Роман Борисович Гуль Я унес Россию. Апология русской эмиграции Том 3. Часть 7 Переписка через океан Георгия Иванова и Романа Гуля С Георгием Ивановым я познакомился (мельком, “без слов”) осенью 1922 года в Берлине, в “Доме искусств”, в кафе “Леон” на Ноллендорфпляц. Познакомил меня поэт Николай Оцуп, с которым в Берлине я общался (он привез из России привет от моего однокашника по Пензенской гимназии (и его приятели) В л. Борисова, вероятно погибшего, ибо он был близок к М.Н.Тухачевскому, тоже нашему гимназисту). Больше в Берлине Г.Иванова я не встречал. Живя с сентября 1933 года в Париже, я Г. Иванона тоже не встречал. Встретил я его (то есть “заново познакомился”) лишь в 1946 году в Париже, после войны. Но “новое знакомство” было кратким: встречался раза два на литературных собраниях. Так что наша “переписка через океан” с 1953 года по год смерти Г.Иванова (26 августа 1958 года) правильно в одном из его писем названа “эпистолярной дружбой”. В моем архиве — шестьдесят два письма Г.Иванова и сорок семь копий моих ответов. На копиях моих писем все даты налицо. На письмах Г.Иванова дат, к сожалению, почти нет (есть на очень немногих, которые я печатаю). В некоторых письмах (его и моих) кое-что опускаю (резкости, отзывы о живых еще людях). 1953 5, av. Charles de GauUe Montmorency (S.et 0.) Дорогой Роман (Николаевич?) Простите, если я ошибаюсь в Вашем отчестве. Ведь мы, в сущности, почти не были знакомы. Во-первых, очень, очень благодарю Вас за отзыв о “Петерб. зимах”. Особенно меня обрадовало, что Вам понравились позднейшие мои статьи — о Блоке и о Есенине. И поверьте, то, что это написали Вы, мне очень дорого: от “Генерала БО” — до “Коня Рыжего”, я очень люблю и “уважаю” Вас как блестяще одаренного писателя. Кстати, еще до получения *НЖ” я сговорился с Мельгуновым о ряде отзывов о книгах Чеховского издательства. Так что, когда Вы мою рецензию о “Коне Рыжем” прочтете — не подумайте, что я Вам плачу комплиментами за Ваши комплименты, — все, что там сказано, сказано от души. Хорошо. Теперь вот что. Одновременно с этим письмом я посылаю на Ваше имя единственный экземпляр повести И.Одоевцевой и свои стихи для “Нового журнала”. Думаю, так правильней, ибо возможно ММ Карпович уехал опять в Европу и до осени рукописи будут валяться в Кембридже, ожидая его. Прошу Вас, как члена редакции, о следующем: мои стихи напечатать не вместе с прочей поэтической публикой, а отдельно. (В хвосте — это не имеет значения.) Прошу это и потому, “что приятнее не мешаться с Маковскими”, и потому еще, что эти стихи “Дневника” — нечто вроде поэмы (для меня). Если М.М. Карпович сидит у себя — будьте любезны, передайте ему, что мы просим прислать нам под эти рукописи, не дожидаясь печатания, общий аванс. Суммы не называю, но само собою, каждые лишние 10 долларов очень существенны. Если его нет и Вы можете “своей властью” исполнить эту просьбу, сделайте это, пожалуйста, по возможности быстро. Во всяком случае будьте милым, черкните мне обратной почтой — как и что. И европейский адрес М.М. — если он в Европе. И.В.Одоевцева шлет Вам сердечный привет и просит сказать, что она всегда помнит Вашу дружескую услугу с кинематографистом Зильбербергом, в свое время чрезвычайно выручившую нас. Прибавлю от себя — мало кто из литературной братии поступил бы так, как Вы — особенно с незнакомыми людьми из “другого лагеря”. Как правило, даже “друзья” поступают наоборот. Так ответьте, пожалуйста, насчет аванса и Карповича. Еще раз Вам очень благодарю за рецензию. Преданный Вам Георгий (Владимирович) Иванов. 31 мая 1953г. 5, av. Charles de Gaulle Montmorency Дорогой Роман Борисович, Очень благодарю Вас и за “неимоверную стремительность”, с которой Вы прислали мне чек, и особенно за милые слова о моих стихах. То, что они Вам нравятся, мне очень дорого. Я совершенно так же, как Вы писали о себе в предыдущем письме. •— равнодушен к мнению “сволочи”, будь то восторги или ругань. Последняя даже больше забавляет меня. Но если пишешь стихи для нескольких человек, тем ценнее и дороже, если один из этих нескольких тебя так нежно и лестно приветствует. Тем более, что от Вас, скажу начистоту, я этого не ждал. Видите ли, "добрые друзья” не раз сообщали мне, что Вы меня терпеть не можете, считаете “эстетом”, “мертвецом” и т.д. И Ваша рецензия была для меня большим и вполне неожиданным сюрпризом. Не будь ее, я бы не обратился непосредственно к Вам и, м. б., так бы никогда не узнал, что Вы не враг, а друг. Очень жалею теперь, что пока Вы были в Париже, не столкнулись где-нибудь с Вами — мы бы наверное сошлись и близко подружились. Но так всегда или почти всегда в моей странной жизни. Моя жена, напротив, торжествует: “я тебе говорила”. Она действительно всегда, с очень давних времен тянулась к Вам и была Вашей горячей поклонницей, ставя в пример Ваши книги, от которых “прежде всего нельзя оторваться” — начал читать и обязательно прочтешь в один присест, “не то, что этот выматывающий кишки Алданов” (сравнивая — с чем я вполне соглашался — Вашего “Азефа” и его). Вот тут, кстати, о рецензии, которую я написал вчерне о Вас. Вы должно быть правы насчет Мельгунова: он, когда я условился с ним насчет книг, которые я прорецензирую для июльского “Возрождения”, — не моргнул глазом насчет “Коня рыжего”. Но сказал, чтобы я выписал из Чеховского фонда книги — в том числе и Вашу, — так как они еще не присланы. Но теперь выяснилось, что Ваша как раз давно ему была послана. Его все нет. У секретарши книги тоже нет — “мы не получали”. Опасаюсь, что тут какой-то подозрительный м...., имеющий целью замотать “Коня рыжего” — так, как будто произошло какое-то недоразумение. Этот старый черт на днях вернется, и я это выведу на чистую воду без обиняков. Но как быть. Обязательно хочу написать о Вас. С удовольствием бы послал маленькую статейку о “Коне рыжем” вместо “Возрождения” в “Новый журнал”. Но возможно ли это? Не говорю уже, что о Вас была чья-то рецензия, — но если можно написать во второй раз, то хотя бы та же параллель между Вами (историческими Вашими книгами) и Алдановым. Ваш Г. И. P.S. Ответьте, пожалуйста, на этот счет. Если да, я пришлю две-три странички, как маленькую статью, а не отзыв о книге, то есть более общего характера и о Вас и о Вашем месте в русской литературе. Тогда хорошо, если бы Вы прислали мне “Коня рыжего” для скорости и “удобства” Читал я его и в “Новом журнале”, и в отдельном издании, и читал очень внимательно — но книга мне необходима для цитат. Ответьте. 16 марта 1954 г. 28 rue Jean Giraudoux Paris 16 Дорогой Роман Борисович, Отвечаю с опозданием. Не сердитесь. Парижская жизнь — после трехлетнего Монморанси — вдарила нас малость “ключом по голове”. Моя жена этому “очень веселится”, я же, сыч по природе, обалдел. Ну, очень рад, что наши “отношения” благополучно восстановились, “кошек” копать не будем: мы оба — Вы и я — обоюдно невинны, если в них поверили. В том вареве из г..., которым окончательно стала (по крайней мере здесь) литературная, с позволения сказать, среда, разобраться трудно. Значит, плюнем обоюдно и будем дружить, как нам с Вами, естественно, полагается: делить нам нечего, а общего, несмотря на разность, у нас много. Хорошо. Материалец от И.В. и меня скоро получите. Статейку об антологии я обязательно напишу, так что держите место. Но я еще не видел ее. Полагаю, посланный Вами экземпляр скоро придет. Насчет Цветаевой я с удовлетворением узнал, что Вы смотрите на ее книгу, вроде как я. Я не только литературно — заранее прощаю все ее выверты — люблю ее всю, но еще и “общественно” она мне очень мила. Терпеть не могу ничего твердокаменного и принципиального по отношению к России. Ну, и “ошибалась”. Ну, и болталась то к красным, то к белым. И получала плевки и от тех, и от других. “А судьи кто?” И камни, брошенные в нее, по-моему, возвращаются автоматически, как бумеранг, во лбы тупиц — и сволочей, — которые ее осуждали. И если когда-нибудь возможен для русских людей “гражданский мир”, взаимное “пожатие руки” — нравится это кому или не нравится, — пойдет это, мне кажется, приблизительно по цветаевской линии. Так как скоро я пошлю Вам кое-что, то будет, само собой, и сопроводительное письмо — и тогда доболтаю, чего не пишу сейчас. Жму Вашу руку очень дружески. И.В. тоже. Ваш всегда Г.И. P.S. После присылки нам разных штанов и пижам — были такие хорошие слова: какой номер сапог поэта, какой воротник рубашки, костюм постараемся достать другой, для Одоевцевой собираем посылку... Если возможности эти прекратились, то не о чем и говорить. Но если Вы об этом всем в бурном темпе нью-йоркской жизни забыли, а сделать хотите, — говорю без ломанья — будем очень польщены. Польщены, особенно, всякому барахлу американского пошиба: курткам, кофтам (неразборчиво), одним словом, таким вещам, какие в “Европах” дороги и плохи, а у Вас поносят и бросают. Номер моих сапог 42, рубашки 38... А как у Вас делают вроде ночных туфель — и удобно, и ноги мои меньше болят. Но, конечно, если попадается костюм и что другое солидное — тоже очень приятно. И какие-то тряпочки автору “Года жизни”. Покупать нам не на что: чех. гонорара едва хватает, чтобы есть и платить за квартиру. Но, само собой, если это все в Вашей власти. 10 марта 1955 г. Beau-Séjour Дорогой Роман Борисович, Очень рад был получить от Вас и неподдельно дружеское и блестяще-забавное — как Вы умеете, когда в хорошем настроении — писать. Я эту разновидность Вашего таланта очень ценю и письма Ваши, в отличие от большинства других, аккуратно прячу. Для потомства. И не одни лестно-дружеские, но и ругательные тохсе. Для порядку и для контраста. Пусть знаменитый будущий историк литературы разбирается в нашей “переписке с двух берегов океана”. Только будет ли этот будущий историк и будущее вообще? В связи с моим пристрастием к Вашему “перу” (возвращаю комплимент из рецензии) — беру сразу же быка за рога. Ох, пожалуйста, напишите статью обо мне Вы. Вы, видите ли, не только блестяще пишете, но — как я всегда говорю, писал и Вам — очень чувствуете стихи. И Ваше мнение о моих стихах получится обязательно интересным и живым. Сазониха же, между нами, м.б., и более ученая, но тот же Терапианц в юбке. Я не имею страсти МА.Алданова или покойного Бунина к пышным похвалам, пусть дурацким. М. б., это и важно для механики славы... хотя и слава делается не тупицами, а живыми и талантливыми людьми. Короче говоря, очень буду рад, если Вы и именно Вы это сделаете. Судите сами — как быстро я “реагирую” на Ваше “не трахнуть ли мне о Вас”... И как вяло отзывался на Сазонову. Трахните, трахните! И пишите, что думаете, выйдет, ручаюсь, отлично. Теперь — о Мандельштаме — я с наслаждением напишу. Не подведу. Ручаюсь даже за досрочное перевыполнение плана, если пришлете авионом. Можете на этот раз мне поверить. Спасибо и за рекламу обо мне на радио. Удивляюсь, как это Вейдле не запротестовал. Он меня, заслуженно, не переносит: я его в свое время, м. 6. помните, даже и не раз “обижал в печати”. Обязательно буду посылать Вам отрывки из моего нового oeuvre'a, то есть воспоминаний. Работа над ними у меня в полном ходу. Ничего получается, по-моему. Задержка (в смысле посылки Вам отрывка) только в том, что я хочу “начать с начала” так, чтобы в дальнейшем была хотя бы и отрывчатая последовательность. Черкните, какой, собственно, срок в моем распоряжении для этих первых (20 — 23) страниц. Да, мы вымираем по порядку, Кто поутру, кто вечерком... Ставров, Кнут, милейший Дюк Гаврила, незаконно объявивший себя гран-дюком в эмиграции. Кстати, совсем недавно он был еще настолько в здравом уме, что весьма ловко сыграл роль сына лейтенанта Шмидта: явился к Гукасову и загнал ему за 50 тысяч франков пачку “неизданных стихов августейшего родителя” — К.Р. — переписанных из собрания стихов последнего издания 1908 года: “Умер бедняга”, “Помню порою ночною” и т.д. Да, вот еще. Не могли бы Вы прислать на адрес нашего русского библиотекаря пачку старых — какие есть — номеров “Нового журнала” — сделайте хорошее дело. Здесь двадцать два русских, все люди культурные и дохнут без русских книг. Не поленитесь, сделайте это, если можно. Ну нет — это не русский дом Роговского. Я там живал в свое время за собственный счет. Было сплошное жульничество и грязь и проголодь. Здесь дом Интернациональный — бывший Палас, отделанный заново для гг. иностранцев. Бред: для туземцев с французским паспортом ходу в такие дома нет. За нашего же брата апатрида (любой национальности) государство вносит на содержание по 800 фр. в день (только на жратву), так что и воруя — без чего, конечно, нельзя, — содержат нас весьма и весьма прилично. От такой жизни не хочется даже умирать, и буду жалеть, если все-таки придется. Тогда хоть умру “с комфортом”. И так почем зря выписывают мне разные ампулы по 1500 фр. коробочка, уговаривая — только не забудьте принять. Впрочем, доктор осел и едва меня не отравил. Но passons... Что это Вы написали насчет гостиной желтого клена? Не совсем сообразил, на что намекиваете. Были, конечно, какие-то дурацкие стихи Игоря Северянина в таком духе, посвященные мне. Но почему из этого следует вывод “начнем с заграницы” — то есть в Вашей будущей статье обо мне. Или это значит, что Вы в моей доэмигрантской поэзии не очень осведомлены. И плюньте на нее, ничего путного в ней нет, одобряли ее в свое время совершенно зря. Впрочем, если Вы действительно, обещаете написать эту статью, я Вам кое-что пришлю, чего для Сазоновой, к сожалению, не имел. Ну, Ир.Вл. Вам нежно кланяется, а о “заячьем тулупчике”... Жму Вашу руку. Черкните в свободную минуту, не только по делам, а и “для души”. Ваш Г.И. P.S. А мои желтые лоферы? А куртки с тиграми и пр., которые я уже умственно переживал на ногах и плечах? Если, конечно, эта посылка возможна. Beau-Séjour 29 июля 1955 г. Дорогой Роман Борисович, Несмотря на еще усилившуюся жару — отвечаю Вам почти сейчас же. Не скрою — с корыстной целью. Что Вы там ни говорите насчет чемодана с рукописями и т. д. — из деревни Вы пишете куда очаровательнее, чем из Нью-Йорка. Опять испытал “физическое наслаждение” и срочно отвечаю, чтобы поскорей опять испытать. То же самое, конечно, и Одоевцева, только — как дама — она свои физические чувства стыдливо скрывает (должно быть потому, что у ихнего брата — такие чувства более — от природы — интенсивны). На стишок о Майами — хотел порифмовать в ответ, но пот течет, как не отпиваюсь местным — чудным! — вином со льдом. Давление поднимается, но рифма не идет. Кстати, спасибо за заботу о моем давлении. Но мой случай не так прост. Сильные средства для меня прямой путь к кондрашке — мое давление надо не сбивать, а приспосабливать к организму. Черт знает что. Я всегда чувствую, что мироздание создал бездарный Достоевский — этакий доктор Б...., если читали. Ну, опять скажу — “нос” у Вас на стихи первоклассный. Чтобы не вдаваться в подробности: Илиаду выбросьте целиком, нечего в ней заменять. Из трясогузки две первых строфы — тоже вон. Дошлю одну или две новые — как выйдет. Насчет Нила я просто описался. Ваша гимназическая учеба совпадает с моей кадетской — я хотел написать “полноводный”. Для всех стихов — напоминаю — необходима авторская корректура, пожалуйста, не забудьте и уважьте насчет этого. Но хотел бы к имеющимся теперь у Вас девяти стишкам дослать по мистически-суеверным соображениям — еще три. То есть чтобы была порция в 12. уж потесните чуточку Ваших графоманов. Тем более, что мой “Дневник” по взаимному дружескому уговору ведь печатается отдельно от прочих — привилегия, которую я очень ценю (и, пожалуй, все-таки заслуживаю). Пришлю три маленьких и — по возможности — лирических. Как Вы теперь мой критик и судья, перед которым я, естественно трепещу, в двух словах объясню, почему я шлю (и пишу) в “остроумном”, как Вы выразились, роде. Видите ли, “музыка” становится все более и более невозможной. Я ли ею не пользовался, и подчас хорошо. “Аппарат” при мне — за десять тысяч франков берусь в неделю написать точно такие же “розы”. Но, как говорил один ва-силеостровский немец, влюбленный в василеостровскую же панельную девочку, “мозно, мозно, только нельзя”. Затрудняюсь более толково объяснить. Не хочу иссохнуть, как засох Ходасевич. Тем более не хочу расточать в слюне сахарную же слизь какого-нибудь N... (пусть и “высшего” там у него качества). Для меня — по инстинкту — наступил период такой вот. Получается как когда — то средне, то получше. Если долбить в этом направлении — можно додолбиться до вспышки. Остальное — м.б. временно — дохлое место. Да, в последней книжке нам обоим очень понравился Елагин. Кроме последней строфы, в которой подъем скисает. Но все-таки очень хорошо. Таланту в нем много. Но вот “в университете не обучался”, как говорили у нас в цехе. При случае передайте от меня Маркову искренний привет. Он мне и стихами (гурилевские романсы — в “Опытах” слабо) и обмолвками в статьях очень “симпатичен”... Но что за занятие писать афоризмы! Лейб-гусара полковника Ельца все равно не перешибить. М.б., читали в свое время: “Смерть его есть тайна, которой еще никто не разгадал”, и рядышком: “Разбить биде — быть беде” с портретом автора в ментике и с посвящением моему другу принцу Мюрату. Куда уж тут тягаться. Пишу я Вам что попало, но, как видите, с явным стремлением подражать блеску Ваших писем. Разумеется, получается не то. Но и старанье тоже считается. Сколько великих людей и великих произведений взошло на одном стараньи. Вся (почти) — блестящая — французская литература — живой пример. Давно ли Вы читали Флобера? Я вот сейчас перечитываю: один пот, а в общем ведь “весьма недурно”. Ну, ну, — что это Вы напишете об “Атоме” и вообще. Жду с чрезвычайнейшим интересом. Только не откладывайте, напишите. Что желаете, как желаете. Это и будет хорошо. Зинаида, которую я обожаю, писала вообще плохо. Говорила или в письмах — иногда все отдать мало, такая душка и умница. А как до пера — получается кислая шерсть. Кроме стихов. Я тщусь как раз в своих новых воспоминаниях передать то непередаваемое, что было в ней. Трудно. “Атом” должен был кончаться иначе: “Хайль Гитлер, да здравствует отец народов великий Сталин, никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом!” Выбросил и жалею. Ваш Г.И. 25 октября 1955 Seau-Séjour Ну ères (Var) Дорогой Роман Борисович, Я еще не совсем очухался и предпочел бы написать Вам, когда очухаюсь совсем. Но, с другой стороны, мне хочется, как умею, поблагодарить Вас за Вашу статью. Хоть коряво, но собственноручно. Ваша статья блестяща и оглушительно-талантлива. Еще блестящей, чем о Цветаевой. Никто так о поэзии не умеет писать, да и очень редко кто вообще умел. Я говорил Вам как-то в одном из писем, что при полной “непохожести” статья о Цветаевой — эквивалент лучшим статьям Анненского. Не в “Аполлоне”, где он хотел угодить, — а тех, которые он писал “для себя”. Еще вспоминаю Леонтьева “Эпоха, стиль, влияния”. Верьте моей искренности: ведь статья напечатана, что же мне к Вам подлизываться задним числом! Самое замечательное в статье — ее подъем, полет. Все летит и звенит. Первый поэт и прочее обо мне говорили и писали, как Вам известно. Но всегда удручающе бездарно — ни “первого”, ни вообще поэта не было видно. Для примера, у Вас есть статья Зинаиды об Атоме. А ведь она прямо бесилась от Атома и несколько воскресений у Мережковских говорила только о нем. И она же пустила в ход “первого поэта”. Она была умница, я безумно ее любил и уважал. Но все было как горох о стенку: могла бы и не восторгаться. Не говорю уже об остальных. Совсем не значит, что я со всем с Вами согласен. В части, касающейся Атома, я готов возражать слово за слово. Но и возражать Вам, “как в море купаться”. Я не в форме. Отложу эти возражения — если желаете их узнать — до другого раза. Хочу закрепить главное: Вы чудесно написали, согласен я или не согласен. Настоящий читатель согласится — Вы его кладете на лопатки. И я — как читатель — прочел и перечел, насладившись, забывая того Георгия Иванова — которого, м. б., ошибочно, понимаю по-своему, — видя и принимая целиком — того Г.Ив., которого преподносит Гуль. Повторяю опять — грех, если Вы не напишете свою “Книгу отражений”. Или — может быть еще точнее — Ваши “Воображаемые портреты”. Ибо критика большого плана всегда “Воображаемые портреты”, и именно тогда она может быть восхитительно убедительной. Заметьте, что дуанье Руссо свои фантастически гениальные портреты консьержек и бедуинов писал, предварительно измеряя “натуру” сантиметром — он хотел быть академически объективным. Все это не значит, что в основном Вы преувеличиваете или искажаете. Напротив, как раз наоборот. Правда как раз у Вас. Вы насквозь чувствуете поэзию. Ваши цитаты безошибочны. Другое дело источники этих цитат. Тут я со многим готов спорить. Но это “обывательщина”, как говорил Мережковский о всем лично-частного порядка. Общее же у Вас гипнотизирующе убедительно, и следовательно, “остальное все равно”. Ведь так? Скажу так: поздравляю нас обоих — себя, что обо мне написано, Вас, что умеете — то есть что Вам дано — так писать. Спасибо, дорогой друг. Я болен — не взыщите. Ответьте мне. Ведь последнее время от Вас все нет письма — ужо напишу. Так вот напишите. Извините за стиль и за почерк. Ваш Жорж 17 мая 1953 года Дорогой Георгий Владимирович, Получил Ваше письмо, большое спасибо, Отчество мое — Борисович, вместо Николаевича, но сие не важно. Николаевич тоже есть — Р.Н.Гринберг (“Опыты”), с которым мы дружим (с ним). Пойду по пунктам Вашего письма. Отзыв о П.З.' — писал очень искренно. И рад, что Вам он был приятен. В частности, я не отмечал некоторых досадных неверностей. Почему Вы называете Клюева — Ник.Вас. (вместо Алекс.)? Потом, у Вас на стр. 171 — получается так, что в 1913 г. Рейснер говорит о Красной армии чека? В стихах Есенина вместо “дождь” — “день”; и вместо “пронеслась” — “замерла”. Вы не держали корректуру? Я не хотел об этом упоминать в рецензии, ибо в конце концов — не в этом же суть. Но это досадно. И читатель (литературный) это замечает. Может быть, это “Чехов” виноват? Он — могёт... Далее. Спасибо за отзыв о Кон.Рыж. Но разрешите — не поверить, чтоб на стр. “Возр.” мог бы появиться не только уж хороший, но даже приличный отзыв обо мне. Уж слишком я знаю — всю психопатию и злобность господина редактора. Он уж даже “высказался” о моей книге — что ее и издавать-то вовсе было не надо (это после того, как он мне в Париже — во времена нашей “дружбы”, когда он по субботам приезжал к нам завтракать и обсуждать все дела, — предлагал когда-то издать К.Р. вместе с его книгой — у него тогда появился какой-то издательский “шанс” в Германии). Ну да Бог с ним. Не пей из колодца — пригодится плюнуть. Ваш отзыв на страницах “Возрождения” меня теперь спортивно заинтересовал. Одним словом, их бин гешпаннт. Скажу Вам по чести — я очень хладнокровен к отзывам. Конечно, хороший приятен, но и на плохие не обижаюсь. Разумеется, Ваш отзыв был бы мне и приятен, и интересен. Очень тронут, что Ир.Вл. помнит что-то такое приятное для меня. А я — признаюсь — и позабыл. Но я вообще не из “ницшеанцев” (не из дорогих, не из дешевых) — не толкаю, не так скроен. Да и как толкать, когда мы сами все того гляди — упадем... Всего хорошего! Дружески Ваш Роман Гуль Ирине Владимировне целую ручки. 25 мая 1953г. Дорогой Георгий Владимирович, — получено все. Стихи — чудесные. Сейчас пишу второпях, но все ж скажу об одной ассоциации, которую они вызвали: “Васька Розанов в стихах”, много, много общего в “философии”, в “касании к миру”. Но сейчас дело не в “баснях”, а в чеке, который посылаю Вам с какой-то неимоверной стремительностью. Далее. Я говорил с М.М. и о прозе. Это можно тоже сделать. Стало быть — к сентябрьскому номеру шлите прозу (она может быть и вместе со стихами, сие одно другого не кусается). Сердечный привет, Ваш Роман Гуль. Ирине Владимировне целую ручки и с нетерпением жду повесть. Первая строфа В/ Дневника — просто гениальна — в ней такая магия — что физиологически хочется “грациозного”, да как_ 13 июня 1953 года Дорогой Георгий Владимирович, Письмо я Ваше получил, но несколько задержался с ответом. По причинам вполне уважительным. Во-первых, Я только на днях получил рукопись Ирины Владимировны. Ни прочесть, ни даже заглянуть — пока не в состоянии, ибо идет печатание кн. 33 — и Я замотан до чрезвычайности.. Постараюсь ее (с большим интересом — хочу) прочесть и высказать свое мнение Михаилу Михайловичу. Одним словом, с максимум благоприятствования и таким же интересом рукопись будет прочтена, и тут же Вам сообщу, как и что. Теперь (идя по Вашему письму). Не удивляюсь, что какие-то “друзья” что-то там наговаривали Вам о моем отношении и прочее. Эта чесотка в литературных кругах вполне эпидемична. Врали, конечно. Одни врут, как чешутся, другие — злее — живут этим почесыванием. Ну да, как бы это сказать поэлегантнее... — скажем- Бог с ними (но подумаем круче). “Коня рыжего” я Вам выслал и думаю, что Вы его получили. В Н.Ж. о нем ничего не было (оцените — до чего мы скромны, до “стыдливости”). Идем далее по В. письму. Между прочим, очень интересно то, что Вы пишете о Великом Муфтии', о его пометках на страницах Н.Ж. Хотелось бы прочесть. Кстати, он сам, без всяких встреч, разговоров и прочего — писал мне дважды или трижды — страшные комплименты относительно “Рыжего” (часть я опубликовал предисловием). Скажите, а читая, ругал? Между нами, по чести, — напишите, было бы интересно. Смешно. Я, как и Вы, философски и юмористически отношусь ко всем этим вещам и вещичкам. Письмо Ваше, слава Богу, не похоже ни на А.Ф.', ни на Bac-Ал.- А.Ф. пишет, как “порочный школьник” или даже как “Пьеро” — за кулисами. Черт знает что. Но — характерно. С эдаким почерком в правительство брать людей просто было неприлично. Вот и подучилась.. клякса... правда, говорят, что через сто лет Керенский — это тема для драмы. Верно. Только трудно тянуть-то эти вот сто лет. Очень рад, что Вы уже пишете ”жизиь, которая мне снилась”. Прекрасно. Вот Вам и сила ЧЕКА (но не Че-Ка!).., В удаче Вашей веши — уверен. Я понимаю, что “прежние* П.З- Вас не удовлетворяли, и м. 6. даже раздражали. Последние главы — ведь совсем другое — по общему тону, по общему строю — крепче, проще, сильнее — и без “рококо”. “Рококо” пережито. Очень, очень жду В/? вещь. М.М. тоже очень рад этому. В стихах Ваших уже было исправлено — “толковать”. Я ведь в набор сдал ВТОРОЙ список. Очень, очень хорошие стихи. Я люблю возиться — с “техникой” журнала. Я сверстал их сам очень хорошо. Только одно стихотворение разорвалось (со страницы на страницу). Все остальные — целехоньки (им же больно, стихам-то, их рвать нельзя). ' Аф.Керенский. У А.Ф. почерк выл и неразборчивый и детский. 2 В.А.Маклаков У ВА. почерк совершенно неразборчивый, как какие-то иероглифы. Вас начнем с сентябрьской (это я принял в расчет). Но прозу И. В. можем начать только с декабрьской. Впрочем, если все будет устроено в смысле гонорара — то это значения большого иметь не будет. Все попытаюсь обговорить с Мих.Мих. Он — самодержец. Но очень конституционный. И мы с ним работаем очень хорошо и дружно. Транскрипцию карт д'идантитэ — принял во внимание. Вспомнил я эти карт д'идантитэ — и прямо рвать потянуло. Ведь тут ничего подобного, все по-человечески. Сошли на берег — и не видите никаких карт д'идантитэ, никакого Афганистана Парижской Префектуры, ничего. Вообще, хороша страна Америка! Очень! И у нас в Европе о ней были совершенно не те представления. Ну скажите, можете ли Вы себе представить, что по Бродвею бегают белки (самые настоящие), я живу возле Бродвея. Они перебегают Бродвей и бегут к Гудзону, где живут — в саду (у берега) и в аллее (набережной). Или — на Бродвее стая голубей — садится людям на плечи, на руки, когда люди эти их кормят. А таких старичков, старушек (и не старичков, и не старушек) множество. А как хорош этот самый Риверсайд Драйв — набережная по Гудзону — вся в зелени, на газоне, на луговинах можно валяться как хочешь, не то что “ферботен”. Одним словом, зря Вы не приехали в Америку. Жили бы тут во всяком случае не хуже (а уверен, даже лучше), чем в Монморанси. Кончаю. Дружески жму Вашу руку. Ручки Ирины Владимировны целую. Ваш искренно: Роман Гуль. 2 марта 1954 года Дорогой Георгий Владимирович, Был очень рад получить от Вас письмо, а то я уж голову ломал, что такое, что за история? Правда, Вы “историю” так и не разъясняете, только “намекаете” о каком-то “гнезде” и о какой-то явно глупой и совершенно лживой сплетне. Для меня это настолько “как снег на голову”, что я даже и понять не могу, что — сплетено? Но я хочу знать, чтобы всякому вралю перекусить горло (я могу быть от мяса бешеным тоже! и как!). Если кто-то что-то выдумал и наврал, то это неспроста — есть такие в нашем литмире сволочи, которые только и заняты тем, как бы кого-нибудь с кем-нибудь перессорить и пр. Вот и родятся творимые легенды, всегда глупые, но почти всегда достигающие цели. Вы вот в какую-то пущенную “черную кошку” — поверили. Я уже давно не верю. Я прямо хватаю эту самую черную кошку за хвост и за ноги и са-ди-сти-чес-ки бью ее о косяк. Дайте мне крови! Напишите, кто и что наврали — и я обидчика убью... Дальше. Антологию высылаю Вам одновременно с этим письмом, но не все воздухом, ибо спешки нет. Насчет Цветаевой — горюю, сам взялся писать о ее чудесной прозе (не целиком, м.б., чудесной, но иногда — изумительной). Я ведь довольно долго дружил с М.И., у меня есть много интереснейших писем ее. Здесь Е.И.Еленева собрала все, что М.И. писала (тома на три прозы). Насчет того, что “нас мало” — именно. Вот поэтому, когда брюсовские катакомбы уже наступили — “целиком и полностью”, — нам как-то надо держаться “насмерть” — хоть мертвыми, а стоять. Именно из этих чувств я и тороплю чеки Иванову и Одоевцевой — как воздух, как кислород. И М.М. в этом смысле всегда очень за Вас обоих. Присланное Вами и И.В. буду очень ждать и люблю заранее. Хорошо, что Вы переехали в Париж — “ах, Кира, увези меня в Париж!” ' Быстрее обороты. Как получим материал, думаю, что чекушка не замедлит. Чекомания... О “Возр.” всю порнографию слышал (но, конечно, подробностей не знаю) — какой-то Витте иль св. Витт? Кто это? До такого святого Витта не доходил, кажется, и мой друг Мельгунов. Между прочим, у меня хорошая память (особенно на стихи, которые как-то всегда застревают — хорошие, конечно). Или нехорошие — тоже. Петербургскую поэзию Вашего времени знаю довольно неплохо. Но вот никогда не видел и не читал Вашу старую книгу — “Па- мятник славы”. На днях был в Паблик Лайбрери — наткнулся, взял и прочел. Это, конечно, плюсквамперфектум. Но было занятно прочесть... здорово нас жизнь помыкала и вымыкала. Ну, кончаю. Целую ручки Ирины Владимировны, крепко жму Вашу. Ваш дружески — исполнительный член редакции Р. Г. 12 июня 1954 года Дорогой маэстро, только что получил Ваше письмо и стихи. И как раз наступило время относительной свободы в делах и суете. Отвечу Вам подробно обо всем. Первое, не писал Вам, ибо был оч. занят с очереди, номером (а кроме того — других дел куча). Понял, что Вы не пришлете к этому номеру. И от прозаика слышит поэт: Сроки пропущены! Сроков нет! Но надо решить вопрос: будете ли Вы вообще писать? Об Антологии? Почему нет? Нехорошо трусить, маэстро! Нехорошо... Чек я Вам вышлю. Скоро. Слово чести. Но я хочу с Вами поговорить по душам. Я не знаю, кто Вы — Немирович-Данченко или Станиславский? В мемуарах Данченко есть хороший штрих. Ужинали они в “Праге” (исторический ужин — основание МХТ). И под конец, уходя, Немирович мимоходом говорит: будем, стало быть, вместе работать и давайте говорить всегда друг другу правду. И неожиданно для Немировича — Станиславский вдруг как вскинется: нет, только не — правду, ради Бога, я правды не выношу и пр. и т.п. Так вот, кто Вы? Станиславский? Все равно — я Немирович — и хочу Вам сказать, что думаю, ибо это “для дела” нужно. Вы знаете, как Н.Ж. относится к Вашим стихам. “На большой палец!” Так вот — говорю честно — я оч. был рад, что Вы опустили два стихотворения из первого присыла. Но это еще не все, маэстро! Надо опустить (дружеский совет) еще одно: “Помер булочник сосед”. М.6., Вы вскрикнули, маэстро, — ах, Гуль, ах, сволочь, ах, е. т. м... Может быть. Но верьте мне, дружески говорю — это “бяка”: “Пил старик молодцевато — хлоп да хлоп — и ничего”. Да что Вы, маэстро, разве это Вы? Зачем же Вам ни с того ни с сего формально снижаться? Упаси Бог и святые угодники, этого совсем не надо. Вы знаете, и это не только мое мнение (а у Гуля — верьте — слух почти абсолютный, ей Богу!). Один человек, оч. любящий Ваше творчество — прочел это стихотворение (вместе с другими) и сказал: ну, кажется, уж доходим до частушек. Маэстро, у Вас, кажется, опять сорвалось — Гуль, сволочь, ах, и т.д.... Но Вы все-таки не правы. А этот человек-то — прав. Дружески рекомендую и прошу — скиньте со счетов — нехорошего этого старика, который и пить-то не умеет вовсе, ну его к черту. Далее. Переходим к следующему пункту повестки. Посылка Вам — будет беспременно. Вся задержка была в занятости жены. Это она ведает, а она была нездорова и пр. Мне известно, что для Вас уже лежат: пальто драповое, синий костюм летний, рубахи, что-то еще из белья и ботинки (как Вы любите, без завязок, к черту завязки, это здесь называется “лоферы”), галстуки. Но ничего еще нет для И.В. А американка наша милая уже в деревне. Но клянемся, что из деревни пойдет (там доставать все это гораздо легче, оттуда вещи Вам и ушли в прошлый раз). Так что и отсюда пойдет Вам. И из деревни. То, что помирились с Адамовичем — хорошо. Лучше же мириться, чем ссориться, тем более, что Адамович... на российский престол не претендует и вообще человек умный. Кстати, поговорите с ним — может, он напишет ч.-н. для Н.Ж. Редакция Н.Ж. ничего не имеет против Адамовича. В Берлине в свое время ходил такой анекдот: торгпредство ничего не имеет против Рабиновича. А Рабинович имеет дом против торгпредства. Итак, поговорите с ним. Нам интересней — темы литературные, а не философические. Может быть, он напишет — по поводу статьи Ульянова? Я в статье о Цвет, тоже касаюсь Ульянова и его темы. Мне представляется нужной эта тема — пусть мы стары, пусть мы уходим — но даже “баттан ан ретрэт” — надо бить наступающего хама... Согласны? Итак, Георгий Владимирович, подумайте об антологии и отпишите мне, пожалуйста, будете ли писать. Подумайте и о статье по поводу Ульянова. А — нет. Поговорите с Адам. Пусть он этим “начнет карьеру” в Н.Ж. К тому же мы и платим что-то. Не только слава, но и добро... О книге И.В. хочет написать Юрасов. Мне представляется это интересным. Он — новейший эмигрант. И ему книга оч. понравилась. Он сказал мне, что с большим удовольствием напишет. Ну, кажется, написал обо всем и заслужил тем всяческие индульгенции. Когда-нибудь напишу Вам, как за три недели до смерти наш Великий Муфтий '' писал мне — “обожаю подхалимаж, как Сталин. Даже больше, чем Сталин”. И с эдаким “легким” посошком отправился в загробное странствование. Ох, грехи наши тяжкие- Сердечный привет, дружески Ваш Роман Гуль И.В. целую ручки. 27 июня 1954 года Дорогой Георгий Владимирович, ну вот мы с Вами и в конфликте. Как скоро прерывается наша дружба! И все из-за камбалы и кенгуру... Нет, нет, маэстро, камбалу Я не отдам Вам в кабалу! Иду к старейшему еврею, Он открывает Каббалу, И чудодейственно лелея, Нам дарит Вашу камбалу! В чем же дело? Да в том, что я был очень рад, что Вы сняли многое из первого присыла, но — кенгуру и камбалу — не отдаю. Как хотите. Почему? Вы говорите, что кенгуру это не “На холмы Грузии”, не “Еду ли ночью по улице темной” (две первых строки), не стихи Некрасова к Панаевой. Допустим, Вы правы. Но в кенгуру такое “милейшее уродство” и такое “веселое озорство” — что убивать их никак не возможно. Протестую. Хочу их увидеть напечатанными. К тому же “вертебральную-то колонну” надо же подарить русской литературе, до этого — у нее ее не было. Я разыгрываю сразу несколько варьянтов. Понимаю, что теперь — в этом “Дневнике” — кенгуру будет не к месту. Хотя... Это не сказано... Может быть, даже наоборот, такая “запятая” будет очень недурна! Было же раз — “полы моего пальто”? И даже имело потрясающий успех... у Мельгунова. А кенгуру и камбала будут иметь в этом же кругу — совершенно ошеломительный успех. Давайте “похамим”, элегантно, но элегантно. Предлагаю Вам вставить кенгуру. Это один варьянт. Другой такой. Когда я прочел впервые кенгуру и в него “влюбился без памяти”, то я подумал, что этот стих написан в четыре руки. Мне показалось, что первоначально его набросала Ир.Вл. — а потом Вы кое-что прибавили, рамку. И вот у меня мелькает мысль, м.б., И.В. нас помирит? М. 6., она возьмет этих милых зверей под свою высокую руку и от ее имени мы их тиснем в след, книге? Ирина Владимировна, вы как? Не слышу? Что? Согласны? Тогда — единогласно! И первоклассно! Но не слышу через океан — очень шумит... Дабы засвидетельствовать мою полнейшую искренность в отношении кенгуру — предлагаю Вам даже посвятить их “Р.Б.Гулю”. Ей-Богу. Конечно, было бы еще правильнее посвятить их Мельгунову или Тырковой. Это была бы, правда, “пощечина общественному вкусу”. Но было бы неплохо. Но если Вы посвятите кенгуру Гулю — то Мельг. будет хохотать до колик — и всем будет показывать, всем тыкать — “до чего Гуль и Иванов довели НЖ — из лошади сделали верблюда”. Это — забавно. И безобидно. Одним словом — жду ответа — чтоб конфликт не перезрел из-за этих животных черт знает во что. Нет, ей-Богу, подумайте и давайте напечатаем кенгуру (это вроде как анчоус на гренке с черносливом — после всяческих десертов)... Далее. Посылка ушла дня три-четыре назад. Перечислю вещи: пальто-драп (черное), костюм синий летний (его, мне думается, придется покрасить, он слегка выгорел, но костюм цельный); ботинки — лоферы черные, какие-то носки, платки; ботинки белые для Ир.Вл., для нее костюм летний, явно требующий переделки, ибо размер, кажется, не ее, и еще какая-то мелочь для Ир.Вл. Вот, по-моему, все. Только давайте по простоте. Вы понимаете, что посылать ношеные вещи — неприятно. Было бы приятно — прийти к Бруксу — и заказать посылку на 1000 долл. всяких “уникумов”. И поэтому — Вы просто пишите, то-то, мол, никуда не годится, то-то, мол, — ничего, то-то выкинули, то-то пришлось. А мы будем рыскать. Из деревни, м. б., ч.-н. приглядим. Там есть в одном городке, куда мы ездили с миссис Хапгуд часто, такое симпатичное заведение. Прошлогодние вещи были оттуда. Ледерп-лекс — пришлю просто по почте. Я сам его ел. Но сейчас ем другое — “Клювизол” — канадское какое-то средство — комбинэйшен витаминов с железом и пр. До Америки не ел никаких “вайтаминс”, а тут все едят, даже неприлично, если не ешь. И действительно, вещь стоящая, прекрасная. Пришлю. Ну, кажется, на все серьезное ответил. Сейчас обрываю, ибо надо укладываться. Итак, до свиданья! Дружески Ваш Роман Гуль. 18-го июля 1954 г. Дорогой Георгий Владимирович, Ваше интересное письмо (и одно стихотворение — прелестное) получил в глуши Массачузетса. Большое спасибо. Стих ушел в набор вместе с Камбалой. Поразмыслив, думаю, что не надо Камб. мне посвящать, я секретарь редакции, Вы писали обо мне отзыв, я писал о Вас — не стоит дразнить гусей. Повременим, так будет лучше. Понимаю от души Вашу нелюбовь к “умственному труду”. Я жене все твержу, что хотел бы “собак разводить” — чудесная промышленность и очень симпатичная, но ничего не поделаешь, надо “в общество втираться”, хоть и тяжело. Кстати, сегодня в своем лесном “стюдьо” — взял “Оставь надежду” и насмерть зачитался, оч. завлекательно построено и здорово написано. Прочту запоем. Рецензию устроим хорошую. Если Юрасов не напишет (он хотел), то сделаем иначе — м. 6., “своею собственной рукой”. Простите, что не выслал еще ледерплекс. Это потому, что все не были еще в нашем уездном городе — Атол. А тут в глуши нет этих веществ. Но в первый же выезд — я куплю и вышлю. О Набокове? Я его не люблю. А Вашу рецензию (резковатую) в “Числах” не только помню, но и произносил ее (цитировал) жене, когда читал “Друг, берега”. Ну, конечно же, пошлятина — на мою ощупь, и не только пошлятина, но какая-то раздражающая пошлятина. У него, как всегда, бывают десять-пятнадцать прекраснейших страниц, читая кот. Вы думаете — как хорошо, если б вот все так шло — было бы прекрасно, но эти прекрасные страницы кончаются и начинаются снова — обезьяньи ужимки и прыжки — желанье обязательно публично стать раком — и эпатировать кого-то — всем чем можно и чем нельзя. Не люблю. И знаете еще что. Конечно, марксисты-критики наворочали о литературе всяческую навозную кучу, но в приложении к Набокову — именно к нему — совершенно необходимо сказать: “буржуазное” искусство. Вот так, как Лаппо-Данилевская. Все эти его “изыски” — именно “буржуазные”: “мальчик из богатой гостиной”. А я этого не люблю. И врет, конечно — и бицепсы у него какие-то мощные (какие уж там, про таких пензенские мужики говорили — “соплей перешибешь” — простите столь не светское выражение). Вообще, я к этой прозе отношусь без всякого восторга. И честно говорю: не мог читать его книги. Возьму, подержу, прочту стр. десять — и с резолюцией “мне это не нужно, ни для чего” — откладываю. Прочел только — с насилием над собой — две книги (обе в деревне, летом): “Дар” в прошлом году, “Приглашение на казнь” (в деревне во Франции). Не могу, не моя пища. Кстати, мелочь. Не люблю и его стиль. Заметьте, у него неимоверное количество в прозе — дамских эпитетов — обворожительный, волшебный, пронзительный, восхитительный, и дамских выражений — “меня всегда бесит” и пр. О нем можно было бы написать интересную “критическую” статью. Но это работа. А мы больше бы — “собак разводить”. Спасибо за лестные слова (Ваши и И.В.) о статье о Цветаевой. Мне думается, что статья ничего себе. Еленева ей была растрогана потому, что — “в ней настоящая Марина” — а она ее оч. любила. М. б., она и права. Ах, Марина — непутевая была покойница и бешеная... но тем и хороша. Хочу написать теперь об Эренбурге (за всю работу в Н.Ж. — уже больше двух лет — о Цвет, написал первую статью; видите, неопровержимое подтверждение, что — “собак разводить”). Да и то меня друзья ругают, говорят, что стыд и позор — ничего не пишу. Дела, дела загрызли... И все хочется дышать, я не писать, идти куда-нибудь (все равно куда), а не сидеть за письменным столом, молчать и не думать (а иногда и думать) — а не читать, вообще — быть, а не существовать. А быть трудно в наши дни и в нашем положении. Ну, наконец, крепко жму Вашу руку. Целую ручки Ир. Вл. Ваш Роман Гуль. 20 января 1955 года Дорогой Георгий Владимирович, И Вас —• с Новым годом! Получил Ваше письмо. И совершенно согласен с Вашим предложением: принимаю единогласно! Будем в Новом году вести себя хорошо. Насчет того, что я снял посвящение с камбалы — прошу прощенья. Но дело в том, что я с детства не люблю рыбы. Ей-Богу. А вообще я был бы, конечно, очень польщен Вашим посвящением. Только чур не на рыбьем, а что-нибудь такое — чудесное, лирическое. Дружески Ваш: Роман Гуль 28 февраля 1955 года Дорогой маэстро, Был очень рад получить от вас письмо. И еще больше — Рад тому, что живете в Варе, Что играете на гитаре, Что бесплатен и стол, и кров, И от Вара далек Хрущев! Но еще больше тому, что М.М. Карпович выхлопотал Вам прекрасную подмогу, которая докажет Вам, что жизнь прекрасна вообще, а в Варе в частности. Я не ответил Вам быстро, ибо я очень занят, так занят, как Вы ни когда не были заняты в жизни. Хотя, может быть, в те времена, когда Вы в желтой гостиной какого-то клена принимали какое-то общество, — может быть, тогда Вы и бывали заняты, но не тем, чем занят я “на сегодня”, как пишут в советских газетах. Нет, правда, без шуток. Очень занят и очень устал. Кстати, с мюнхенской станции “Освобождение” пойдет мой скрипт, кот. я послал как-то недавно — о Вас, жуткий маэстро. Признаюсь — уточним — о Вас передавать в страну “победившего социализма”, конечно, невозможно. Вы же развратитель пролетариатов и можете их разложить... Но именно поэтому и оцените мою гениальность, как я подал Вас — я передал небольшой отрывок о Мандельштаме из “Петербургских зим”, предпослав рекламное (Вам) предисловие: “друг Анны Ахматовой и Николая Гумилева, Георгий Иванов по справедливости считается лучшим русским поэтом за рубежом”. Хорошо? Надо бы лучше — да некуда. И славу Вам даем, и деньги, и все, что хотите, а Вы все нас презираете, и только, как Петр Ильич Чайковский с бедной этой (как ее) Марфы Елпидифоровны фон Мек — все требуете кругленьких и кругленьких... А наши-то труды — без оных ведь? Это грустно. Хорошо всегда, когда за эпистолярным трудом стоит эта возможность получения кругленьких — и стиль становится резвее. Нихт вар? Это Вам не Вар (просто). Кстати, где же Вы? В русском (публичном?) доме? Нет, правда, напишите, это, вероятно, детище Роговского? Одно время детище было красноватым, теперь, наверное, — не так уж чтобы. Вы интересуетесь моей болезнью? Ну, как Вам сказать, я рад бы был так еще полежать. Лежал прекрасно, первоклассно, уйти я вовсе не хотел! Госпиталь был чудесный — и с телефоном, и с радиоаппаратом — и китаяночки вас обмывают каждый день, и негритяночки натирают через день. Вообще, чудо века. Теперь бегаю, как молодой. До поры до времени. “К чему скрывать?” Кстати, Завалишин (чтобы не забыть) говорит, что “Распад атома” у него и письмо Гиппиус у него. И что если б Вы ответили ему своевременно, то заработали бы деньги, он парень очень милый и теперь более-менее трезвый. Если Вы напишете ему письмо (а можете просто для него вложить это письмо в то, которое Вы пошлете мне —• зовут его Слава, или Вячеслав Клавдиевич, что то же), чтоб он передал книгу и слова Гиппиус мне, он передаст. А нам это надо — для статьи о Вас, которая будет. Я даже думаю, не трахнуть ли мне о Вас эдакий памятник! Могу. Но как быть с гостиной желтого клена, Ваше Сиятельство? Ее придется забыть, пожалуй. Начнем — с заграницы, а прежнее — заштрихуем. Так? Итак, умер Ставров, умер Кнут — да, года идут, идут. Ставров был на год старше меня, а Кнут и вовсе был мальчик, что-то под пятьдесят, кажется... Поблагодарите Юрасова, он написал прекрасную рецензию, на которую обратили внимание множество человечества. Ей-Богу! Мой друг, Марк Вениаминович Вишняк (с которым очень дружим) звонил и сказал, что самая интересная рецензия в номере! Вот до чего прославили, а все зря, все ни к чему, барыня опять недовольны. Итак, шлите все, что хотите, все будем печатать крупным шрифтом, вразбивку — курсив наш (отдай ему его курсив! говорит, кажется, Остап Бендер). Теперь две строки всерьез: выходит Мандельштам, хотите написать о нем? Но только без неправды. Если Вы не обманете нас, а напишете, то я Вам тогда пошлю. А не напишете, так и не просите. Думаю, что о Мандельштаме Вам все книги в руки. Это было бы очень интересно. Но ведь беда-то в том, что Вы неверный человек. С Буровым наверное куда верней, а нас, как народников-интеллигентов гуманитарного пошиба, — презираете. Одним словом, кончаю. А мечтаю, знаете о чем: о деревне Питерсхем, куда хотим завалиться в этом году пораньше — ах, как там здорово. Написал бы Вам о лесе, о зорях, о птицах, но знаю, что Вы урбанист, и робко смолкаю. И.В. — привет! Крепко жму руку, Ваш Роман Гуль Оглавление   www.pseudology.org