старше , а потому слушайся - FV]. Одно китайское ругательство буквально значит: "Ты - мой сын".
 
В русском языке первое лицо единственного числа в этом контексте употребляется крайне редко; часто "матерные" обороты используются не только для описания прошлого события, но и в повелительном наклонении и в инфинитиве. Поэтому вместо значения "я обладал твоей матерью" А. В. Исаченко предложил объяснение, данное ещё в XVI веке бароном С. Герберштейном, согласно которому субъектом "срамного" действия является пёс. Ругательство связывается таким образом с распространенными во многих языках выражениями типа "сукин сын", польское "пся крев" и т.п.; поскольку собака в XVI веке считалась нечистым животным, оскорбление было очень сильным.

Важно помнить, что матерщина далеко не всегда является оскорблением. По наблюдениям русских этнографов XIX века, сквернословие в обращении вызывает обиду, только если произносится серьезным тоном, с намерением оскорбить, в шутливых же мужских разговорах оно служит дружеским приветствием или просто "приправой". Матерная брань уже в Древней Руси оценивалась как кощунство, оскверняющее Матерь Божию, мать-сырую землю и собственную мать ругающегося. Но эти выражения сами имеют древние языческие сакральные истоки.

По мнению московского лингвиста Б. А. Успенского, матерная брань имеет мифологическое происхождение и носит ритуальный характер. На самом глубинном, исходном уровне эти выражения соотносятся с мифом о священном браке Неба и Земли, результатом которого является оплодотворение Земли. Связь матерной брани с идеей оплодотворения проявляется в ритуальном свадебном и аграрном сквернословии, а также в ассоциации её с громовым ударом. На этом уровне она не имела кощунственного смысла, а была магической формулой, священным заклинанием (аналогичные формулы существуют в буддизме).

На следующем, более поверхностном, уровне субъектом действия становится пес как противник Громовержца и демоническое начало. Матерные выражения приобретают при этом кощунственный характер, выражая идею осквернения земли псом, причём ответственность за это падает на голову собеседника. На следующем, ещё более поверхностном, уровне объектом подразумеваемого действия становится женщина, тогда как субъектом остается пес. Матерная брань переадресуется от матери говорящего к матери собеседника, начинает пониматься как прямое оскорбление, ассоциирующееся с выражениями типа "сукин сын". Наконец, на самом поверхностном, светском уровне в качестве субъекта действия выступает сам говорящий, а в качестве объекта - мать собеседника, брань становится указанием на распутство и т.д.

3) Обвинения в кровосмешении, широко представленные в английских ругательствах. Если в русских ругательствах фигурирует "твоя мать", то английское слово "mother-fucker" означает, что ругаемый поимел собственную мамашу.

4) Обороты речи с упоминанием мужских гениталий (типа "пошел на ...") помещают ругаемого в женскую сексуальную позицию. Точный смысл таких выражений, как правило, не осознается, и сами они не имеют никакой эротической окраски, обозначая главным образом статусно-иерархические отношения или притязания. Отголоски этого можно встретить и в повседневной речи. Выражения типа "начальство сделало ему втык" не вызывают никаких сексуальных ассоциаций. Но если проследить их происхождение, восстановится целая цепочка: 1) ситуация, в которой мужчина является более или менее пассивным объектом каких-то неприятных и унизительных для его достоинства действий, 2) интерпретация такой ситуации и действий в сексуальных терминах, что нередко делается в арго, 3) древняя система полового символизма, где женская роль представляется подчиненной, 4) её филогенетические истоки, прослеживаемые в поведении животных.

Один из традиционных сюжетов этнографии - обряды и ритуалы, посредством которых общество оформляет наступление половой и социальной зрелости подростков и которые часто включают хирургические операции на половых органах.

У одних народов мальчика подвергают обрезанию (удаление крайней плоти), у других - субинцизии (подрезание - вскрывается нижняя часть уретры, в результате чего мужчины уже не могут мочиться стоя и делают это сидя, как женщины), у третьих (в Полинезии) - суперинцизии (над резание верхней части крайней плоти, без полного её удаления).

Медицински ориентированный здравый смысл объясняет эти операции гигиеническими соображениями (смегма, собираясь под крайней плотью, часто вызывает воспаление и т. п.). В родильных домах США обрезают большинство новорожденных мальчиков, не придавая этому никакого религиозного значения. Но такое объяснение неприменимо к субинцизии. Психологически ориентированный здравый смысл утверждает, что мучительные испытания, которые мальчик должен вынести с достоинством, проверяют и укрепляют его мужество. В этом тоже есть доля истины, но почему такие операции проводятся именно на гениталиях? Понять это вне системы культуры невозможно.

Инициация означает, что мальчик становится мужчиной, отсюда - повышенное внимание к его мужскому естеству. Но дальше начинаются споры. Одни ученые связывают генитальные операции с психическим развитием индивида. Например, Фрейд считал обрезание символической заменой кастрации, направленной на предотвращение инцеста с матерью и сохранение сексуальных прав отца. М. Мид видит в обрезании средство психологического высвобождения мальчика из-под влияния матери, символический водораздел между детством, когда ребенок находится во власти женщин, и взрослостью, когда он вступает в мир мужчин.

Другие этнографы объясняют мужские инициации необходимостью утверждения особого мужского статуса и поддержания групповой солидарности мужчин в противовес женскому началу. Недаром эти ритуалы особенно развиты в тех обществах, где происхождение определяется по отцовской линии и существуют замкнутые мужские союзы и тайные общества.

Суровые обряды инициации мальчиков-подростков служат своего рода противовесом детской идентификации с противоположным полом. Удаляя крайнюю плоть, которая символически рассматривается как женский рудимент (подобно тому как клитор у девочек считается мужским элементом), взрослые мужчины "спасают" мальчика от половой неопределенности, и в этом смысле именно они, а не мать, делают его мужчиной.

У некоторых народов ритуал инициации девочек также включает в себя весьма жестокие генитальные операции, например, выскребывание стенок влагалища до появления крови, хирургическое расширение вагинального отверстия или, наоборот, зашивание его, чтобы снова открыть перед вступлением в брак, ритуальное рассечение девственной плевы, удаление (эксцизия) клитора или его части. Но с девочками такие операции проделывают значительно реже, чем с мальчиками. Почему?

Может быть, это следствие того, что формирование мужчины требует больших усилий не только со стороны природы, но и со стороны общества? Жестокий обряд инициации призван подчеркнуть символическое отделение мальчика-подростка от матери, в чём девочка не нуждается. Но у некоторых народов (например, у евреев) обрезание не связано с инициацией и производится задолго до полового созревания.

М. Мид считает, что женщина не нуждается в искусственном социокультурном расчленении своего жизненного цикла, так как у неё есть для этого естественные биологические рубежи (начало менструаций, потеря девственности, рождение первого ребенка). Но можно связать это и с социальной зависимостью женщин, развитию которых "мужская" культура уделяет меньше внимания.

Интерпретация сексуальных символов - дело трудное. Почему, например, мужчина, которому изменила жена, во многих языках называется рогоносцем, а к жене, которой изменяет муж, этот титул не применяется? На сей счет имеется 14 разных теорий (одна из них гласит, что "рога" - это два мужских члена в жизни прелюбодейки).

Однако эти символы - не набор курьезов, а важный источник сексологической информации. Сексуальный символизм - неотъемлемая часть культуры, с которой люди соотносят свое поведение, черпают свои надежды, притязания и страхи. С ним соотносятся и нормы сексуальной морали.

Запреты и предписания
 
Где бы мы ни встретили человеческие существа,
они всегда удивляются другим людям.
Маргарет Мид

Древнеримский фонтан в виде фигуры с гипертрофированным фаллосом, из которого изливалась вода. Помпеи. Каменная трубка индейцев чероки, изображающая фелляцию. Деталь эротической сцены с древнегреческой чернофигурной амфоры. Вторая половина VI века до н.э. Древнеримский мраморный барельеф с эротической сценой. Помпеи. I век н.э.

Неизвестный индийский художник XVIII века. эротическая картина-ребус, в которой образ священного слона составлен из отдельных частей женского тела. В отличие от аналогичных французских шуточных рисунков в Индии они имели также определенный религиозный смысл.Индийская миниатюра XIX века. Иллюстрация к Камасутре. Индийская миниатюра XIX века. Иллюстрация к Камасутре

Вопреки традиционным представлениям об изначальном "зоологическом индивидуализме" и бесконечных драках самцов из-за самок, у стадных животных существует видовая "социосексуальная матрица", которая регулирует взаимоотношения полов. В человеческом обществе она превращается в сексуальную культуру, вариативные возможности которой ограничены, с одной стороны — биологической природой человека, а с другой — внутренней последовательностью и логикой культуры как целого.

Ядро этой нормативной культуры составляют половые запреты, посредством которых общество унифицирует поведение своих членов, а также положительные предписания, соблюдение которых обеспечивается не столько санкциями извне, сколько внутренними психологическими установками (чувства стыда, вины, эстетические чувства и т.п.).

Чем сложнее культура, тем многообразнее её нормативные установки. Например, всюду, где существует институт брака, проводится социальное и психологическое различие между брачной, добрачной и внебрачной половой жизнью, причём соответствующие нормы тесно связаны с другими элементами социальной системы и культуры. Так, сравнительное изучение норм добрачного сексуального поведения у многих народов мира показывает, что они связаны: с правилами, регулирующими происхождение и местожительство; с особенностями экономической жизни общества; с уровнем его производительных сил; с размерами общины; с религиозными верованиями; с наличием или отсутствием какого-либо обмена имуществом при заключении брака; с дифференцированной оценкой мальчиков и девочек; с мерой участия женщин в производительном труде; с классовой структурой общества; с особенностями половой социализации и с отношением культуры к материнству и деторождению. При этом сравнительно простые общества обычно склонны к большей терпимости, а более сложные — к нормативному ограничению добрачных связей.

Усложнение половых запретов — необходимая предпосылка индивидуализации и персонализации сексуальных отношений и их участников. Поэтому она кажется продолжением биологической эволюции. Как писал выдающийся советский ученый-семиотик Ю. М. Лотман, "простейшая форма биологического размножения — деление одноклеточных организмов. В этом случае каждая отдельная клетка полностью независима и не нуждается в другой. Следующий этап — разделение биологического вида на два половых класса, причём для продолжения рода необходимо и достаточно любого одного элемента из первого и любого одного элемента из второго класса.
 
Появление зоосемиотических систем заставляет рассматривать индивидуальные различия между особями как значимые и вносит элемент избирательности в брачные отношения высших животных. культура возникает как система дополнительных запретов, накладываемых на физически возможные действия. Сочетание сложных систем брачных запретов и структурно-значимых их нарушений превращает адресата и адресанта брачной коммуникации в личность. Данное Природой: "мужчина и женщина" --- сменяется культурой: "только этот и только эта". При этом именно вхождение отдельных человеческих единиц в сложные образования культуры делает их одновременно и частями целого, и неповторимыми индивидуальностями, различие между которыми является носителем определенных социальных значений".

Однако историческое развитие противоречиво и нелинейно
 
Социально-культурные запреты дифференцируют права и обязанности разных категорий людей, нс придавая никакого значения их индивидуальности, которая первоначально осознается и проявляется именно как нарушение этих правил и самой этой категоризации. Нормативную культуру любого общества нужно изучать конкретно, учитывая кем, кому, что, с кем, насколько и почему запрещено.

Прежде всего бросаются в глаза гендерные различия. Запреты, касающиеся мужчин, могут не распространяться на женщин, и наоборот. Почти во всех обществах существует так называемый двойной стандарт — разные нормы сексуального поведения для мужчин и для женщин, предусматривающие гораздо более строгие ограничения женской сексуальности (добрачные связи, супружеская верность и т. п.), нежели мужской. Очень велики и социально-возрастные градации; многие поступки, позволительные взрослым, запрещаются подросткам или детям. Бывает и обратное. Многие общества, осуждая или высмеивая мастурбацию взрослых, считают её нормальной, допустимой для детей и подростков. Сплошь и рядом различны предписания для разных классов или сословий одного и того же общества (например, для мирян и духовенства).

Запрещение тех или иных поступков далеко не всегда совпадает с запрещением говорить о них (табу слов). Бывают принципиально неназываемые, невербализуемые отношения; их существование общеизвестно, но о них не принято говорить или можно говорить только намеками, эвфемизмами. В XIX веке гомосексуальность именовали "неназываемым пороком". В то же время есть вещи, о которых можно говорить, но которые нельзя делать.

Как поведенческие, так и словесные запреты всегда соотносятся с определенным контекстом. Например, в нашем обществе не принято, чтобы дети и родители (и вообще подростки и взрослые) открыто обсуждали друг с другом свои сексуальные проблемы; со сверстниками, равными это вполне допустимо. В феодальном обществе нормы стыдливости имели сословный характер. Приятельница Вольтера маркиза дю Шатле как ни в чем не бывало принимала ванну в присутствии и с помощью молодого лакея. Нет, она не пыталась его соблазнить: лакей как мужчина для неё просто не существовал, а его чувства и подавно.

Варьирует степень строгости запретов; если инцест (кровосмешение) был запрещен категорически, то отношение к внебрачным связям всегда было двойственно, амбивалентно. Соответствующие нормы были не только различны для мужчин и женщин, но противоречивы: хотя официально иметь любовниц запрещалось, неофициально это считалось подтверждением маскулинности. Иначе говоря, данный запрет распространялся только на официальную сторону жизни.

В древних обществах таких градаций (не только в сексуальной сфере) было, по-видимому, ещё больше. Этнографическая литература, посвященная табу слов и обычаям избегания, рисует чрезвычайно сложную картину. Одни вещи и отношения запрещено называть; другие полностью изгоняются из сознания, объявляются несуществующими, самое их существование категорически отрицается; третьи вытесняются в подчиненные, "низшие" слои культуры, проецируются на низшие слои общества или обсуждаются в "сниженной", фривольной форме; четвертые просто предписывается хранить в тайне и т.д. Санкции за нарушение табу также варьируют — от смерти до легкого осуждения или осмеяния. Хотя сексуальные нормы обычно преподносятся как универсальные, выражающие волю богов, законы природы или интересы общества как целого, за ними всегда скрываются отношения власти: класс или социальная группа, накладывающая те или иные ограничения, получает возможность манипулировать поведением других людей, причём последние зачастую даже не сознают того, что ими манипулируют.

Самый общий принцип классификации культур по типу их половой морали — деление на антисексуальные и просексуальные или репрессивные (строгие) и пермиссивные (терпимые). Яркий пример репрессивной антисексуальной морали — средневековое христианство, отождествлявшее сексуальность с грехом. Там, где такая установка реализуется наиболее последовательно, половая жизнь в принципе ограничивается браком. Браки заключаются старшими, без учета личных предпочтений жениха и невесты. Существует жесткая сегрегация мужчин и женщин в общественной жизни и в быту. Всякие разговоры на эротические темы, включая сексуальный юмор, запрещены или осуждаются. Даже в браке половые отношения ограничиваются.

Противоположный полюс представляют народы Полинезии. Сексуальность и эротизм здесь открыто поощряются и в мужчинах, и в женщинах. Полинезийский идеал красоты откровенно эротичен. Сексуальные проблемы свободно обсуждаются, выражаются в песнях и танцах. Проявление чувственности у подростков и юношей считается нормальным и здоровым. Большое значение придается сексуальному удовлетворению в браке, допускаются и внебрачные связи.

Большинство человеческих обществ расположено, естественно, между этими полюсами
 
Причём их отношение к сексуальности зависит от общих свойств их образа жизни и культуры. Древнейшее мифологическое сознание не стыдится естественных телесных отправлений, половые органы весьма натуралистически и детально изображаются в наскальных рисунках, статуэтках и т.п. Фалические изображения типа древнегреческих герм, имевшие культовое значение, существовали и многих других народов. Вот как выглядит "герма" на одном из островов Индонезии. Фрагмент древнегреческой монументальной скульптуры в форме фалоса. Остров Делос, III век до н.э. Наскальный рисунок эпохи мезолита из Когульской пещеры (Испания): женщины с мощными висячими грудями танцуют вокруг маленького фаллического мужчины

Тесно связана сексуальность и с эволюцией игровых, праздничных компонентов культуры. Просексуальные общества обычно придают высокую ценность групповому веселью, игре и праздничным ритуалам, в которые вовлекается все население. Характерное для первобытного праздника всеобщее веселье физически сплачивает людей. М. М. Бахтин писал о средневековом карнавале, что даже сама теснота, самый физический контакт тел получает некоторое значение. индивид ощущает себя неотрывной частью коллектива, членом массового народного тела. Напротив, антисексуальные установки христианства сочетаются с осуждением веселья и "разгульного" смеха. Чем выше уровень аскетизма, тем строже запреты, налагаемые на смех и игровые элементы жизни.

Культура не просто запрещает или разрешает те или иные проявления сексуальности. Она определяет их социальную, этическую и эстетическую ценность. В древнейших мифологиях человеческий организм выступает как часть природы, а сексуальность — как всеобщая оплодотворяющая сила. По мере становления личности происходит постепенная индивидуализация и сентиментализация сексуальных переживаний; они включаются в круг наиболее значимых личностных отношений и окружаются ореолом возвышенности. Однако и развитые, высшие культуры трактуют сексуальность неодинаково. Одни культуры подчеркивают преимущественно инструментальные ценности, видя в сексуальности главным образом средство продолжения рода или удовлетворения иных потребностей. Другие же усматривают в ней самоценное аффективное начало, выражение чувств и эмоций. В обществах первого типа сексуальность обычно подвергается более жесткому социальному контролю и регламентации. Но и аффективная сторона сексуальности трактуется по-разному.

Большинству восточных цивилизаций чуждо типичное для христианства противопоставление "чистой" духовной любви и "грязной" чувственности. Согласно древнейшим индийским верованиям, представленным в Ригведе, "желание" было первичной космогонической силой, создавшей мир. Брихадараньяка упанишада, написанная в VI—III веках до нашей эры, уподобляет человека, постигающего высшее духовное начало, мужу, пребывающему в объятиях любимой жёны. Индийская Камасутра и древнекитайские трактаты, посвященные "искусству спальни" ("фан чжун"), дают подробные наставления, как получить наибольшее Эротическое наслаждение. "Из мириад вещей, созданных Небом, самое драгоценное — человек,— говорится в одном таком китайском трактате.— Из всех вещей, дарующих человеку благоденствие, ни одна не сравнится с интимной близостью. В ней он следует Небу и копирует Землю, упорядочивает Инь и управляет Ян. Те, кто постигает её значение, смогут напитать свою природу и продлить свою жизнь; те кто упустит подлинное её значение, нанесут себе вред и умрут прежде времени". Но какой бы изощренной ни была древняя эротология, она никогда не бывала самодовлеющей, будучи связана с общими религиозно-философскими ценностями. В ведических, тантристских и индуистских текстах телесная близость — главным образом средство духовного самораскрытия и освобождения человека.

В Китае* же подчеркиваются рациональные, инструментальные соображения: удовлетворение любовной страсти полезно для укрепления здоровья, получения здорового потомства, достижения душевного равновесия, а также укрепления семьи. Как и прочие элементы китайской культуры, здесь все регламентировано: и сексуальные позиции, и количество сношений, и требования к условиям зачатия. Культ чувственности вовсе не означает отказа от контроля и самоконтроля. Как гласит один старо китайский текст, "искусство спальни образует вершину человеческих чувств, оно указывает высший путь — Дао. Поэтому совершенномудрые правители древности выработали детальные правила половых сношений, чтобы регулировать внешние наслаждения человека и тем самым умерять его внутренние страсти... Тот, кто управляет своими сексуальными наслаждениями, будет жить в мире и достигнет старости. Если же он отдастся во власть этих наслаждений, пренебрегая изложенными правилами, он заболеет и повредит собственной жизни".

Самый древний и универсальный запрет, налагаемый культурой на сексуальность,— правило экзогамии, запрещение браков и вообще половых связей между членами одного и того же рода. Происхождение экзогамии до сих пор остается спорным. Одни авторы подчеркивают значение генетических факторов, вред близкородственных браков для потомства. Другие выдвигают на первый план социальные факторы: неупорядоченность половых отношений и сексуальное соперничество самцов делали невозможной стабильную социальную организацию, подрывали единство человеческого стада. Третьи придерживаются психологического объяснения, согласно которому у людей, живущих в тесной близости с раннего детства, обычно не возникает сексуальный интерес друг к другу.

Как бы то ни было, даже в пределах одной и той же культуры существуют разные нормы сексуального поведения для разных категорий людей. Самое важное — двойной стандарт, то есть разные нормы сексуального поведения для мужчин и для женщин. В той или иной степени он наблюдается почти везде. Но одно дело — сексуальные роли, позиции в половом акте, другое — приписываемая мужчинам и женщинам мотивация, третье — право выбирать сексуального партнера и определять характер взаимоотношений с ним. В большинстве первобытных обществ право проявления инициативы, ухаживания, выбора партнера и определения ритма половой жизни в браке принадлежит мужчине. В отношении добрачных и внебрачных связей половая мораль, как правило, снисходительнее к мужчинам.
 
Женщинам добрачные связи разрешают от двух пятых до половины обследованных этнографами бесписьменных обществ, если же считать "терпимыми" общества, которые публично осуждают, но втайне терпят такие отношения, эта цифра составит около 70 процентов. Мужчинам добрачные связи разрешаются практически во всех "терпимых" обществах, а в остальных на них смотрят сквозь пальцы. Внебрачные связи в той или иной форме допускаются для женщин приблизительно в двух или трех пятых бесписьменных обществ, а для мужчин — почти везде.

Практически во всех человеческих культурах существует культ мужской сексуальности. Мужские божества и герои часто наделяются не только внушительными половыми органами, но и исключительными детородными способностями. Индийский бог Кришна имел согласно традиции 16 108 жён, каждая из которых родила ему по 10 сыновей и по 1 дочери. Один из персонажей "Тысячи и одной ночи" за одну ночь овладел 40 женщинами, по 30 раз каждой. В культурах, прославляющих сексуальную сдержанность, подобных подвигов, естественно, нет, зато ярко описываются соблазны, трудности умерщвления плоти. Женская сексуальность обычно описывается гораздо сдержаннее.
 
В антисексуальных и антифеминистских культурах, например в средневековом христианстве, существуют два главных женских образа: положительный наделяется чистотой, понимаемой как асексуальность, равнодушие и даже отвращение к половой жизни; отрицательный же персонифицирует гипертрофированный, агрессивный секс, "похоть" и соблазн. Мифологическое сознание не могло не задаваться и вопросом о специфике мужской и женской сексуальности. В древнегреческой и древнеиндийской мифологии есть сходные мифы о мужчине, который по воле богов дважды менял пол. В греческом варианте, сохраненном Овидием, это предсказатель Тирезий, а в индийском — могущественный царь Бхангасвана. Оценивая свои сексуальные переживания в обеих ипостасях, оба отдают предпочтение женской. По словам Тирезия, женщина наслаждается любовью в 9 раз больше, чем мужчина. Это, естественно, отражает мужскую точку зрения.

Поскольку семя наделяется магическими свойствами, первобытное сознание весьма чувствительно к его потере. Это мотивируется отчасти страхом утратить жизненную силу, а отчасти боязнью колдовства: если в семени содержится "весь человек", то враг, овладевший семенем, может заколдовать его. Отсюда — распространенность табуирования мастурбации. Особенно суровы запреты на сей счет в иудаизме. Общеизвестна библейская история об Онане, умерщвленном Богом за то, что он изливал семя свое на землю. Хотя преступление Онана заключалось не в растрате семени, а в том, что ослушался повеления Бога жениться на вдове своего брата, слово "онанизм" стало синонимом самостимуляции. Талмуд вообще запрещает евреям касаться руками члена, даже при мочеиспускании. Запреты мастурбации характерны также для христианства, ислама и конфуцианства.

Однако здесь также есть вариации
 
Многие культуры неодинаково оценивают мастурбацию у детей и у взрослых. Например, мангаиа считают мастурбацию вполне нормальной для мальчиков и девочек до 10 лет; подростки старше этого возраста уже начинают гетеросексуальную жизнь, их мастурбация рассматривается как пережиток детства. Сходные установки существуют в Меланезии: мастурбация поощряется у маленьких мальчиков, допускается у подростков и осуждается у взрослых. Принципиальное различие между детской и взрослой мастурбацией проводило и средневековое христианство. Что же касается античной Греции, то она вообще не знала подобных запретов, а тантризм даже поощряет мастурбацию у женщин.

У всех народов существуют многочисленные хозяйственные и сезонные запреты, связанные с определенными фазами общественной жизни племени или индивидуального жизненного цикла. Например, охотничьи табу, известные у многих народов Америки, Европы, Океании, Африки и Азии, запрещают половые сношения в период подготовки и проведения охоты. Сходные запреты существовали и в связи с другими видами общественной деятельности — рыболовством, скотоводством, земледелием, ремеслом, торговлей, путешествиями, войной и т.д. Отчасти эти запреты — результат осознания того, что сексуальная активность ослабляет мужчину, вынуждая его в ситуациях, требующих максимального напряжения физических или духовных сил, к временному половому воздержанию. Но они имеют также свой, далеко не единообразный, символический смысл.

Это отчетливо видно в так называемых репродуктивных табу, регулирующих взаимоотношения полов и поведение женщины в периоды менструаций, беременности и после родов. По подсчетам американских этнографов супругов Пэйдж, 63 процента обследованных ими обществ запрещают половые сношения в период беременности, 73 процента — в период менструаций, 93 процента — в послеродовой период.

Поскольку такие запреты, иногда весьма длительные, адресованы мужчинам и обосновываются опасностью их "осквернения" и "загрязнения", их часто считают "антифеминистскими". Но если вдуматься, эти табу, особенно послеродовые, охраняют здоровье матери и ребенка. В трудных условиях первобытного общества, например у африканских бушменов, кормление ребенка грудью продолжается 2—3 года, а то и дольше. Новая беременность в это время нежелательна, бушмены даже практикуют детоубийство, убивая новорожденного младенца, если предыдущий ребенок ещё не начал ходить. Запрещение половой жизни, в каких бы терминах оно ни формулировалось, объективно служит средством регулирования рождаемости и сохранения потомства. С помощью запретов культура пытается восполнить утраченные человеком сезонные биологические регуляторы сексуальной активности.

Рисунок из Мадленской пещеры (Франция): медведь, вероятно, тотем данного племени, лижет эрегированный, извергающий семя половый член. Одно из древнейших изображений орально-генитального контакта.

Исторично и понятие половой любви
 
Телесная страсть, вожделение свойственны человеку изначально. Месопотамский эпос о Гильгамеше, написанный четыре тысячелетия тому назад, так описывает встречу жрицы любви Шамхат с диким человеком Энкиду, укротить которого она послана:

Раскрыла Шамхат груди, свой срам обнажила,
Увидел Энкиду — забыл, где родился!
Не смущаясь, приняла его дыханье...
Наслажденье дала ему, дело женщин,—
Ласки его были ей приятны.

Характерно, что сексуальный опыт изменяет и Энкиду — "стал он умней, разуменьем глубже". Индивидуальное страстное влечение может существовать в любых социальных условиях. Шведский путешественник Эрик Лундквист рассказывает об одной встрече в глухой папуасской деревне: "Фого женился примерно год назад. Лицо его светилось счастьем, когда он говорил о своей женитьбе. Фого пришлось основательно потрудиться, чтобы собрать достаточное количество тканей для уплаты выкупа родителям невесты. Он откормил трех диких свиней, обменял все свое имущество, да к тому же занял сколько-то тканей (каин тимор) у своего дяди.

— Но я слышал, что обычно девушка стоит не больше, чем свинья, что за неё платят столько же каин тимор, сколько за свинью,— говорю я.
— Да, обычно это так. Но моя невеста стоила намного дороже, потому что её родители богаты и дали за ней большое приданое. Так что я теперь по уши в долгу за эти каин тимор,— отвечал Фого со счастливым вздохом.
— Почему ты не взял себе женщину подешевле? Тогда бы тебе хватило твоих собственных каин тимор!
 
Фого смотрит на меня в совершенном недоумении:

— Как же я мог взять кого-нибудь другого, кроме моей невесты?
— Это твои родители решили так?
Я хотел, чтобы она стала моей, сколько себя помню.
— Ещё до того, как начать интересоваться женщинами?
— Не знаю, туан. Помню, что много лет смотрел только на неё. Не решался заговорить с ней. А она на меня даже не глядела".

Наконец юноша осмелился пригласить свою избранницу на танец, символизирующий объяснение в любви. "Она согласилась. Улыбнулась мне. До того я три ночи не спал, а днем все только ходил и думал, и когда она улыбнулась мне, я стал таким сильным, каким ещё никогда не бывал до тех пор. И спать не хотелось".

Но каковы бы ни были вариации индивидуальных чувств, архаическое общество не считало любовь необходимой предпосылкой брака или условием счастья. В некоторых языках (например, папуасского племени манус) отсутствует даже слово для обозначения любви. Кое-где любовная страсть считается душевным заболеванием. Некоторые ученые (Питирим Сорокин, Джон Анвин) объясняли отсутствие индивидуальной избирательности свободой нравов, отсутствием запретов на добрачные связи и вообще либеральным отношением к сексуальности. Но видимо, дело не столько в строгости запретов, сколько в уровне развития личности.

Любовная страсть — явление практически универсальное. Американские антропологи У. Джанконяк и Э. Фишер, обобщив статистические данные по 166 традиционным обществам, нашли явные доказательства её наличия в 147 культурах, по 18 обществам данных не нашлось и только в одном случае результат оказался отрицательным.

Даже в критериях выбора брачного партнера у народов мира больше сходств, чем различий. Психолог Дэвид Басе опросил свыше 10 тысяч мужчин и женщин из 37 стран, расположенных на шести континентах и пяти островах, о том, какие качества они ценят в потенциальных партнерах. На первом месте всюду оказалась "взаимная любовь/привязаность", затем следуют надежность, эмоциональная устойчивость и зрелость и приятный характер.

Дальше, естественно, картина усложняется. От постоянного, долгосрочного партнера люди ждут чего-то другого, чем от краткосрочного романа. При этом мужские и женские ожидания сильно расходятся. Мужчины больше озабочены такими чертами, которые прямо или косвенно свидетельствуют о репродуктивных возможностях женщин — молодость, привлекательная внешность. Женщины же больше заинтересованы в материальных возможностях мужчины, его способности содержать семью и выкормить потомство.
 
В этих вопросах половая принадлежность решительно перевешивает культурные и региональные различия, объясняя 40-45 процентов всех вариаций, против 8-17 процентов. Что же касается остальных черт, таких как целомудрие, честолюбие, предпочитаемый возраст, то здесь тон задает культура: региональные различия определяют от 38 до 59 процентов вариаций, тогда как пол — от 5 до 16 процентов.

Культурные каноны любви противоречивы и неоднозначны

Уже древние греки различали чувственное, телесное влечение и потребность в душевной, психической близости, а также страстную любовь, жажду обладания ("Эрос") и нежную любовь, потребность в самоотдаче, желание раствориться в любимом ("агапе"). Но "Эрос" и "агапе" не были синонимами чувственных и духовных элементов любви. Кроме того, платоновский идеал любви, которую философ определяет как "жажду целостности и стремление к ней", строится на гомоэротической основе. Объектами чувственной любви, восходящей к "Афродите всенародной", считает Платон, могут быть как юноши, так и женщины. Эрот же "Афродиты небесной" восходит к богине, которая причастна только мужскому началу, поэтому "одержимые такой любовью обращаются к мужскому полу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено большим умом". В от первоначальной гомоэротической основы, зато приобрела антисексуальный оттенок (принижение или полное отрицание чувственности).

Культура определяет эротический код, ритуал ухаживания и сексуальную технику. Хотя наши эрогенные зоны детерминированы физиологически, разные народы придают им неодинаковую ценность. У большинства народов женская грудь является важным эротическим объектом. А вот полинезийцы-мангаиа к ней равнодушны, полагая, что она может интересовать только голодного младенца. Весьма различны нормы половой стыдливости, причём не только количественно, но и качественно (что именно скрывается или, наоборот, подчеркивается).

В европейской культуре нового времени эротические интересы у детей считались "нездоровыми" и всячески табуировались. Другие же народы считают их вполне нормальными. Среди детей австралийских аборигенов йолнгу (Северная Австралия) широко распространена игра "ниги-ниги", имитирующая половой акт, взрослые не видят в ней ничего страшного. Детские генитальные игры считаются нормальными у народов бала в Конго, полинезийцев Маркизских островов, жителей острова Пасхи, маори, лесу и многих других. Отношение к детской сексуальности обычно связано с общей сексуальной терпимостью.

Чрезвычайно разнообразны ритуалы ухаживания и сама техника полового акта. В одних обществах принято, чтобы женщина лежала на спине, а мужчина — сверху; другие — чтобы женщина была сверху, в третьих — чтобы оба лежали на боку и т.д. Нормальный для европейцев половой акт лицом к лицу некоторым неевропейским народам казался в высшей степени неудобным и неприличным, у них принята интромиссия сзади, как у животных. Европейцы XIX века, верившие в асексуальность женщины, требовали, чтобы она была неподвижна, оставляя всю активность на долю мужчины. Напротив, по представлениям мангаиа, женщина, как и мужчина, должна все время двигаться. В некоторых культурах мужчина приступает к половому акту сразу, без предварительных эротических игр и не заботясь об удовольствии женщины. Вот, например, как описывает это папуасский писатель Винсент Эри:

"Обхватив одной рукой её плечи, а другой — бедра, Хоири приподнял её и положил на спину. Вго ноги развдинули её колени, а руки подняли юбку к ней на грудь. Со вздохом облегчения он проник в неё. Пальцы её рук за спиной у него напряглись. Он не слышал теперь ничего кроме собственного дыхания. Потом наступил покой. Казалось, что грудь Миторо — самое мягкое место, на каком он лежал в своей жизни. Хотелось лежать так всегда, но тут снова кашлянула Ивири. Он перекатился на траву.

— Поторопись, пожалуйста, а то твоя мать пойдет искать тебя.— И он вытер ей спину".

Напротив, у мангаиа мужчина и женщина обязаны дать друг другу сексуальное удовлетворение, полноценный оргазм, хотя никакой психологической близости это не предполагает. В обществах с просексуальными установками с течением времени вырабатывается рафинированная сексуально-эротическая техника, иногда возводимая в ранг религиозного культа. Большиство дошедших до нас древних эротологий написано с мужской точки зрения, где женщина рассматривается лишь в качестве партнера, а чаще — как объект мужского желания и активности. Исключение представляют некоторые тантристские тексты. Однако и в мужской эротологий существует немало вариаций.
 
Иногда мужчины стараются уменьшить половую возбудимость женщины путем ритуальной эксцизии (удаления) клитора; такая практика по сей день существует у некоторых народностей Судана, хотя в принципе она противоречит Корану. Напротив, индуизм ориентирует на совместность и взаимность мужских и женских сексуальных реакций. Любопытна в этом плане древнекитайская эротология, которая ставит перед мужчиной задачу довести женщину до оргазма, избежав эякуляции самому. По даосским верованиям, мужчина должен усвоить женское начало Инь, сохраняя в то же время собственное жизнетворческое Ян. Чем больше Инь получит мужчина, не давая взамен Ян, тем сильнее он станет. Отсюда — обучение специальной технике прерванного сношения с тем, чтобы на 10 интромиссий приходилось не больше 2—3 эякуляций.

Ещё сильнее варьирует в разных обществах эмоциональная окрашенность сексуальных отношений, которые могут быть как любовно-нежными, так и агрессивно-враждебными.

Последнее характерно, например, для папуасов добу и манус
 
Поскольку женщин здесь похищают из враждебных племен, мужчинам приходится все время бояться собственных жён, и этот страх окрашивает их сексуальность в агрессивные тона. Другой яркий пример — гусии юго-западной Кении. Половой акт, даже между супругами, мыслится здесь как насильственное действие, в ходе которого мужчина должен преодолеть яростное сопротивление женщины, причиняя ей физическую боль и унижение. Женщин учат сексуально раздражать и дразнить мужчин, а последние получают максимум удовлетворения, когда женщины протестуют и плачут.
 
Такой садистский тип сексуальности формируется уже в детстве, когда у девочек всякие явные проявления сексуальности последовательно наказываются, а у мальчиков — то поощряются, то наказываются. Когда мальчики-подростки гусии после обрезания находятся в уединенном месте, туда приводят девочек-подростков, которые обнаженные танцуют эротические танцы, вызывающие у мальчиков эрекции и сильную боль в травмированных членах, и одновременно насмехаются над их страданиями. Неудивительно, что брак у этого народа сильно напоминает узаконенное изнасилование.

Разные культуры неодинаково оценивают  девственность. Самые простые и примитивные общества обычно не придают ей особого значения. С повышением социального статуса женщин и усложнением иерархической системы общества девственность приобретает высокую социокультурную ценность, однако с европейской точки зрения это подчас выглядит своеобразно. Например, в Полинезии, несмотря на весьма свободные сексуальные нравы, девственность дочерей, особенно дочерей вождей, тщательно охраняют. Дефлорация девушки рассматривается молодыми мужчинами как подвиг, "сексуальная кража", которая повышает не только сексуальную репутацию юноши, но и его социальный статус. Девственность — "дар", присвоение которого, даже путем обмана или насилия, дает мужчине определенные привилегии, позволяет жениться на представительнице более знатного рода и тем самым повысить собственный статус. Сходные представления о "бесчестье", которое можно смыть кровью или "прикрыть" браком, существовали и у многих христианских и мусульманских народов.

христианство придает девственности мистическую ценность. В образе богоматери Мать и Дева сливаются воедино, разобщая тем самым материнство и сексуальность. Девственницы, особенно по монашескому обету, считались в средние века Христовыми невестами. Обыденное сознание также приписывает девственности особую ценность. Недаром "право первой ночи" европейские историки считали не только социальной, но и сексуальной привилегией сеньора.

Однако дефлорация — довольно сложная и не всегда приятная процедура. Многие народы считают её тягостной как для женщины, так и для мужчины. Больше того, она считается опасной для мужчины, так как вместе с кровью в него может проникнуть злой дух. Поэтому в некоторых обществах её заменяют специальной хирургической операцией. У многих народов — тибетцев, японцев, уйгуров, жителей Кампучии, Индонезии, Филиппин и др.— существовал обычай ритуальной дефлорации девушек жрецами. Это должно было совершаться обязательно в определенном возрасте и предшествовать выходу девушки замуж, иначе она и её родители считались опозоренными.
 
У некоторых других народов, прежде чем муж осуществит свои супружеские права, это публично делают все остальные мужчины деревни. Этнографы обычно считают это своеобразной формой выкупа, который жених платит своим товарищам по мужскому союзу. Но его можно рассматривать и как частный случай класса древних обрядов, связанных с освоением нового. Желая избежать связанной с этим опасности, первобытные люди в таких случаях пропускают вперед кого-то менее ценного (например, в новый дом сначала пускают кошку) или того, кто имеет больше возможностей избежать влияния злых духов (например, колдуна).

Так что ритуальная дефлорация невесты может быть и средством помощи жениху, "спасением" его от грозящей опасности, и сексуальной привилегией мужского братства, к которому принадлежит жених. Пережиток подобных явлений в русских народных обычаях: перед свадьбой все молодые люди деревни, товарищи жениха, посещают и целуют невесту. Ещё более древний славянский обычай предусматривал, что перед свадьбой невеста оставалась в бане наедине с мужчиной-колдуном, который должен был её тщательно вымыть. В некоторых районах северной Словакии невесту символически, а ранее, возможно, реально, лишал невинности старейшина свадебного обряда — "дружка".

В архаических обрядах и мифах, равно как и в позднейшей карнавальной, "смеховой" культуре, широко представлена девиантная сексуальностьинцест, транссексуализм, трансвестизм, гомосексуальность и т.д., при этом одни и те же по своей биологической и поведенческой природе явления совершенно по-разному оцениваются и символизируются в зависимости от контекста.

Например, культура строжайше запрещает и осуждает инцест. Вместе с тем всюду существуют ритуальные, символические формы инцеста. Его то и дело совершают боги, а для некоторых культурных героев он прямо-таки обязателен как знак их "избранничества". Культура строго различает мужские и женские роли и модели поведения и запрещает нарушать эти границы, например в одежде. Однако всюду есть какие-то узаконенные, освященные традицией формы трансвестизма и т.п.
 
Чем объясняется такое противоречие?

Есть два похода к проблеме. Первый идет от индивида к культуре, полагая, что последняя лишь оформляет, структурирует и регламентирует импульсы, возникающие в индивидуальном сознании. С этой точки зрения распространенность инцестуальных мотивов в культуре — свидетельство непреодолимости таких влечений (Эдипов комплекс), а противоречивость культурных норм — отражение амбивалентности нашего либидо. Второй подход идет от культуры к индивиду, полагая, что культура не только отражает индивидуальные вариации либидо, но и в достаточно широких пределах формирует его, иначе говоря, сексуальность рассматривается как социальное явление. В первом случае важен поведенческий акт, поступок как выражение внутренних импульсов индивида, во втором --- значение, которое придает этому поступку культура, которая и формирует соответствующий стиль поведения.

"Очеловечение" полового инстинкта, о котором много писали в конце XIX — начале XX века, есть не что иное, как подчинение его определенным социальным нормам. Культура всегда — упорядоченная система правил в противоположность хаосу и анархии. Но, структурируя наиболее важные аспекты сексуального поведения, культура всегда оставляет место для каких-то индивидуальных или ситуативных вариаций. Одни поступки регламентируются и оцениваются как "хорошие" или "плохие", "правильные" или "неправильные", другие целиком предоставляются индивидуальному усмотрению.

Больше того, формулируя то или иное предписание, культура почти всегда предусматривает какие-то возможности его нарушения. Чаще всего исключения смягчаются тем, что относятся либо к другому времени (например, к "мифологическому времени" в отличие от реального), либо к особым персонажам — богам или героям, подражать которым рядовой человек не может. Но существуют и такие ситуации, когда нарушение и "перевертывание" установленных норм и правил является обязательным правилом, законом.

Применительно к сексуальности такое узаконенное нарушение правил благопристойности, включая инверсию гендерных и сексуальных ролей, ярче всего проявляется в первобытном празднике и карнавальной, смеховой культуре. Праздник, как и "смеховой мир в целом, выворачивает наизнанку весь существующий и прежде всего — нормативный мир культуры, выявляя тем самым его условность и противоречивость.

Психологические механизмы этого процесса ещё в 1920-х годах выявил К. И. Чуковский, изучая детские "перевертыши", "лепые нелепицы". "Перевертыши" не только помогают ребенку укрепиться в своём знании нормы, но и привлекают его внимание к потенциальным вариативным возможностям бытия. Не случайно взаимообращение, выворачивание наизнанку, переворачивание вверх ногами предметов и их свойств неизменно присутствуют и во взрослом фольклоре ("ехала деревня мимо мужика, вдруг из-под собаки лают ворота" и т.д.). В символической культуре перевертыванию подвергаются, в сущности, все бинарные оппозиции: верх и низ, жизнь и смерть, боги и демоны, свет и тьма, день и ночь, люди и животные и, конечно же, половые роли и различия, начиная с одежды и кончая сексуальными позициями.

Почему я так подробно говорю об историко-этнографических аспектах сексуального поведения? Они позволяют понять, что человеческая сексуальность не простая биологическая данность, а культурно-исторический феномен, который разные народы конструировали по-разному. И если мы хотим понять истоки наших собственных, впитанных с молоком матери представлений, мы должны обратиться к их истории.
----------------------------
* Тем, кого интересует китайская эротика, могу порекомендовать великолепный сборник "Китайский Эрос. Научно-художественный сборник". Составитель и ответственный редактор А. И. Кобзев (Москва: СП "Квадрат", 1993), а также знаменитый роман "Цзинь, Пин, Мэй, или Цветы сливы в золотой вазе", тт. 1-4 (Иркутск: "Улисс", 1994-95).

Целомудренное прошлое?
 
Где наше доброе старое время,
когда секс был грязным, а воздух чистым?
Из беседы шведских пенсионеров

Консервативные пожилые люди, как правило, твердо убеждены в том, что трудности с сексуальным поведением молодежи возникли только в наше время, а раньше все было беспроблемно, просто и, главное, целомудренно. Но когда именно "раньше" и какой смысл вкладывается в понятие целомудрия?

Отношение средневековой культуры к сексуальности было, как известно, двойственным. Официальная христианская мораль была аскетической и антисексуальной. "А о чем вы писали ко мне, - говорит апостол Павел, - то хорошо человеку не касаться женщины... Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак: ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться".
 
Единственным оправданием половой жизни считалось продолжение рода в рамках церковного брака, но и здесь она подвергалась тщательной регламентации (запрещение сношений по постам и многочисленным церковным праздникам, табуирование наготы, любой эротической техники и т.п.). Однако рядом с церковным аскетизмом в феодальном обществе вполне легально существовала карнавальная культура. Продолжая традиции древних оргиастических праздников, средневековый карнавал допускал и демонстрацию обнаженного тела, и переодевание мужчин в женскую одежду, и открытое выражение эротики.

Аскеза и карнавал - не только противоположности, символизирующие соответственно духовный "верх" и телесный "низ", но и чередующиеся, взаимодополнительные элементы определенного цикла по принципу "всему свое время". Церковь сама включала в свои обряды некоторые элементы карнавального действа. Что же касается повседневного быта, он, по-видимому, представлял собой своеобразную смесь этих двух миров. Средневековые люди не отличались особой стыдливостью, "факты жизни" свободно обсуждались и в крестьянской, и в рыцарской среде, широко обыгрывались в народном художественном творчестве.

Во многих архаических обществах существовали какие-то формы более или менее свободных добрачных сексуальных контактов между юношами и девушками на групповой основе или в виде пробного брака. По мере христианизации такие обычаи не столько исчезали, сколько камуфлировались, создавая тем самым кричащий разрыв между официальной и бытовой культурами. Бытописателей XIX века удивляли и шокировали свободные нравы деревенских "посиделок", где юноши и девушки имели довольно широкие возможности для сексуальных контактов - объятия, поцелуи, интимные ласки, практически все, кроме полового акта. Некоторые историки считали их продуктом нового времени. На самом деле такие обычаи, известные в Испании, Германии, Северной Италии, Скандинавских и славянских странах, были весьма старинными.

Важным достижением средневековой культуры была куртуазная любовь трубадуров как попытка слияния "духовной" и "физической" любви. При всей её условности и манерности лирика трубадуров возводит любовную страсть в ранг высшего человеческого переживания. Как ни идеален образ "Прекрасной Дамы", рыцарь смотрел на неё преимущественно "телесными очами". Правда, куртуазная поэзия была достоянием очень узкой феодальной элиты и имела мало общего с реальным, бытовым поведением.

Буржуазная культура нового времени разрушила структуру, одним полюсом которой была аскеза, а другим - карнавал. Гуманисты эпохи Возрождения подвергли сокрушительной критике монашеский аскетизм и мораль воздержания. Гуманистический идеал всесторонне развитой, гармоничной личности не признает антагонизма между духовным "верхом" и телесным "низом". Именно гуманистическая реабилитация плоти обычно рассматривается историками как начало эротизации культуры. Но ренессансный дух свободы и раскованности торжествовал недолго. Те же самые силы, которые подорвали власть аскезы, разрушили и её антипод - карнавальную культуру.

Хотя буржуазное общество выступало против феодализма под флагом свободы развития личности, уже в XVI-XVII веках человек начинает трактоваться преимущественно как homo eco-nomicus (человек экономический), который реализует себя прежде всего, а то и исключительно, в труде и деловом преуспевании. Типичное для кальвинизма гипертрофированное чувство времени и потребности в достижении означало также изменение соотношения труда и игры, которой отводится теперь подчиненное, ограниченное место ("делу - время, потехе - час"). И когда на смену христианскому аскетизму приходит буржуазная мораль самоограничения, телесно-эмоциональная сторона бытия, включая сексуальность, снова подвергается гонениям.

Весьма поучительна история стыдливости, общие контуры которой набросал французский историк Жан-Клод Болонь. Средневековые люди, по его мнению, редко обладали индивидуальным чувством стыдливости. Их отношение к чужой и собственной наготе зависело исключительно от правил этикета и нормативного контекста. Перед лицом Бога человек не должен был стыдиться своей наготы; она доказывала его смирение и чистоту помыслов. Напротив, предстать обнаженным или "не по форме" одетым перед людьми означало унижение (если нагота была вынужденной) или служило знаком вызова и пренебрежения (если человек сам демонстрировал свою наготу). В то же время люди не стеснялись купаться нагишом, спать в одной постели и т.п.

Индивидуализация тела раскрепощает его и одновременно вызывает к жизни новые культурные запреты и новую, индивидуальную стыдливость. В XVI-XVII веках во Франции появляются первые официальные запреты на купанье голышом в общественных местах, регламентируются бани; затем нагота постепенно становится неприличной даже наедине с собой. Ночные рубашки, появившиеся в позднем средневековье, в XVIII веке становятся обязательными для высших сословий.

Сложнее становится изображать обнаженное тело. Средневековое религиозное искусство не боялось наготы как таковой и не стеснялось изображать её, но оно не было искусством эротическим; степень допустимого телесного обнажения и его детализация зависели исключительно от контекста. Художник изображал не столько наготу, сколько идею наготы. Тело было для него не естественным объектом, а символом человеческой хрупкости и ранимости (сцены пыток), знаком унижения, невинности или нечистоты.

У художников Возрождения символика меняется. Обнаженное тело символизирует теперь не страдание или унижение, а силу и красоту самого человека, могущество мужчины и соблазнительность женщины. При этом, в зависимости от отношения художника к модели, тело часто становится эротическим.

Новая эстетика вызывает негодование как у невежественного народа ("Давид" Микеланджело произвел в 1504 году настоящий скандал), так и у духовенства. Несколько римских пап, сменяя друг друга, пытались прикрыть или исправить "непристойную" наготу "Страшного суда" Микеланджело. Караваджо был вынужден переделать своего святого Матфея, Веронезе допрашивала инквизиция. В конце XVI, века папа Иннокентий Х поручил одному художнику "приодеть" младенца Христа на картине Гверчино, а Иннокентий XI велел набросить вуаль на грудь написанной Гвидо Рени Девы Марии.
 
Нагота античных скульптур в собрании Ватикана прикрывается фиговыми листками и т.п. Что уж говорить о пуританских проповедниках? Параллельно табуированию физических телесных отправлений усиливается цензура за речью. В средние века и в эпоху Возрождения телесные переживания вербализировались и обсуждались достаточно свободно. Новый канон речевой пристойности начинает искоренять эти слова.

Языковая цензура неотделима от цензуры над телом. Телесный "жир", который раньше считался признаком здоровья, благополучия и богатства, так что "жирные" ингредиенты составляли важный элемент всех народных праздников, теперь оценивается отрицательно, точно так же как обжорство и прочие излишества. Правила хорошего тона запрещают держать локти на столе, чавкать, рыгать, сморкаться и т.д. Короче говоря, был взят жесткий курс на "дисциплинирование" языка и тела. Сексуальность - лишь один из объектов.

Особенно сильно эти новые веяния затрагивали педагогику. Средневековый образ ребенка был неоднозначен. С одной стороны, ребенок считался воплощением чистоты и невинности. С другой стороны, повседневное участие детей в жизни взрослых и деревенский уклад жизни не позволяли уберечь детей от сексуальных впечатлений. Да никто, кроме монахов, и не пытался это сделать. К проявлениям сексуальности у мальчиков относились, в общем, снисходительно. Мастурбация считалась типичным "детским грехом", а юность - возрастом, когда человек физически не может подавлять своих сексуальных желаний; это даже служило доводом в пользу ранних браков.

В новое время усиливается забота о сохранении как физической, так и психологической "невинности" ребенка в смысле "блаженного неведения". Уже в начале XV века доминиканский монах Джованни Доминичи учил, что ребенок вообще не должен различать мужчин и женщин иначе, как по одежде и волосам, обязан спать в длинной рубашке, родители должны всемерно воспитывать в нём стыдливость и т.д. В XV-XVI веках такие пожелания редко осуществлялись. Как свидетельствуют записки личного врача Людовика XIII, в начале XVII века родители и другие взрослые не только свободно обсуждали при детях вопросы пола, но не видели ничего худого в том, чтобы поиграть с половыми органами мальчика, вызвать у него эрекцию и т.п.
 
Постепенно нравы менялись
 
В дворянских семьях детей отделяют от взрослых, доверяя заботам специально приставленных воспитателей. Усиливается сегрегация мальчиков и девочек, а также запреты на наготу и всякого рода телесное экспериментирование.

Янсенистская (течение во французском католицизме) школа Пор-Рояля, оказавшая сильное влияние на педагогику нового времени, провозгласила принцип строжайшего контроля за поведением и чувствами ребенка. Ребенок должен быть всегда спокойным, сдержанным, никак не выражать своих чувств. Даже спать он должен так, чтобы тот, кто подойдет к постели, не мог разглядеть форму его тела. Такой же строгий контроль учреждается за чувствами и мыслями подростков.

Если средневековая церковь считала, что юношеские сексуальные желания не могут быть подавлены, то педагогика XVII- XVIII веков настаивает на таком подавлении. В XVII-XVIII веках резко усиливается религиозное осуждение мастурбации, в ней видят уже не простительное детское прегрешение, а один из самых страшных пороков. В XVIII веке к богословским аргументам прибавляются псевдо медицинские. В XVI веке знаменитый итальянский анатом Габриэль Фаллопио, в честь которого названы впервые описанные им фаллопиевые трубы, даже рекомендовал мастурбацию как средство удлинения полового члена у мальчиков.
 
В XVIII веке утверждается мнение, что онанизм - опасная болезнь, порождающая безумие и моральную деградацию. Люди были настолько запуганы, что применяли для борьбы с онанизмом даже кастрацию. Чтобы отучить мальчиков от этого "порока", в 1850-1880 годах применялись хирургические операции (обрезание, инфибуляция и т.д.), а в конце XIX века в моду вошли приборы, напоминавшие средневековые пояса добродетели.

Впрочем, осуждалась не только мастурбация, но и всякая сексуальная активность. Половое воздержание, которое раньше считалось религиозной добродетелью, не обязательной для мирян, в начале XIX века возводится в медико-биологический императив. В биологической ценности "сперматической экономии" никто не сомневается, а приводимые в её пользу аргументы слово в слово воспроизводят доводы буржуазных экономистов о полезности накопления и сбережения. Расходование семени постоянно сравнивается с тратой денег. Интересно, что вплоть до конца XIX века главным обиходным выражением, обозначавшим в английском языке семяизвержение, был глагол "to spend" (тратить).

Различие между половой моралью буржуазного и феодального общества заключалось не столько в степени репрессивности или терпимости, сколько в изменении способов социального контроля: место "внешних" ограничений и запретов постепенно занимают "внутренние" нормы, что связано с интимизацией сексуальности и включением её в круг важнейших личных переживаний.

Во французском языке XVII века впервые появляется слово "интимность". Слово "sensuel" в XV веке обозначало просто нечто, относящееся к чувствам, в XVII веке у него появляется значение "ищущий чувственных удовольствий". Отношения супругов в старой патриархальной семье были, как правило, лишены сколько-нибудь индивидуальной эротической вовлеченности. Выполняя свой "супружеский долг", люди не особенно разнообразили свои наслаждения (церковь осуждала утонченный эротизм), а мужья и подавно не заботились о сексуальных переживаниях жён. Ритм супружеской жизни подчинялся репродуктивной функции и строго регламентировался церковными правилами.

В новое время положение изменилось
 
Хотя буржуазная культура снова табуирует сексуальность, в XVIII веке происходит, по выражению М. Фуко, "настоящий взрыв разговоров о сексе". Протесты против "замалчивания" и "цензуры" - не только реакция на усиление репрессий, но и свидетельство роста заинтересованности. Средневековье рассматривало сексуальность главным образом в религиозно-нормативном плане, различая "дозволенное" и "недозволенное" поведение; все "остальное" выглядело довольно расплывчато. Теперь сексуальность обретает множество новых ракурсов. В связи с возникновением социально-экономической проблемы народонаселения репродуктивное поведение и рождаемость становятся предметом озабоченности экономистов и демографов. Отделение детей от взрослых и развитие специализированной школьной системы актуализируют проблему полового воспитания, занимающую одно из центральных мест в педагогике XVIII-XIX веков, которая одновременно думает о "просвещении" детей и о том, как "уберечь" их от сексуальности. С развитием медицины половая жизнь становится предметом все более пристального внимания со стороны врачей. Развитие права побуждает заняться сексологическими проблемами юристов и т.д.

Короче говоря, налицо не столько "подавление" или "замалчивание" половой жизни, сколько формирование иного типа сексуальности. Если феодальное общество подчиняло сексуальное поведение индивида задаче укрепления его семейных, родственных и иных социальных связей, то буржуазная эпоха выдвигает на первый план ценности эмоционально-психологического порядка. Это сталкивает её с проблемой соотношения чувственно-эротических и личностно-коммуникативных компонентов сексуальности, которые постепенно превращаются в самостоятельные, противоположные начала, не имеющие между собой ничего общего.

Важная роль в этом процессе принадлежала искусству. В произведениях сентименталистов и романтиков образ "высокой" любви был практически десексуализирован. Любовь описывают в нравственно-психологических терминах уважения, нежности, религиозного экстаза. В этом духе переосмысливается и прошлое. Например, из "куртуазной любви" трубадуров тщательно изымается свойственная ей эротика, она подается как платоническое чувство, в основе которого лежит поклонение Мадонне или нормы вассальной верности. Даже классиков английского сентиментализма Генри Филдинга и Лоренса Стерна в XVIII веке обвиняли в непристойности; по словам доктора Сэмюеля Джонсона, ему не встречалось более развратной книги, чем "Том Джонс".

Это было не простое ханжество, а формирование особой культурной ориентации, стремившейся перечеркнуть сексуальность, а чувственность поднять до "обнаружения Бога", как писал теоретик немецкого романтизма Фридрих Шлейермахер. Романтический культ любви весь пронизан мистическими настроениями, не оставляя места обычной чувствительности.

Вполне естественно, что вытесненная из высокой культуры эротика обособляется в подпольную субкультуру - французские "либертины" XVIII века, маркиз де Сад и др. "Сексуальное подполье", имевшее собственные клубы и центры распространения, культивировало именно то, что осуждалось официальной культурой. Внешне между этими двумя "сексуальными культурами" не было ничего общего. По сути же дела они дополняли друг друга, и в каждой были заложены свои собственные неврозы. Подпольный порнограф и его читатели не в состоянии связать эротические переживания с другими сторонами своей жизни, их сексуальность расчленена на отдельные физиологические элементы. Джентльмен и мистик, наоборот, боятся физической стороны секса. Именно эта ситуация навела Фрейда на мысль, что "чувственное" и "нежное" влечение по природе своей автомномны и что в основе всех неврозов лежит подавленная сексуальность.

Идеализация института брака сочеталась с крайним антифеминизмом, завуалированным под высокое уважение к женщине. Литература XIX века рисует женщину воплощением ангельской чистоты, но "чистота" понималась прежде всего как асексуальность. Казалось бы, что худого в том, что мальчикам-подросткам бесконечно напоминают, что нужно видеть в женщинах матерей и сестер и относиться к ним почтительно и с уважением? Но как примирить такое воспитание с сексуальностью? Один английский пастор в старости вспоминал, что, когда однажды, мальчиком, он подумал, что чистая юная девушка станет его женой, он испытал не вожделение, а чувство жалости по поводу её унижения...

Представление, что порядочная женщина вообще лишена сексуальных желаний, вошедшее в многие медицинские книги XIX века, способствовало, с одной стороны, распространению женской фригидности, а с другой - психической импотенции у мужчин. Как писал Фрейд, "в своём сексуальном самоутверждении мужчина чувствует себя стесненным уважением к женщине и вполне развертывается в этом отношении, только когда имеет дело с приниженным сексуальным объектом". Сын своей эпохи, Фрейд объяснял это тем, что в сексуальные цели мужчины "входят компоненты извращенности, которые он не позволяет себе удовлетворить с уважаемой женщиной". В действительности же "извращены" культурные нормы, на которые ориентирован индивид.
 
Естественный результат этого - рост "индустрии порока"

Уже в конце XVIII века в Лондоне насчитывалось около 50 тысяч проституток. К 1840 году их стало 80 тысяч. Растет количество венерических заболеваний. Неудивительно, что на протяжении XIX и XX веков прогрессивные силы общества боролись против этой репрессивной сексуальной морали. Эта борьба включала критику буржуазного брака, требование эмансипации женщин, разоблачение лицемерия официальной морали, отстаивание права ученых исследовать человеческую сексуальность.
 
Особенно велика была в этой борьбе роль искусства. Лев Толстой и Гюстав Флобер - вовсе не "эротические" писатели, но они всей силой своего таланта становятся на защиту женщины, преступной в свете буржуазной морали. Ги де Мопассан, отбрасывая пошлое морализирование, художественно исследует адюльтер как нормальное, повседневное явление буржуазного быта. Художники и скульпторы разбивают цензурные запреты и предрассудки, мешавшие изображать обнаженное тело. Ну а как обстояло дело в России? Да так же, как и везде, - неоднозначно.

Существует мнение, что на святой Руси ни секса, ни эротики никогда не было. Между тем уже в XVII веке европейский дипломат Адам Олеарий свидетельствовал, что русские часто "говорят о сладострастии, постыдных пороках, разврате и любодеянии их самих или других лиц, рассказывают всякого рода срамные сказки, и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает самые неприличные шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями, тот и считается у них лучшим и приятнейшим в обществе".

Мы плохо знаем русскую сексуально-эротическую культуру не потому, что её не было, а потому что цензура не позволяла публиковать соответствующие источники и исследования. Русские ученые вынуждены были делать это за рубежом. Составленный В. И. Далем сборник "Русские заветные пословицы и поговорки" (слово "заветный" значит, по Далю, "задушевный, тайный, свято хранимый") опубликован в 1972 году в Гааге. Знаменитый сборник "Русские заветные сказки" А. Н. Афанасьева составитель сам переправил в Женеву, он регулярно издается и переиздается в Германии и Англии.
 
Но это - только малая часть его коллекции. Первое полное Издание рукописи Афанасьева вышло лишь в 1997 году*. Самое авторитетное исследование русского мата, написанное московским лингвистом Б. А. Успенским, напечатано в 1983-1987 годах в венгерском журнале "Студия славика". Первая и единственная монография и альбом по истории русского эротического искусства "эротизм в русском искусстве" А. Флегона вышла в 1976 году в Лондоне. А первая монография о сексуальной жизни Древней Руси, книга "Секс и общество в мире православных славян, 900 - 1700" американской исследовательницы Евы Левиной, основанная в значительной мере на наших архивных источниках, опубликована издательством Корнеллского университета в 1989 году.

Увы, мы плохо знаем собственную историю...

Судя по имеющимся историке-этнографическим данным, отношение к сексуальности было в Древней Руси таким же противоречивым, как и в Западной Европе. Древнеславянское язычество не отличалось ни особым целомудрием, ни особой вольностью нравов. сексуальность бьта космическим принципом. Женственная березка нежно и страстно сплеталась с могучим дубом. Мать - сыра земля оплодотворялась небесным дождем. Наряду с женскими божествами плодородия был и фаллический бог - род. Были многочисленные оргиастические праздники, когда мужчины и женщины сообща купались голыми, мужчины символически оплодотворяли землю, женщины вызывали дождь и т.д. Типичный древнерусский фаллический образ - животное, особенно лев, с длинным не то хвостом, не то половым членом. Такие изображения представлены и в орнаменте церковной архитектуры (Дмитриевский собор во Владимире и др.).

Православие, как и вообще христианство, считает секс нечистым порождением дьявола. Сексуальное желание, похоть обычно изображались в женском обличье. целомудрие, девственность, отказ от половых сношений даже в браке (жить, "плотногодия не творяху") почитались "святым делом", но отступления от этого" аскетического принципа считались не только допустимыми, но и законными: "В своей бо жене нет греха". Однако только в браке и "чадородия ради", а не "слабости ради". Половое воздержание было обязательным по всем воскресеньям, праздникам, пятницам и субботам, а также во все постные дни. Считалось, что ребенок, зачатый в неположенный день, уже несет на себе бремя греха, хотя некоторые иерархи, например, епископ новгородский Нифонт (XII в.), считали, что если молодые супруги не смогут удержаться от близости в праздник, они достойны снисхождения.

Церковь стремилась поставить под свой контроль не только поведение людей, но и их помыслы. Вместе с тем, принимая во внимание реалии обыденной жизни, в некоторых вопросах она проявляла снисходительность большую, чем католичество. Хотя все неосвященные церковью половые связи были греховными, основное внимание уделялось защите института брака. прелюбодеяние считалось гораздо более серьезным прегрешением, нежели блуд. Строго регламентировались сексуальные позиции. "Рукоблудие" считалось сравнительно незначительным прегрешением. Содомия определялась шире, чем на Западе, включая сюда практически любые варианты сексуальных ролей и позиций. Вместе с тем иностранцы (Олеарий, Сэмюель Коллинз) отмечали, что в Москве XVII века к этому пороку относились терпимее, чем на Западе, где его карали смертью.

Реальные, бытовые отношения, разумеется, сильно отличались от предписанных, нормативных. В жизни было много грязи, насилия, жестокости по отношению к женщинам, особенно в периоды войн. Впрочем, в средние века так было везде. Некоторых иностранцев шокировали русские бани, в которых мужчины и женщины нередко мылись вместе. Смешанные купания в Неве отмечались даже в начале XIX века. Но при этом наблюдатели подчеркивали, что в этих ситуациях не было ничего сексуального или эротического.

Столь же противоречивая картина наблюдается в изобразительном искусстве. Русская иконопись в целом строже и аскетичнее западного религиозного искусства. В отдельных храмах XVII века сохранились фрески, достаточно живо изображающие полуобнаженное тело в таких сюжетах, как купание Вирсавии, Сусанна и старцы, крещение Иисуса и даже вполне светская сцена купающихся женщин. Однако это было несовместимо со строгим византийским каноном.
 
В западной церковной живописи эпохи Возрождения и даже позднего средневековья человеческое тело являет взору живую плоть, закрыты только половые органы. В русских иконах живет только "лик", тело полностью закрыто или подчеркнуто изможденно и аскетично. Ничего похожего на рафаэлевских мадонн или дюреровских Адама и Еву здесь нет. Гораздо позже появляется и строже контролируется в России и светская живопись. Итальянские художники писали обнаженную натуру уже в эпоху Возрождения, русские же получили это право лишь в конце XVIII века.

Строже контролировалась и смеховая культура

В западноевропейском карнавале не было разделения на исполнителей и зрителей, в нём, по выражению Бахтина, все активные участники, все причащаются карнавальному действу. Карнавал не совершают и, строго говоря, даже не разыгрывают, а живут в нём, живут по его законам, пока эти законы действуют. На Руси знатные лица сами не участвовали в плясках и играх скоморохов, относясь к ним просто как к смешному зрелищу. Провоцирование смеха ("смехотворение") и чрезмерный "смех до слез" считались в Древней Руси грехом. Ограничивалась и самоотдача игровому веселью.
 
Иностранцы с изумлением отмечали, что пляска на пиру у русского боярина была лишь зрелищем и, как всякое искусство, трудом: тот, кто плясал, не веселился, а работал, веселье же было уделом зрителей, слишком важных, чтобы танцевать самим. По словам польского автора начала XVII века, "русские бояре смеялись над западными танцами, считая неприличным плясать честному человеку... Человек честный, говорят они, должен сидеть на своём месте и только забавляться кривляниями шута, а не сам быть шутом для забавы другого: это не годится!". Однако ограничения эти касались в основном "официального" поведения. В глубинах народной культуры всегда существовали мощные пласты эротического воображения.

Как и на Западе, в России XVII-XVIII веков сексуальные мотивы не имели решающего значения при заключении брака. Известный мемуарист XVIII века А. Т. Болотов так рассказывает о своих взаимоотношениях с женой: "Я, полюбив её с первого дня искренне супружескою любовью, сколько ни старался к ней со своей стороны ласкаться и как ни приискивал и ни употреблял все, что мог, чем бы её забавить, увеселить и к себе теснее прилепить можно было, но успех имел в том очень малый... Не мог я от ней ни малейших взаимных и таких ласк и приветливостей, какие обыкновенно молодые жёны оказывают и при людях и без них мужьям своим. Нет, сие удовольствие не имел я в жизни!" Но чему тут удивляться, когда зрелый мужчина женится на 13-14-летней девочке? Тем не менее Болотов считает, что должен быть "женитьбою своею довольным и благодарить Бога".

В XIX веке установки на этот счет в дворянской среде изменились. Однако эротические образы не были связаны с браком и находились вне сферы официальной культуры. Реальный быт и нравы дореволюционного русского крестьянства изучены недостаточно; судя по имеющимся данным, они были довольно противоречивы и не совсем одинаковы в разных районах.

С одной стороны, высоко ценилась девственность. Само слово "невеста" обозначает "неведомая", "неизвестная" (в сексуальном смысле). В русской свадебной обрядности был широко распространен обычай "посада": невеста должна была сесть на особое священное место, но не смела сделать это, если уже потеряла целомудрие. Интересно, что такое же требование сохранения девственности предъявлялось и к жениху. Если в первую брачную ночь невеста не оказывалась целомудренной, ей (в некоторых местах - её родителям или свахе) надевали на шею хомут, который символизировал женские гениталии и одновременно как бы относил согрешившую к миру животных, не знающих культурных запретов.

С другой стороны, в Поморье, по сведениям конца XIX - начала XX века, на добрачные половые связи молодежи родители и село смотрели сквозь пальцы. Случаи публичного оповещения о "нечестности" молодухи на следующий день после свадьбы были редки.

Разумеется, нарушения не отменяли общей нормы, считались греховными, их старались скрыть от посторонних глаз. Страх разоблачения был весьма действенным сдерживающим фактором. Тем не менее повсеместно принятые формы группового общения молодежи ("посиделки", "поседки", "вечерки" и т.д.) допускали, а порой и требовали некоторой вольности в обращении, так что девушка, чересчур усердно сопротивлявшаяся ухаживанию и шуткам, могла быть исключена из собрания. В некоторых русских и украинских деревнях существовал обычай "подночевывания" или "ночевки", когда парень (иногда двое-трое парней) оставался с девушкой до утра. Правда, считалось, что они при этом сохраняли целомудрие.
 
Этнографические описания этих обычаев противоречивы
 
Один из корреспондентов этнографического бюро В. Н. Тенишева писал в 1890-х годах о Пошехонском уезде Ярославской губернии, что хотя ныне такого обычая не существует, однако "в старину, говорят, в некоторых глухих местах уезда, как, например, в Подорвановской волости, на деревенских беседах... были "гаски". Молодежь, оставшись одна, гасила лучину и вступала между собой в свальный грех. Ныне только кое-где сохранилось одно слово "гаски". Другой информатор, признавая нескромность и грубость деревенских ласк и ухаживаний, вместе с тем подчеркивал, что деревенское общество, особенно старики, строго следили за сохранением девственности: "Общественное мнение одобряло постоянство пар и сохранение определенного предела в степени близости, за который переступали, как правило, лишь после свадьбы".

В некоторых календарных и свадебных обрядах сохранялись пережитки и элементы оргиастических праздников. На русском Севере в конце XIX - начале XX века ещё сохранялись "яровуха" и "скакания", которые уже Стоглавный собор в середине XVI века именовал "бесовскими". "Скакания" происходили в день перед венцом в доме жениха, куда молодежь, исключая невесту, ходила "вина пить", после чего все становились в круг, обхватив друг друга за плечи, и скакали, высоко вскидывая ноги, задирая подолы и распевая песни откровенно эротического содержания. Заканчивалось веселье сном вповалку. "Яровуха" (от языческого божества плодородия - Ярилы) состояла в том, что после вечеринки в доме невесты вся молодежь оставалась спать вповалку в невестином доме, причём допускалась большая свобода отношений, за исключением последней интимной близости. Это - явный пережиток "свального греха", одно из бесчисленных проявлений "язычества и православия".

Очень много сексуально-эротических моментов было в русской народной культуре. Многочисленные "эротические сказки" рассказывают о многоженстве героев, сочувственно описывают их сексуальные шалости, вроде овладения спящей красавицей, считают допустимым обесчестить (изнасиловать) девушку в отместку за отказ выйти замуж за героя и т.д. О лексике этих произведений говорит то, что не только "заветные сказки" А. Н. Афанасьева, но и не менее знаменитый сборник песен Кирши Данилова полностью, без купюр, публиковались только за границей.

Очень вольные сцены изображал народный лубок. В 1679 году была введена строгая церковная цензура, несколько правительственных указов было выпущено и в XVIII веке, но это мало помогало. Иногда сравнительно благопристойные картинки сопровождались малопристойными текстами. Один из них, относящийся к XVIII веку, рассказывает, как три "младые жёны", чтобы подшутить над плешивым стариком, сказали ему, что он должен смазывать голову "сливою женскою". Старик в ответ на это вынул свою "исподнюю плешь" и сказал, что уже сорок лет полощет её "сливою женской", а волосы на ней так и не выросли.

Не миновало Россию и влияние французских "либертинов". В Гатчинском дворце, подаренном Екатериной II Григорию Орлову, были сделаны по его приказу чрезвычайно вольные фрески и специальная мебель (ныне она хранится в Эрмитаже), где, например, ножки стола выточены в форме мужских половых членов. Дворянское юношество пушкинских времен смаковало не только французские "Нескромные сокровища" Дени Дидро, но и похабные стихи И. С. Баркова.

А сколько веселой и игривой эротики у самого Пушкина! Кстати, мы даже его знаем не полностью. Стихотворная сказка "Царь Никита и сорок его дочерей" в большинстве многотомных собраний Пушкина представлена маленьким отрывком, заканчивающимся словами: Как бы это изъяснить, Чтоб совсем не рассердить Богомольной важной дуры, Слишком чопорной цензуры?

Под стать цензуре была и литературная критика. Во второй половине XVIII века молодых людей, а тем паче - девиц, почтенные люди всячески предостерегали против чтения не только французских романов, но и английских сентименталистов. Непристойной считалась, например "Памела". В 1806 году журнал "Аврора" остерегал своих читателей от "вредных внушений" чувственных сцен "Новой Элоизы" Руссо. В 1823 году "Вестник Европы" хвалил сэра Вальтера Скотта за то, что у него нет "соблазнительных" сцен. В 1820-х годах яростным атакам за "чувственность" подвергалось искусство романтизма и т.д. Все это вовсе не было чем-то исключительно российским. Нечто подобное тогда же или немного раньше происходило и в Западной Европе.
 
Но с одной существенной оговоркой

На Западе у эротического искусства или того, что считалось таковым, был один противник - консервативные круги и прежде всего церковь. В России этот противник был особенно силен, опираясь не только на собственный авторитет религии, но и на государственную власть. Но, кроме него, здесь был и другой противник - революционно-демократическая критика. Аристократы пушкинского времени, с детства получавшие хорошее светское воспитание, оставаясь глубоко нравственными и даже религиозными людьми, тем не менее дистанцировались от издержек официального ханжества. Разночинцам, выходцам из духовной среды, бывшим семинаристам это было значительно труднее. Порывая с одними устоями, они не могли преодолеть других. Перенесенные в чуждую социальную среду, многие из них страдали от мучительной застенчивости и старались подавить волнения собственной плоти. Постоянная внутренняя борьба превращается в принципиальное, нравственное и эстетическое отрицание и осуждение чувственности как чего-то пошлого и недостойного.

Всячески заклиная собственную чувственность, Белинский столь же неодобрительно относится к проявлениям её и в поэзии, например Полежаева. Рассуждая с точки зрения "молодого мальчика", которого надо всячески оберегать от соблазнов, "неистовый Виссарион" походя бранит Боккаччо, а роман Поль де Кока кажется ему "гадким и подлым" произведением. Писарев осуждает Гейне за "легкое воззрение на женщин" и т.д. Если консервативно-религиозная критика осуждает эротизм за то, что он противоречит догматам веры, то у революционно-демократической критики он просто не вписывается в нормативный канон человека, который должен отдать все свои силы борьбе за освобождение трудового народа. В сравнении с этой великой целью все прочее выглядит ничтожным. С этих позиций даже интимная лирика Фета, Полонского или Случевского некоторым критикам второй половины XIX века казалась пошлой, а уж между эротикой и "клубничкой" они разницы и вовсе не видели.
 
Социальный максимализм оборачивается активным неприятием тех реалий, из которых складывается человеческая жизнь. Художник или писатель, бравшийся за подобную тему, подвергался одинаково яростным атакам и справа и слева. Тем не менее такие художники находились. Представители академической живописи первой половины XIX века не писали эротических сцен. Но без К. Брюллова, А. Егорова, Ф. Бруни, А. Иванова история изображения нагого тела была бы неполной. Замечательные образы купальщиц, балерин, вакханок создал А. Г. Венецианов. Постепенно живописное и скульптурное тело становится все более выразительным. Особенно плодотворным в этом отношении было начало XX века. Полотна Врубеля, "Ида Рубинштейн" В. А. Серова, эротические шаржи М. Зичи, пышные красавицы 3. Серебряковой и Н. Гончаровой, любовные сцены К. Сомова и смелые зарисовки на фольклорные темы Л. Бакста, обнаженные мальчики К. С. Петрова-Водкина - всего не перечислишь. Русская живопись убедительно доказывала правоту Александра Головина, что "ни один костюм не может сравниться с красотой человеческого тела".

Живопись смыкается с театральным искусством. Дягилевские балеты были настоящим праздником тела. Никогда ещё мужское тело не демонстрировалось так полно и самозабвенно, как в творчестве Михаила Фокина и Вацлава Нижинского. Те же тенденции обнаруживаются в литературе. Откровенно чувственны многие стихи Апухтина, Бальмонта, Брюсова, Минского, Лохвицкой. Появляется и эротическая проза - "Санин" М. Арцыбашева, "Навьи чары" и "Мелкий бес" Ф. Сологуба. В произведениях Мих. Кузмина ("Крылья") и Л. Зиновьевой-Аннибал впервые в русской художественной литературе изображается однополая любовь. Ник. Олигер в рассказе "Вечер" описывает сексуальные переживания 9-летнего мальчика (критики писали, что такого не может быть, потому что не может быть никогда).

Все эти вещи вызвали яростную полемику. В защиту эротической темы в литературе выступили Д. Мережковский и М. Тригорин. В то же время Л. Н. Толстой, сам натерпевшийся обвинений в безнравственности по поводу "Анны Карениной" и "Крейцеровой сонаты", решительно не принял роман "Яма" А. И. Куприна, описывающий мир публичного дома. Прочитав впервые страницы романа, он сказал пианисту А. Б. Гольденвейзеру: "Я знаю, что он как будто обличает. Но сам-то он, описывая это, наслаждается. И этого от человека с художественным чутьем нельзя скрыть". Отрицательной была и реакция на эту книгу К. И. Чуковского.

Литературные споры захватывают и философию. Большой общественный резонанс имела статья Владимира Соловьева "Смысл любви" (1892). Если Соловьев связывает любовь-Эрос не с родом, а с личностью, утверждая, что она не имеет ничего общего с инстинктом продолжения рода, то писатель Василий Розанов поэтизирует и защищает именно плотскую любовь: "Мы рождаемся для любви. И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете. И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете".

На Розанова обрушились буквально все, обзывая его эротоманом, апостолом мещанства и т.д. Но на защиту его горячо встал Николай Бердяев: "Над Розановым смеются или возмущаются им с моральной точки зрения, но заслуги этого человека огромны и будут оценены лишь впоследствии. Он первый с невиданной смелостью нарушил условное, лживое молчание, громко с неподражаемым талантом сказал то, что все люди ощущали, но таили в себе, обнаружил всеобщую муку... Розанов с гениальной откровенностью и искренностью заявил во всеуслышанье, что половой вопрос - самый важный в жизни, основной жизненный вопрос, не менее важный, чем так называемый вопрос социальный, правовой, образовательный и другие общепризнанные, получившие санкцию вопросы, что вопрос этот лежит гораздо глубже форм семьи и в корне своём связан с религией, что все религии вокруг пола образовывались и развивались, так как половой вопрос есть вопрос о жизни и смерти".

Сексуальная революция: факты и вымыслы
 
В делах любви каждый должен руководствоваться
традициями и нравами своей страны, но больше всего -
собственными наклонностями.
Камасутра

То, что традиционная половая мораль противоречива, несостоятельна и лицемерна, было ясно уже в конце XIX века. В 1884 году Ф. Энгельс писал: "То, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности - и точка".

В начале 1920-х годов эту мысль продолжил В. И. Ленин в известной беседой с Кларой Цеткин: "В эпоху, когда рушатся могущественные государства, когда разрываются старые отношения господства, когда начинает гибнуть целый общественный мир, в эту эпоху чувствования отдельного человека быстро видоизменяются. Подхлестывающая жажда разнообразия и наслаждения легко приобретает безудержную силу. Формы брака и общения полов в буржуазном смысле уже не дают удовлетворения. В области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции".

В чем же состоит эта революция и как она отражается в нашем моральном сознании? Люди, пишущие на эту тему, часто торопятся с оценками, и оценки эти сплошь и рядом противоположны. Чтобы избежать субъективизма, я начну с перечисления социальных процессов, происходящих в той или иной степени во всех индустриально развитых странах.

Общая тенденция, от которой зависят сдвиги в сексуальном поведении современных людей, - ломка традиционной системы половой/гендерной стратификации, резкое ослабление поляризации мужских и женских социальных ролей. гендерное разделение труда потеряло жесткость и нормативность, большинство социальных ролей вообще не дифференцируются по половому признаку. Общая трудовая деятельность и совместное обучение в значительной мере нивелируют различия в нормах поведения и психологии мужчин и женщин. Разумеется, эта тенденция не абсолютна. Все ещё существуют преимущественно мужские и женские профессии, сохраняется различие мужских и женских ролей в семье и т.д. Но такие различия все чаще воспринимаются не как "естественный закон", а как простой эмпирический факт или следствие индивидуальных различий, необязательно связанных с полом. Главная тенденция современной культуры - установка на развитие индивидуальности, безотносительно к какому бы то ни было заданному стандарту.

Важные перемены происходят и в культурных стереотипах маскулинности и фемининности. Они становятся менее жесткими и полярными и более внутренне противоречивыми. Традиционные черты в них переплетаются с новыми. Кроме того, они значительно полнее, чем раньше, учитывают многообразие индивидуальных вариаций. Наконец, и это особенно важно, они отражают не только мужскую, но и женскую точку зрения. Традиционный идеал "вечной женственности" был, как мы видели, довольно прост. Женщина должна быть нежной, красивой, мягкой, ласковой, но в то же время пассивной и зависимой, позволяя мужчине чувствовать себя по отношению к ней сильным и энергичным.

Эти качества и сегодня высоко ценятся,
составляя ядро мужского эталона женственности
 
Но в женском самосознании появились новые черты: чтобы быть с мужчиной на равных, женщина должна быть умной, энергичной, предприимчивой, то есть обладать свойствами, которые раньше считались монополией мужчин. Иметь дело с такой женщиной мужчине гораздо интереснее, но одновременно и труднее. В разных ролях она выглядит и чувствует себя по-разному, требуя дифференцированного к себе отношения. Это создает определенные социально-психологические трудности.

Изменился и стереотип маскулинности. "Современная маскулинность" ставит интеллект выше физической силы, допускает проявление нежности и душевной тонкости, требует обуздания "грубых" чувств и порывов и т.д. Но эти нормативные ожидания противоречивы, а их соотношение неодинаково в разных социальных средах (у менее образованных людей представления о маскулинности более традиционны) и на разных этапах жизненного пути (для мальчика-подростка, который только ещё утверждается в своей мужской роли, важнейшие признаки маскулинности - по-прежнему высокий рост, физическая сила и сильный характер).

Ослабление поляризации образов маскулинности и фемининности заставляет общество терпимее относиться к индивидуальным вариациям в этом вопросе. Во все времена было немало мужчин и женщин, индивидуальности которых не укладывались в жесткие рамки половых стереотипов.

Серьезные сдвиги происходят в брачно-семейных отношениях. Налицо изменение состава семьи, уменьшение её численности за счет снижения рождаемости и сведения её к супружеской паре и её потомству ("нуклеарная семья"). Современная российская городская семья обычно малодетная, насчитывающая одного-двух детей.

По мере того как некоторые старые экономические и социальные функции семьи (семья как производственная единица, ячейка потребления и институт первичной социализации детей) отмирают или приобретают подчиненное значение, увеличивается ценность психологической близости между членами семьи, будь то супруги или родители и дети. Интимизация внутрисемейных отношений повышает автономию и значимость каждого отдельного члена семьи.

Повышается и индивидуальная избирательность брака. Переход от брака по расчету или по обязанности к браку по свободному выбору - громадное достижение человечества. Но это предполагает также возможность расторжения брака по психологическим мотивам, что делает институт брака менее устойчивым. Кроме неодинаковой длительности любовных чувств у разных людей, на статистику разводов влияет увеличение общей продолжительности жизни (раньше было меньше разводов, но многие семьи разрушались вследствие смерти одного из супругов и по другим причинам) и уменьшение численности семьи: прожить вдвоем, не надоев друг другу, пятьдесят лет гораздо труднее, чем прожить 15-20 лет в большом семейном коллективе.

Это способствует появлению социально-психологической установки на возможную временность брачного союза. Американские социологи называют этот тип отношений "серийной моногамией", имея в виду, что индивид одновременно живет только с одной женой (мужем), но на протяжении жизненного пути у него может быть несколько таких союзов.

Растет число одиночек, по тем или иным причинам не вступивших в зарегистрированный брак. В традиционном обществе женитьба была фактически, а порой и юридически, обязательным условием получения статуса взрослого. В дореволюционной русской деревне холостяк, независимо от возраста, не "мужик", а "малый". Он не имел решающего голоса ни в семье, ни на деревенском сходе. "Холостой - что бешеный", "холостой - полчеловека",- гласят крестьянские пословицы. Отсюда - раннее и почти всеобщее вступление в брак.
 
Сегодня дело обстоит иначе
 
Одни не вступают в брак, так как не приспособлены к нему психологически или физиологически. Другие избегают связанной с браком ответственности, предпочитая удовлетворять половые потребности "на стороне" (раньше это было труднее). Третьи (их довольно много) состоят в фактическом браке, но не регистрируют его. Эти социально-демографические, как и многие другие, тенденции тесно связаны с ростом индивидуальной автономии и личного усмотрения. Юридически неоформленные сожительства, которые раньше осуждались и практиковалось главным образом как временный, пробный период подготовки к браку, в 1970-80-х годах стали массовыми; в США их количество с 1970 по 1987 выросло впятеро, быстро растут они и в России, главным образом, среди молодежи, причём не только как этап подготовки к браку, но и как его альтернативная форма.

Новой экспериментальной формой супружества являются так называемые сексуально открытые браки, то есть такие, в которых супруги признают друг за другом право на какие-то, большей частью, краткосрочные сексуальные связи на стороне, удовлетворяющие те потребности, которых не может удовлетворить постоянный партнер. Вообще говоря, это не такая уж новость. Многие великосветские и буржуазные браки, заключавшиеся по расчету, молчаливо предоставляли не только мужьям, но и жёнам право иметь любовников, о которых все знали и которые иногда были практически членами семьи.
 
Сегодня эта практика уже не ограничивается привилегированными классами и никого не шокирует, так же, как жизнь втроем (menage a trois). Этот стиль жизни кажется особенно приемлемым в случаях, когда один или оба супруга гомо- или бисексуалы. Какими бы хорошими ни были их супружеские отношения, они не обеспечивают таким людям полного сексуального удовлетворения. Если супруг понимает это и дорожит браком, он рано или поздно соглашается сделать его открытым и, в свою очередь, получает аналогичные права. Однако, в отличие от открытых браков с непостоянными партнерами, "тройки" большей частью недолговечны.

Общая тенденция, лежащая в основе всех перечисленных процессов, - изменение ценностных ориентиров, центром которых становится не семейная группа, а индивид. Эта переориентация, затрагивающая не только брачно-семейные, но и трудовые отношения и свободное общение, - результат длительного исторического развития, уходящего своими корнями в раннебуржуазную эпоху.

В патриархальном обществе прошлого отдельный индивид был немыслим и не воспринимал себя вне своей социально-групповой принадлежности. Расширение сферы личного усмотрения по принципу, что счастье индивида - высшая цель брачного союза, а также повышение общего динамизма жизни открывают перед людьми новые возможности, но и создают новые проблемы. Уменьшение устойчивости брака остро ставит вопрос об ответственности родителей за воспитание детей; "серийная моногамия" далеко не всегда обеспечивает необходимую психологическую интимность, которая предполагает, кроме эмоциональной привязанности, чувство надежности, прочности союза и т.д.

Глубокие перемены происходят и в культуре. Прежде всего это крах традиционных антисексуальных установок и их псевдонаучного обоснования. Интеллигенция, а вслед за ней и другие слои общества перестают видеть в сексуальности нечто постыдное и низменное. Реабилитированная эротика находит разнообразное выражение как в массовой, так и в "высокой" культуре, будь то литература, кино или изобразительное искусство. Здесь действует подмеченная Д. С. Лихачевым общая закономерность художественного прогресса - сужение сферы запретного.

Расширение диапазона сексуальных переживаний, символизируемых в культуре, - часть процесса Перестройки телесного канона и канона речевой пристойности, утвердившихся в начале нового времени. Ослабели культурные запреты против наготы: достаточно вспомнить эволюцию купальных костюмов и других видов одежды. Расширились границы речевой пристойности, некоторые слова, ещё недавно считавшиеся нецензурными, вошли в широкий оборот. В этом можно усмотреть признак падения нравов. Но возможность обсуждать ранее неназываемое означает, что люди перестали бояться данных явлений, стали свободнее относиться к ним.

Изменение отношения к телу связано с общим изменением отношения к эмоциям
 
В противовес викторианской установке на подавление эмоций современная культура, включая научную психологию, подчеркивает ценность самораскрытия и пользу эмоциональной чувствительности. "Воспитание чувств" в сегодняшнем понимании - умение не только контролировать и подчинять чувства разуму, но и выражать свои чувства, слушаться веления сердца.

Сдвиги в брачно-семейных отношениях и половом символизме закрепляются и передаются следующим поколениям благодаря изменениям в системе половой социализации детей и молодежи. Расширение диапазона контактов и совместной деятельности мальчиков и девочек способствует выравниванию многих традиционных поло ролевых особенностей, а ослабление внешнего контроля (со стороны родителей или юношеской субкультуры) за их поведением дает молодым неслыханную прежде свободу принятия решений, включая вопросы половой жизни.

На забудем также акселерацию: более раннее половое созревание означает, естественно, и более раннее пробуждение сексуальных интересов задолго до наступления социальной гражданской зрелости. По данным В. Г. Властовского, средний возраст менархе (начало менструаций) у девочек-москвичек с 1930-х до 1960-х годов снизился с 15,1 до 13,0 года. Это заставляет взрослых, хотят они того или нет, создавать систему полового воспитания и просвещения не столько с целью возможно дольше удержать молодежь от половой жизни (типичная установка педагогики прошлого), сколько для того, чтобы научить молодых людей разумно управлять собственной сексуальностью. А поскольку официальная педагогика большей частью отстает от жизни и недостаточно эффективна, важную роль играет молодежная субкультура.

Большое социальное (а не только медицинское) значение имеет появление эффективных противозачаточных средств-контрацептивов. Их наличие освобождает людей от страха перед нежелательными "последствиями" половой жизни, что особенно важно для женщин. С распространением женских контрацептивов, особенно гормональных пилюль, фактическое право решения вопроса о предотвращении беременности переходит от мужчины к женщине. Это повышает степень её свободы, но также и ответственности.
 
Как влияет все это на сексуальное поведение, его ритм, интенсивность и социальные формы? Однозначного ответа на этот вопрос нет и быть не может вследствие социально-экономических, классовых, национальных, религиозно-культурных и многих других различий. Тем не менее можно указать общие тенденции, которые, хотя и в разной степени, характерны для всех индустриально развитых стран. В развитии мировой сексуальной культуры на пороге третьего тысячелетия присутствуют те же общие, глобальные тенденции, что в других сферах общественной и личной жизни.

Происходит её индивидуализация и приватизация, переход от внешнего социального контроля к индивидуальному саморегулированию; освобождаясь из-под власти церкви, семьи, общины и государства, сексуальность включается в систему индивидуальных, личных ценностей. С ослаблением традиционных иррациональных страхов, противопоставления души и тела и табуирования телесных переживаний, сексуальное наслаждение, как и вообще чувственность, секуляризируется, признается положительной социальной и культурной ценностью, какой она всегда обладала в обыденном сознании, и включается не только в бытовую, но и в высокую культуру.

Демократическое общество отказывается от жесткой регламентации и унификации сексуальной жизни, предпочитая им плюрализм и толерантность. Сексуально-эротическая техника, мотивация, возрастные границы, количество и даже пол сексуальных партнеров все чаще признают частным делом индивидуального усмотрения каждого индивида или пары.
Женское равноправие и радикальная ломка полоролевых норм и стереотипов подрывает, делает проблематичными многие традиционные представления о природе пола и сексуальности. Это увеличивает разнообразие стилей сексуальной жизни и расширяет границы свободы личности.

Легализация однополой любви и рост политической и культурной активности сексуальных меньшинств также способствуют этим процессам, высвечивая коммуникативные и гедонистические аспекты сексуальности, принципиально несводимые к репродуктивной функции.

Процесс этот глубоко противоречив
 
Становление новых норм и образцов сексуального поведения всегда значительно отстает от разрушения старых стандартов, которое поначалу везде и всюду воспринимается как проявление аномии и анархии. Ослабление сексизма и многих традиционных табу расширяет индивидуальную свободу и избирательность только при условии достаточно высокой общей и сексуальной культуры. В противном случае, социальные издержки этого процесса оказываются огромными. Об этом с новой силой напомнила человечеству эпидемия СПИДа.

Нормы сексуального поведения и соответствующие моральные установки быстро изменяются. Разница между старшими, и младшими возрастами в этом отношении очень велика. Молодежь чувствует и поступает не совсем так, как делали в её возрасте отцы и деды, поэтому представления, основанные на опыте прошлых поколений, часто не соответствуют истине. Молодежь не только раньше созревает, но и раньше начинает половую жизнь. Современные юноши и девушки раньше приобретают сексуальный опыт; эти сдвиги охватывают весь цикл психосексуального развития и все формы сексуального поведения, от мастурбации до полового акта. По типу своего сексуального поведения они опережают своих свестников из прежних поколений на 3-4 года. Поскольку половая жизнь сегодня начинается, как правило, до брака, большинство населения и особенно молодые люди считают добрачные связи нормальными, не скрывают и не осуждают их. Например, при опросе молодежи Восточной Германии такую точку зрения высказали 98 процентов мужчин и 97 процентов женщин.

Начало половой жизни практически не связано с брачными намерениями. Молодые люди руководствуются при этом не столько моральными нормами, сколько личными соображениями. Свыше 3700 студентов разных вузов РСФСР в конце 70-х годов отвечали на вопрос анкеты: "Как вы думаете, с какой целью юноши и девушки вступают сегодня в интимные отношения?" Из 9 возможных вариантов ответа первое место (28,8 процента мужчин и 46,1 процента женщин) заняла "взаимная любовь", затем идут "приятное времяпрепровождение" и "стремление к получению удовольствия" (38,3 и 20,6 процента) и "желание эмоционального контакта" (10,6 и 7,7 процента). "Предполагаемое вступление в брак" называли в качестве вероятного мотива 6,6 процента мужчин и 9,4 процента женщин. Затем идут такие ответы, как "самоутверждение" (5,5 и 3,6 процента), "любопытство" (4,9 и 5,6 процента), "престижность" (4,1 и 4,8 процента) и "расширение чувства свободы, независимости" (1,8 и 2,2 процента). По данным С. И. Голода, сексуальная гармония и удовлетворенность прочно занимают третье место на шкале, измеряющей благополучие и устойчивость брака, вслед за духовной и психологической совместимостью (у супругов, состоящих в браке меньше 10 лет) и духовной и бытовой совместимостью (при стаже семейной жизни свыше 10 лет). О тесной связи между сексуальной удовлетворенностью и общим благополучием брака говорят и зарубежные данные.

Кризис традиционных религиозных запретов и появление эффективных контрацептивов способствуют большему, чем прежде, отделению сексуально-эротических отношений от репродуктивной функции. Судя по имеющимся данным, современный человек ведет более интенсивную сексуальную жизнь, чем его предки. Уменьшились её сезонные колебания, увеличилось число сношений в неделю, удлинились эротические ласки, заметно обогатилась (особенно у более образованных и молодых пар) сексуальная техника.

Резко уменьшилась разница в стиле сексуального поведения и установок мужчин и женщин. Раньше женщины начинали половую жизнь значительно позже своих сверстников-мужчин. Теперь эта разница уменьшилась, а кое-где вовсе исчезла. С каждым следующим поколением уменьшается доля сексуально холодных, равнодушных женщин. Все больше женщин отклоняют принцип "двойного стандарта" как несправедливый и дискриминационный. Обследование 1 779 замужних чехословацких женщин от 20 до 40 лет, разбитых на пять возрастных когорт по годам рождения, с 1911-1920-го до 1951-1958-го, показало, что средний возраст первого сексуального опыта снизился за это время с 20,75 года до менее чем 18 лет, доля женщин, испытывающих оргазм, выросла с 31 до 79 процентов, а высокая сексуальная активность в браке увеличилась с 40 до 86 процентов. Сходные тенденции действуют и в других странах. В 1920-е годы почти две трети американок жаловались на чрезмерную сексуальную активность своих мужей; теперь это мнение разделяют только 5 процентов. Вместе с тем женщины во всех странах мира горько жалуются на нечуткость и сексуальную некомпетентность мужчин, которые озабочены лишь собственными переживаниями, уделяя мало внимания сексуальному удовлетворению и чувствам женщины.

Перечисленные тенденции являются глобальными, общими для всех индустриально развитых стран. Однако существуют громадные национальные, социально-классовые, культурные и иные различия в степени их выраженности. Не следует недооценивать стабильность и историческую преемственность социокультурных установок и поведения. В разговорах о "сексуальной революции" долгосрочные, глубинные процессы часто смешиваются с временными, краткосрочными тенденциями, которые принципиально обратимы и имеют достаточно четкие границы.

Но самое главное - какие качественные
сдвиги стоят за этими статистическими тенденциями?
 
Означает ли новая "сексуальная свобода" прогрессивную индивидуализацию любовной жизни или рост сексуального отчуждения и деиндивидуализации? "Секс" и "общество" часто мыслятся как равноправные стороны противоречия, и вопрос сводится к тому, какой из них отдать предпочтение. В теории Фрейда либидо - это постоянный инстинктивный соблазн, а труд - суровая внешняя необходимость, и между ними всегда существует конфликт. Отчужденный, подневольный труд действительно заставляет человека искать эмоциональное удовлетворение в каких-то иных сферах бытия. Но и секс бывает отчужденным, функциональным, лишенным индивидуальной эмоциональной окрашенности.

За перестановкой акцентов стоят глубокие социальные сдвиги, прежде всего перемещение личных идеалов из сферы труда и производства в сферу досуга и потребления. Ранний капитализм ставил во главу угла успех, обладание, накопление, призывая ради этого ограничивать личное потребление и сами потребности. сексуальность тоже была разрублена на две части: "дело" - это прокреативный секс, составляющий долг, обязанность и осуществляемый в рамках законного брака, а "потеха" - это уж как получится.

С ростом общественного богатства и увеличением массы свободного времени ценностные ориентации общества изменились: на первый план выходит потребление, по отношению к которому труд является лишь средством. Если бы речь шла только о том, что мотив потребления стал перевешивать мотив обладания, этот сдвиг можно было бы приветствовать. Что может быть нелепее, чем жить ради производства и накопления вещей? Не разумнее ли, потребляя их, жить в свое удовольствие?

Но жить только для себя - значит жить сегодняшним днем, причём растущая неустойчивость социального бытия побуждает индивидов гнаться за новыми и новыми удовольствиями. Применительно к нашей теме это значит, что секс становится в первую очередь развлечением, которое полемически противопоставляется серьезности, ответственности, долгу. Общество, где человек является прежде всего средством производства, неизбежно порождает репрессивную половую мораль. "Потребительское общество" подрывает репрессию, но одновременно низводит сексуальность до уровня развлечения. В результате секс рассматривается то как важнейшая сфера индивидуального самоутверждения, то как последнее убежище человека в обезличенном стандартном мире, то как развлечение, спорт, игра.

Как пишет известный американский социолог Айра Рисе, "новая сексуальность" означает небывалое разнообразие и индивидуализацию форм сексуального самовыражения. Старая половая мораль была прокрустовым ложем. Если индивид ему не соответствовал, общество не предлагало альтернатив, а старалось подогнать человека под заданные параметры. Главное преимущество "новой сексуальности" - возможность выбора, право личности самой выбирать наиболее подходящий ей стиль сексуального поведения. Достижения медицины в борьбе с венерическими заболеваниями и создание надежных контрацептивов также способствуют гуманизации сексуальных отношений, позволяя индивиду руководствоваться в принятии решений не страхом перед "последствиями", а другими, более высокими соображениями.

Но многие люди оказались к этому не подготовлены
 
Сексуальное поведение изменилось сильнее, чем моральные установки. В результате возникла, по выражению Рисса, "смертельная смесь" новых форм сексуального поведения с сильными пережитками старой репрессивной идеологии, блокирующими реалистический подход к сексуальности. Иллюзия сексуальной свободы в сочетании с отсутствием элементарных знаний способствовала распространению ложных представлений и мифов. И когда общество оказалось перед лицом грозной эпидемии венерических заболеваний, а затем СПИДа, консервативные силы не преминули возложить всю ответственность за это на идеологов "сексуального освобождения": вот к чему приводит либерализм!

Связь репрессивной половой морали с политическим консерватизмом не случайна. Половая мораль относится к числу самых консервативных и устойчивых элементов культуры, поэтому защита статус-кво неизбежно является и защитой этой морали. Лозунги охраны семьи и нравственности всегда находят живой отклик у населения, а играя на сексуальных страхах и предрассудках, легко скомпрометировать политического противника. Этот метод был известен уже в Византии XI века, где, по выражению английского историка Эдуарда Гиббона, педерастия была преступлением тех, кого нельзя было обвинить ни в чем другом.

По мнению идеологов "морального большинства" в Англии и США 1980-х годов, единственное спасение человечества - в возвращении к нормам традиционной морали, укреплении моногамного брака, осуждении всех сексуальных меньшинств, запрещении абортов, порнографии и т.д. Но насколько реальна эта программа, какие именно нормы она имеет в виду, можно ли обеспечить их эффективность и совместимо ли возрождение жесткого социального контроля с современными представлениями о правах человека?

"Моральное большинство" на самом деле не является ни моральным (оно стремится заменить нравственную саморегуляцию личности принудительным контролем извне), ни большинством (даже люди, голосующие за консерваторов, не поддерживают экстремистов правого толка). Задача не в том, чтобы вернуться к стилю жизни, существовавшему когда-то, а в том, чтобы осмыслить новые реалии и сблизить сексуальное поведение и моральные установки.

Все это имеет прямое отношение и к нашей стране

После Октябрьской революции система брачно-семейных отношений подверглась крутой ломке. Традиционные религиозно-нравственные устои семейного быта были подорваны, особенно в городах. Дезорганизована была и половая мораль. В 1920-х годах происходили яростные споры о "свободной любви", о том, нужна ли вообще пролетариату половая мораль и т. д.; в них участвовали видные ученые и деятели партии (например, Александра Коллонтай).
 
Среди студенческой и рабочей молодежи широко распространялись добрачные и внебрачные связи. По данным разных исследователей, добрачные связи в те годы имели 85-95 процентов мужчин и 48-62 процента женщин. мужчины в среднем начинали половую жизнь между 16 и 18 годами, а примерно четверть из имеющих сексуальный опыт - до шестнадцатилетия. женщины начинали половую жизнь позже. Основным мотивом вступления в связь женщины называли "любовь" (49 процентов), "увлечение" (30 процентов) и "любопытство" (20 процентов), а мужчины - "половую потребность" (54 процента), "увлечение" (28 процентов) и "любопытство" (19 процентов). Очень высок был процент внебрачных беременностей и матерей-одиночек.

В 1930-х годах положение стало меняться, но весьма неоднозначно. С одной стороны, общество преодолевает анархическую стихию послереволюционных лет, восстанавливается нормативная связь сексуального поведения и брачно-семейных отношений, ориентация на устойчивую семью и ценности романтической любви. С другой стороны, сталинская система тотального административного контроля деформирует и подавляет сексуальность.

Политическую подоплеку этого прекрасно разъяснил уже Джордж Оруэлл. Герои "1984" хорошо понимают "смысл пуританства, насаждаемого партией. Дело не только в том, что половой инстинкт творит свой собственный мир, который неподвластен партии, а значит, должен быть по возможности уничтожен. Ещё важнее то, что половой голод вызывает истерию, а она желательна, ибо её можно преобразовать в военное неистовство и в поклонение вождю. Джулия выразила это так: - Когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и на все наплевать. Им это - поперек горла. Они хотят, чтобы энергия в тебе бурлила постоянно. Вся эта маршировка, крики, махание флагами - просто секс протухший. Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двухминуток ненависти и прочей гнусной ахинеи? Очень верно, подумал он. Между воздержанием и политической правоверностью есть прямая и тесная связь. Как ещё разогреть до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстикт, дабы он превратился в топливо? Половое влечение бьшо опасно для партии, и партия поставила его себе на службу".

Вероятно, вначале это не было сознательной стратегией, а просто продолжением революционного аскетизма: люди, отказывавшие во всем себе, считали, что они вправе принудить к тому же всех остальных. Но со временем все больше проявлялась античеловеческая сущность этого стиля мышления. Первой жертвой репрессий стала Наука. Сексологические опросы исчезли вместе с социологией и социальной психологией. Психоанализ подвергся разгромной идеологической критике, а труды Фрейда были практически запрещены. Социально-нравственное регулирование половой жизни сменилось командно-административным. В 1934 году было восстановлено уголовное наказание за мужской гомосексуализм, в 1936 году запрещены аборты (запрет просуществовал до 1955 года).

Из школ постепенно исчезло всякое половое просвещение. А. С. Макаренко считал его практически излишним в семье, рекомендуя детские вопросы "тактично отводить", а в беседах с подростками концентрировать внимание на вопросах любви и нравственности, без "слишком открытого" разбора узкофизиологических вопросов, который казался ему циничным. Правда, Макаренко считал полезным, чтобы такие беседы проводил школьный врач, но содержание их он ограничивал вопросами гигиены. Фактически же и этого никто не делал. В обществе прокламировалась бесполая пуританская мораль, из искусства исчезли малейшие намеки на эротику; разводы и супружеские измены, особенно в послевоенные годы, со смаком обсуждались на партийных и комсомольских собраниях.

Этот поворот был не просто реакцией на социально-нравственные издержки послереволюционной дезорганизации брачносемейных отношений, а одним из аспектов командно-административной системы тотального контроля и подавления личности. Если человек - прежде всего производительная сила, он обязан в рабочее время производить материальные блага, а в семье - детей. Все остальное - от лукавого и подлежит уничтожению. Хотя эта жестокая, бесчеловечная по своей сути идеология тотального контроля драпировалась в моральные одежды, фактически она порождала лишь цинизм и лицемерие, от которых мы ещё долго не оправимся.

Содержание

Индекс

 
www.pseudology.org