Июнь 2005 года Марк Максимович Блиев Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений Часть II. Южная Осетия в политических коллизиях новейшего времени. Раздел 1 1917 год Накануне второй русской революции Южная Осетия оставалась под неослабным игом грузинских Тавадов. В течение последних 10 лет, прошедших с окончания первой русской революции, осетинское крестьянство постепенно утратило свои завоевания и вновь подпало под гнет феодально-полицейского режима. Редкие поползновения к бунтам и волнениям пресекались властями жестоко и неукоснительно. Замечалось и другое – по мере ужесточения деспотического режима явно росло социальное напряжение. Особенность югоосетинских крестьянских выступлений заключалась в их четкой зависимости от российских политических кризисов. Осетинское крестьянство, несмотря на крайне угнетенное положение, хорошо ориентировалось в общей обстановке, складывавшейся в стране. Оно не предпринимало опрометчивых шагов, не открывало себе "фронта", заведомо ведшего к поражению. Этим объяснялось успешное наступление на Южную Осетию феодальной реакции, вернувшей себе прежние позиции. Но события 1917 года, в особенности – продолжавшаяся для России мировая война, были закономерны и вполне предсказуемы. О них догадывались даже в столь отдаленных глухих районах, каким, несомненно, оставалась Южная Осетия. Стоит отметить ещё одну важную черту осетинского народа: в обстановке, когда Россия была занята тяжелой мировой войной, в Осетии больше задумывались о том, как принять участие в этой войне и помочь России обезопасить себя, нежели о таком "рядовом" и "превратном" деле, как крестьянское восстание. Судя по всему, политическое пробуждение Южной Осетии относится к весне 1917 года. Оно состоялось под влиянием февральских событий в России, приведших к свержению царизма. Глубокая политическая перемена, происшедшая в Петрограде, стала известна в Южной Осетии лишь к весне 1917 года. В апреле этого года газета "Кавказский рабочий" сообщала о "многотысячном митинге" в Цхинвале. На нем царизм был назван "старым деспотическим правительством во всех областях жизни". Понималось и другое – становление России на путь "обновления". Специфика вовлечения Южной Осетии в общероссийские события заключалась в том, что при сложной внешней атрибутике, присущей политической революции в России, где были задействованы все сословия и политические партии, в Южной Осетии действовали, как и прежде, две основные силы: осетинское крестьянство, с одной стороны, и грузинские феодальные верхи – с другой. К наиболее сложной стороне противостояния этих двух политических сил можно было отнести разве что частичное присоединение к осетинскому крестьянству некоторых представителей грузинских социальных низов, так же, как и вовлечение крайне незначительных социальных групп из осетинских крестьян в "партию" грузинских Тавадов, господствовавших в Южной Осетии. В условиях, когда в столице России обрушился отслуживший свой век царизм, произошла перегруппировка, или же "перестройка" политических течений в Грузии и Южной Осетии. Наиболее престижно, как нечто обновляющее, выглядело социал-демократическое движение, имевшее два основных крыла – правое и леворадикальное. Правое крыло присвоило себе название "меньшевистского" и под этим прикрытием объединяло консервативные и реакционные силы Грузии; сюда входили главным образом представители традиционно фрондирующей части грузинских Тавадов, а также молодой и слабой грузинской буржуазии, мечтавшей о социальном восхождении в условиях грузинской автономности. Леворадикальное политическое течение, как и правые реакционные силы, социально не было однородным. Опираясь на угнетенные массы крестьянства и рабочих, это политическое крыло, выступавшее под эгидой большевиков, отличалось особой идеологичностью. Привлекательной для Грузии стороной большевистской идеологии, в основе которой лежал "русский марксизм", являлась её агрессивность. Она вполне импонировала восточным традициям политической борьбы. На грузинскую историческую поверхность как нечто естественное ложились две основные установки марксизма: а) идея о непримиримой классовой борьбе; б) установление диктатуры как главная задача революции. Николай Бердяев писал о двух разных марксизмах – европейском и русском. По тем критериям, по которым философ различал марксизм, вполне можно было иметь в виду и "грузинский марксизм", обладавший своей собственной социальной протоплазмой. Не случайно, что ни одна из национальностей Кавказа, не говоря уже о Средней Азии, не дала России столько марксистов-большевиков, сколько Грузия. Предрасположенность к агрессивной идеологии, несомненно, основывалась на одной-единственной предпосылке – глубоком проникновении в грузинское общество восточно-деспотических традиций. Несмотря на это, как грузинский марксизм, так и Большевизм, опиравшиеся на народные массы и боровшиеся в годы революции с феодальным гнетом в Грузии, представляли собой прогрессивную силу. Именно она последовательно противостояла феодальному мракобесию и сплачивала крестьян и рабочих во имя ликвидации средневекового социального гнета в Грузии. Что касается Южной Осетии, то она с самого начала присоединилась к идее большевиков о строительстве Советской власти, поскольку она больше всего отвечала интересам борьбы осетинского крестьянства с грузинским разбойным феодализмом. В этом отношении югоосетинские общества представляли собой некий социальный монолит, нацеленный на свое освободительное движение. Летом 1917 года осетинское крестьянство Южной Осетии продемонстрировало приверженность к политической солидарности и четкой ориентированности на антифеодальную борьбу. В августе этого года в селе Ортев состоялось "первое организационное совещание", на котором был создан "Союз революционного крестьянства". Судя по всему, "Союз" был образован в ответ на установление в ряде мест Южной Осетии власти так называемых меньшевиков. Так, последние успели в селе Корнис провозгласить свое властное управление, состоявшее из представителей феодальной знати. Крестьянские силы были внимательны к подобным политическим действиям. В противовес меньшевикам осенью 1917 года они создали Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, разогнавших в Корнисе феодальные власти меньшевиков. Но главным достижением этого года стоит считать Первый Съезд народа Южной и Северной Осетии. По архивным данным, извлеченным У. Тедеевой, на нем состоялся доклад по такому важному вопросу, как политико-административное и культурно-образовательное объединение двух частей Осетии. Благодаря русской революции впервые политически безупречно Первый Съезд Южной и Северной Осетии сформулировал национальную идею осетинского народа: "...перед нами во весь рост встала сознательная историческая задача – воссоединить Осетию и, образовав единый национальный организм, создать общенациональную основу для прогрессивного развития осетинского народа". В 1917 году этой проблемой занимались Н. Джиоев, С. Такоев, М. Гадиев, Г. Баев и другие. 1918 год Большевизм в Южную Осетию проникал главным образом из Тифлиса. Его проводниками были осетины-рабочие, занятые на тифлисских предприятиях. Число их неизвестно, однако, судя по помещениям, где происходили собрания осетинских большевиков, их было несколько десятков. В январе 1918 года в Тифлисе осетинские Большевики заседали в мужской гимназии, а затем в Народном доме. В конце того же месяца осетинские "интернационалисты", считавшие себя "социал-демократами", в Тифлисе создали "осетинскую партию большевиков „Чермен“. Она образовалась по примеру североосетинской крестьянской партии „Чермен“. Организаторы её основной своей целью ставили „организацию деревенской бедноты Северной и Южной Осетии“. Пока группировались партийные политические силы Южной Осетии, крестьяне занялись борьбой с грузинскими помещиками, господствовавшими в осетинских обществах. Её возглавил „герой гражданской войны“ Исак Харебов; создав специальный отряд из осетин, участников первой мировой войны, он обрушился своими силами на грузинских Тавадов. Отряд Харебова насчитывал от 200 до 300 крестьян, из них 150 человек составляли „ядро“ из бывших фронтовиков. Тифлисский губернский комиссар, происходивший из феодальных верхов, с тревогой писал о том, как отряд Исака Харебова расправляется с „целыми семьями помещиков“. „Третьего дня, – писал комиссар, – вырезана вся семья помещика Г.Н. Визирова в сел. Осиаури“. Судя по фактам и событиям, происходившим в Южной Осетии, обстановка здесь была предельно накалена. После смены власти в Петрограде власть в Грузии и Южной Осетии досталась главным образом дворянско-буржуазной прослойке, пытавшейся отстоять свои социальные привилегии. Тот же Цхинвальский участок, представлявший собой своеобразную метрополию для Южной Осетии, был в руках дворянина Казишвили. Последний являлся наиболее типичным для той обстановки чиновником, выражавшим интересы реакционных грузинских общественных сил. Именно с этой точки зрения заслуживает внимания его выступление на массовом митинге в марте 1918 года. На митинге глава Цхинвальского участка называл осетин „вековыми врагами“ Грузии. Главным же врагом Грузии была обозначена Россия: „Россия, – утверждал Казишвили, – вот уже 118 лет как покорила и лишила Грузию свободы“. Но и в этом виновником он считал осетин: „Это столетнее мучение и терзание, – говорил Казишвили, – Грузия перенесла по вине осетин. Осетины тогда, как и теперь, помогали русским покорить Кавказ“. Цхинвальский начальник был замечателен тем, что он в классической форме воплощал Политика-Тавада, защищавшего свое социальное положение от надвигавшихся угроз. В такой ситуации грузинский „Политик“ „соврет – недорого возьмет“. Как истинный враль, он был готов утверждать что угодно, при этом факты не имели никакого значения. Тот же цхинвальский лгун чуть ли не первым высказал формулу: "осетины – пришельцы, мы (грузины. – М. Б.) их приютили на нашей земле, но они вместо благодарности в любой момент готовы нанести нам рану в спину", – тезис, которому среди грузинской политической элиты суждено будет стать сакраментальным. Несомненно, он родился в кругу невежественных Политиков, но его можно будет услышать и от тех, кто себя относил к знатокам грузинской Истории. Казишвили-лжец врал, но он далеко не был похож на Мюнхгаузена-миролюбца. На митинге грузинский Тавад, заявивший, что он "скорее сотрет все с лица земли", нежели допустит "осетинскую анархию", организовал "красную гвардию", открывшую огонь по осетинским участникам митинга. В связи с этим Георгий Кулумбеков, осетинский революционер, заметил, что "проклятый царизм" не был таким опасным врагом, каким является для рабочих и крестьян "грузинский меньшевизм". По определению того же Кулумбекова, грузинские "меньшевики – детишки тех дворян – князей, помещиков, которые за счет крестьян нагуливают на своих плечах жир и смотрят на крестьян как на рабочую скотину". На митинге Герогий Кулумбеков говорил, что "весь государственный аппарат Закавказского правительства", пришедшего к власти в 1917 году, "состоит из царских держимордов: генералов, жандармов и полицейских". После красногвардейских выстрелов, произведенных по мирным митингующим, на второй день в селе Ванати "состоялся грандиозный митинг с представителями всех обществ Цхинвальского района". На нем вновь маячила фигура Казишвили, требовавшего от участников митинга разоружения. Крестьяне в свою очередь выдвинули свои "контр-ультимативные требования". Они решительно отказались от грузинских меньшевиков как от своих представителей во власти. Крестьяне подвергли резкой критике закон о земле, изданный 7 марта 1918 года Закавказским сеймом. Согласно этому закону за помещиком сохранялось владение в размере 50 десятин. "Кроме того, правительство дало помещикам возможность фиктивного раздела семейств с целью удержать за собой свои" прежние наделы. Митингующие требовали выселить "помещиков из пределов Горийского уезда, а землю их распределить пропорционально между малоземельными крестьянами, дома передать под школы". Они настаивали на удалении из Цхинвальского района Казишвили, Повришвили и Майсурадзе, которые "под видом установления социализма" прибегали к "диким зверствам", "работая в пользу помещиков". Глубокому осуждению крестьян подверглись также "красногвардейцы", раскрывшие свое истинное политическое лицо. Им указали на то, что они состоят из "духанщиков, купцов, князей, дворян и генералов, которым чужды интересы" осетинских крестьян. На митинге в селе Ванати подчеркивалось, что с помощью "красногвардейцев" грузинские Тавади и другие представители новой власти "производят... всевозможные издевательства, без всякой причины арестовывают, расстреливают, занимаются грабежами, разбоями и вымогательством". Из того, о чем говорили осетинские крестьяне, все ещё надеявшиеся на перемены к лучшему, складывается единое представление о политической обстановке, созданной в Грузии после октябрьских событий в Петрограде. Получившая от русской революции свободу, Грузия как бы спешила по образу и подобию собственных исторических традиций реанимировать уходившие глубоко в прошлое свои восточно-деспотические основания, ставшие национальной идеей грузинской знати. Это важное обстоятельство было столь прозрачно, что его хорошо видели даже неискушенные в Политике, неграмотные и забитые крестьяне. В "Протоколе" от 16 марта 1918 года крестьянского схода Джавского и Цхинвальского районов Южной Осетии подчеркивалось: "Мы, крестьяне Цхинвальского и Джавского районов, дали клятву, чтобы никогда, раз и навсегда, не возвращались в рабство и чтобы мы погибли геройски все, как один человек, для нашей свободы..." Требования крестьянского схода были политические: удалить из Горийского уезда "всех помещиков, как грабителей крестьян"; "удалить навсегда" "диктатора Казишвили, Сосико Повришвили, Шакро Терадзе и Майсурадзе". Российская революция и фактический уход Советской России из Грузии обнажили на небольшой территории Южной Осетии особенности исторической трансплантации, при которой трансплантатом явился все тот же восточный деспотический режим, наносимый на политическую физиономию грузинской элиты, на её характерную эхограмму. Судя по этим особенностям, так называемые грузинские меньшевики были прогнозируемы – не только применение ими вооруженной силы, но и само направление удара; острые внутренние противоречия, раздиравшие грузинское общество, выносились вовне, в сторону "исторических врагов" Грузии – Абхазии и Южной Осетии. Общественные силы Грузии отвлекались также дипломатическими играми с великими державами – Англией, Германией, США и Турцией, проявлявшими повышенный интерес к Закавказью, в частности – к Грузии. Об этом ещё будет сказано, здесь же отметим – в 1918 году грузинские реакционные политические силы, среди которых решающий тон задавали Тавади-консерваторы, создавали своего рода модулятивную систему, озвучивавшую "национальную" поведенческую концепцию, во всех решающих случаях оправдывавшую действия грузинской знати. Формировалась устойчивая политическая система, по-своему универсальная, определявшая внутренние социальные и внешние дипломатические ориентиры. В этой "системе координат" таким странам и народам, как Россия, Осетия, Абхазия, в сущности близким грузинскому народу соседям, не воевавшим с Грузией, а только помогавшим ей, будет отводиться роль "образа врага". Даже Турция и Персия, в свое время пытавшиеся уничтожить грузин как этнос, или же далекие Соединенные Штаты Америки будут востребованы как политические ориентиры, и на фоне этих предпочтений будут отвергнуты близкие соседи, отнесенные к "врагам Грузии". Это одновременно будет и феноменом, и, на основе своей четкой повторяемости, проявится как закономерный факт грузинской политической системы, исторически создававшейся на протяжении столетий. В 1918 году частью формировавшейся "новой системы" грузинского "алгоритма" являлась политическая концепция, складывавшаяся вокруг Южной Осетии, впрочем, как и вокруг других национальных меньшинств. Георгий Кулумбеков, один из лидеров югоосетинских крестьян, в марте 1918 года писал, что со стороны Грузии "национальные меньшинства, в особенности осетины подвергнуты жестокому насилию и грозит им опасность быть истребленными окончательно". Он свидетельствовал, что "в Цхинвали был назначен диктатор, палач и грабитель Коста Казишвили, который, по директивам Закавказского сейма, Цхинвальский район объявил вне закона". Непризнание Южной Осетии как самостоятельной географической субстанции – одна из исходных в политических установках, выдвинутых в 1918 году грузинскими реакционными националистическими кругами. Это было новшеством не столько в географии, сколько в национальной политической концепции. Старым, не раз проверенным, явилось другое – вооруженное нашествие на Южную Осетию. Несмотря на высокую степень терпимости и выдержки, проявлявшихся со стороны осетинского крестьянства, так называемые грузинские меньшевики всячески провоцировали вооруженный конфликт. В середине марта 1918 года югоосетинское население, уставшее от насилия и разбоя грузинских официальных властей, центром которых был Закавказский сейм, вновь повторило свои требования о прекращении грабежа, об удалении диктатора Казишвили, о равном распределении земли и др. В ответ на это грузинские власти бросили в Южную Осетию крупный вооруженный отряд, насчитывавший более двух тысяч солдат регулярных войск. Завязав бои с местным населением, губернский комиссар Г. Мачабели и "цхинвальский диктатор" К. Казишвили планировали совершить по Южной Осетии карательно-грабительское нашествие. Но силы местной обороны оказали грузинским войскам достойное сопротивление. По оценке Георгия Кулумбекова, "в неравной борьбе трудовое революционное крестьянство проявило доныне неслыханное геройство". Отчитываясь о пятидневных боях, он констатировал, что "правительственные войска" Грузии "разбиты вдребезги, им нанесен сокрушительный удар". Более тысячи солдат из правительственных войск были взяты в плен и разоружены. Другая часть войск осталась на поле боя или же бежала в Грузию. Были убиты и вдохновители нашествия – Г. Мачабели, С. Кецховели и К. Казишвили. Позже выяснилось, что нашествие на Южную Осетию было организовано самим Н. Жордания, главой так называемого меньшевистского правительства Грузии. Газета "Борьба" писала, что в решительный момент, когда малочисленность осетин стала сказываться на ходе сражения, на помощь с красным знаменем пришли грузинские крестьяне, тут же втянувшиеся в бой с "красными гвардейцами" меньшевиков. В условиях вооруженных акций со стороны Грузии начальник правительственной гвардии В. Джугели предъявил Южной Осетии шесть требований: о сдаче оружия, о выдаче "виновников" восстания, о выдаче "убийц" Коста Казишвили, Георгия Мачабели и Сандро Кецховели, об освобождении "пленных гвардейцев", ликвидации повстанческого фронта, о сдаче "похищенного из Цхинвала" имущества. На эти требования последовал четкий ответ: "оружия не сдадим, виновниками восстания были Казишвили Коста, Мачабели Георгий, Кецховели Сандро и др.", убийцами ваших товарищей были пули, ищите их на поле боя", "пленных освободим в обмен" на своих, "похищать мы ничего не похищали, похищала ваша гвардия". Поскольку после боев Цхинвали был отвоеван у меньшевиков и в нем власть досталась повстанцам, последовало постановление Закавказского правительства "о переименовании местечка Цхинвал в город с введением в нем городового положения". В конце мая 1918 года в Джаве состоялся съезд представителей Южной Осетии. Он проходил под предводительством главы Осетинского национального совета. На нем подавляющее большинство принадлежало "Большевикам", а точнее – представителям крестьянского Союза, которые в противовес грузинским "меньшевикам" называли себя "Большевиками". Основные вопросы, подвергавшиеся обсуждению на съезде, были: "проведение колесной дороги через Кавказский хребет" с целью объединения усилий с Северной Осетией в борьбе с грузинской реакцией, создание "национального полка", вопрос о распределении лесов и др. Не менее важным был следующий, четвертый съезд представителей Южной Осетии. Он проходил в селении Цунар, расположенном рядом с Цхинвали. Значение его состояло в том, что съезд дал ясный ответ на главный политический вопрос – о целях революционной борьбы в Южной Осетии. По свидетельству корреспондента газеты "Борьба", съезд в Цунаре "собрался под знаком освобождения осетинского народа" от грузинского тавадского гнета. На нем тон задавали в основном "бывшие солдатские фронтовики". Тифлисские власти во главе с Н. Жордания жестко контролировали ситуацию в Южной Осетии. Замечалась при этом характерная особенность – чем неблагополучнее развивались политические события в Грузии, тем все больше внимания уделялось Южной Осетии. Горийский уездный комиссар Джапаридзе постоянно ставил в известность министра внутренних дел правительства Грузии о положении в Южной Осетии. Судя по его докладам, в югоосетинских обществах господствовала политическая солидарность, поддерживавшаяся бывшими фронтовиками, решительно настроенными против грузинских властей. В ответ на требование Тифлиса к комиссару Горийского уезда об усилении в Южной Осетии политической работы – Джапаридзе объяснял, что это невозможно: "деревенские граждане, бывшие крестьяне, – писал Джапаридзе своему правительству, – чуть ли не поголовно преступно настроены против... бывших дворян и князей на почве сословной розни, чему с самого начала революции и поныне главным образом способствуют бывшие солдаты фронтовики, вернувшиеся по домам". На Джапаридзе, как на уездного комиссара, Южная Осетия своей политической монолитностью производила столь пугающее впечатление, что он просил "выслать в Гори в мое распоряжение бронированный поезд на стоянку, а также аэроплан для разведок". Подобные запросы уездного комиссара были понятны, если учесть, что среди осетинских крестьян, испытывавших тяготы от грузинских феодалов, расхожей являлась идея о том, что "в целях предотвращения восстановления крепостной зависимости необходимо физически уничтожить всех дворян и князей, не взирая на возраст и пол". Комиссар Джапаридзе не был уверен, что ему не придется разделить участь грузинских феодалов, и вскоре покинул свой пост. Новый уездный комиссар И. Карцивадзе отличался от своего предшественника особой воинственностью; югоосетинских крестьян он считал "злонамеренными элементами и врагами Грузинской республики". Несмотря на это, Карцивадзе не исключал политических мер, направленных на вовлечение Южной Осетии в орбиту созданной грузинской государственности. В частности, им был согласован с правительством Грузии вопрос об участии Южной Осетии в выборах в грузинский парламент с правом выдвижения своих кандидатов в депутаты. Шестой съезд югоосетинских обществ включил в повестку дня вопрос об отношении к парламентским выборам в Грузии, но когда началось обсуждение, делегаты сняли вопрос с повестки. 1918 год в Южной Осетии завершился VI съездом осетинского народа. Ключевым в его решениях был тезис об установлении "интернациональной демократии" и "защита интересов осетинского трудового народа". 1919 год Новый 1919 год был одним из самых тяжелых в политической Истории Осетии XX века. Он был предсказуем, и к нему тщательно готовились как в Северной Осетии, так и в Южной. Здесь хорошо понималось то прямолинейное восприятие, которое складывалось вокруг политического положения Осетии, являвшейся якобы форпостом русского Большевизма. Не было сомнения в том, что российские белогвардейские патриотические силы, концентрировавшиеся на Северном Кавказе, обрушатся прежде всего на Северную Осетию, занимавшую центральное стратегическое положение на Кавказе. О вооруженном походе на Осетию открытые заявления делали и представители грузинского правительства. В начале 1919 года из этих двух опасностей главной считалась грузинская агрессия, ставившая перед собой задачи, связанные с организацией Геноцида осетинского народа; идеи о Геноциде рождались в подтверждение тезиса о том, что нет "никакой Южной Осетии", а есть только Грузия. В январе 1919 года газета "Народная власть" сообщала о формировании "Горского революционного отряда". Он создавался из осетин Северной и Южной Осетии. Основная задача, ставившаяся перед вооруженным отрядом, состояла в "охране Военно-Осетинской дороги и защиты революции". Стоит пояснить – в Северной Осетии отношение к революции и Советской власти, как, впрочем, и белогвардейскому патриотическому движению, было неоднозначным. Здесь не было той политической монолитности, какой отличалась Южная Осетия. Что касается Горского революционного отряда, то его создавали в основном революционные силы Южной и Северной Осетии. Очевидно, речь шла об организации совместной обороны, так необходимой перед надвигавшимися опасностями. В совместную систему обороны входили также строительные дорожные работы на Рокском перевале. В газете "Кавказское слово" в начале февраля 1919 года сообщалось, что "с Лиахвского ущелья через горный Рокский перевал прокладывается огромная аробная дорога к Северному Кавказу". Согласно упомянутой газете, строительные работы начались ещё в 1918 году: "...в Джавском ущелье, – писала газета, – ежедневно работает 500 осетин для проведения новой дороги". "Кавказское слово" в строительстве дороги видело политическую составляющую как главное. По оценке газеты, Южная Осетия "в действительности отпала от Грузии и не подчиняется её правительству". Её журналист не скрывал своей враждебной настроенности к осетинам и, сообщая о строительстве дороги, соединявшей две части единой Осетии, подчеркивал: "Осетины открывают русским новые двери в Грузию, а ключи от этих дверей кладут к себе в карман". Газета "Кавказское слово" призывала грузинское правительство Н. Жордания "немедленно же сделать твердый шаг и теперь же приостановить проведение Рокского пути", чтобы предотвратить объединение Южной и Северной Осетии. Стоит обратить внимание ещё на одну очень важную особенность грузинского общества, где ведущей социальной силой являлась грузинская "образованная знать". Речь идет об "исключительном праве" Грузии быть независимой и свободной, – это был главный политический мотив правительства Н. Жордания, но точно такое же право здесь, в Тифлисе, никак не желали признать за осетинским и абхазским народами. Обычно подобное политическое явление рассматривалось как националистическое. С декабря 1918 года, с VI съезда осетинского народа, и до мая 1919 года в Южной Осетии не было сколько-нибудь заметных общественно-политических событий, которые бы "раздражали" грузинские власти, если, конечно же, не считать строительные работы на Рокском перевале. Следует отметить – дорога, о которой так много говорили в Тифлисе, строилась не только с идеей объединения Южной и Северной Осетии и организации совместной обороны, но и по другой, не менее важной причине: в Грузии публично было принято говорить об осетинах как о врагах Грузии, и звучали призывы к физическому истреблению осетинского народа. На памяти у жителей Кавказа были свежи ещё воспоминания, когда в 1915 году турецкое правительство уничтожило около двух миллионов армян. В Южной Осетии, где хорошо знали, на какие насилия способны грузинские Тавади, возглавившие правительство Грузии, больше всего опасались не столько вооруженного порабощения, сколько физического истребления народа. В связи с этим строительство дороги через Рокский перевал, как единственной коммуникации, по которой можно было отступить, рассматривалось также на случай массового Геноцида осетин. Как и ожидалось, военные события не заставили себя долго ждать. 4 мая 1919 года по распоряжению грузинского правительства Жордания начальник цхинвальского воинского отряда генерал Каралов приступил к подготовке похода в Южную Осетию. Поводом для этого послужило создание в Южной Осетии Национального Совета, бравшего на себя неформальное руководство осетинским крестьянством. В вооруженном нашествии на Южную Осетию генерал Каралов на самом деле видел не только задачу "в корне разрушить" Осетинский национальный Совет, но и "пройти с войсками" Грузии "весь южноосетинский район"; естественно, не для "прогулки", а с карательными целями. 12 и 13 мая грузинские войска вошли в Южную Осетию и оккупировали её территорию. Задолго до этого, с момента, как стали в Грузии обсуждать вопрос о Геноциде осетин, Национальный Совет обратился к местному населению не вступать в вооруженные конфликты с Грузией, чтобы не дать повода властям Жордания начать военные действия. Грузинские войска, тщательно готовившиеся к походу и прихватившие тяжелую артиллерию, вступили в Южную Осетию, не встретив ни единого выстрела. Расположившись в осетинских обществах, войска занялись тем, чем обычно занимались экзекуторы – грабили, насиловали, разбойничали на территории всей Южной Осетии. Производивший дознание ротмистр Ушваридзе, как официальное лицо провел расследование разбойного поведения войск, ставшего известным за пределами Грузии. Газета "Молот" писала, что "карательный отряд князя Каралова до самого последнего времени находился в Осетии, где творил бесчинства над непокорным населением". Эта же газета сообщала, что "со всех сторон из всей Осетии" направлялись делегации в Тифлис, выражались публичные протесты, требуя вывода грузинских войск, и только после этого грузинское правительство было вынуждено отозвать свои войска. После похода грузинского князя Каралова в Осетию в печати открыто стали писать о "воинствующем империализме" грузинских националистов, о том, что "социал-демократический шовинизм грузинских меньшевиков в этом деле побил рекорд". Правительство дворянина Жордания, называвшее себя социал-демократическим – такое "определение" служило вывеской – на самом деле в своем абсолютном большинстве состояло из Тавадов или же из лиц, близко стоявших к феодальной среде. Оно выражало крайне реакционную национальную концепцию строительства грузинского государства. На вооружении правительства были в основном громкие лозунги и революционно-демократические заявления, при этом оно оставалось сугубо феодальной конструкцией, глубоко лживой и потому хилой и явно временной. Одним из наиболее "ярких" представителей окружения Н. Жордания был небезызвестный А.И. Чхенкели. Публицист тех времен Арцу Тохов называл его "зоологическим типом грузинских меньшевиков". На конгрессе социалистов в Амстердаме и Берне Чхенкели, нимало не смущаясь, заявлял об "укреплении завоеваний революции в Грузии", о раздаче крестьянам земли, якобы "отнятой у помещиков", о реализации принципов "национального самоопределения нацменьшинств". Газета "Молот" писала по этому поводу, что Чхенкели умолчал о грузинизации "всех учреждений и государственных служб", при этом добиваясь включения в состав грузинского государства малых народов, чтобы "растворить малые нации в державном угнетении грузинской нации". Отвод грузинских войск из Южной Осетии не означал снятия с осетинских обществ военного контроля грузинского правительства. В Цхинвальском и горных районах Южной Осетии оставалось до начала осени 1919 года 100 милиционеров; в октябре этого же года эти силы были подкреплены батальоном регулярных войск. Таким образом, в 1919 году Северная и Южная Осетия были оккупированы с одной стороны деникинскими войсками, с другой – вооруженными силами правительства Жордания. Последние не ограничивали свои функции оккупационным контролем над политическими процессами в Южной Осетии. В их задачу входило также овладение главными коммуникациями – Военно-Грузинской и Военно-Осетинской дорогами, пролегающими через Осетию. Особый интерес для правительства Грузии представлял Рокский перевал, контроль над которым позволял предотвратить объединение Южной Осетии с Северной Осетией. В связи с этим Тифлис в этом районе держал дополнительные воинские силы, фактически поставленные на содержание местного населения. Вскоре здесь, в районе Рокского перевала, разразилось повстанческое движение, направленное на изгнание оккупационных грузинских войск. Повстанцы смогли разоружить посты грузинских сил, свергнуть местную власть, установленную в районе Горийским уездным начальником. Повстанческое движение разворачивалось и в других районах Южной Осетии, но оно жесткими мерами подавлялось оккупационными войсками Тифлиса. Ситуация для повстанцев осложнялась тем, что югоосетинский крестьянский "Большевизм", суть которого заключалась в освобождении от засилья грузинского феодального "меньшевизма", был окружен с двух сторон – на севере генералом Деникиным, на юге – дворянином Жордания. Грузинские приоритеты во внешней политике. Их единство с идеологией Бывшая российская Грузия, взлелеянная Петербургом, не просто отделилась от России, от своего создателя, а в противовес ей выставила себя на международный политический аукцион. Она особенно не торговалась, отдавала предпочтение всем, кроме России, кто желал оказывать ей знаки внимания. Сюда, в Тифлис, спешили посланцы из Англии, США, Германии, Франции и Турции. Разумеется, ни одна из этих стран не собиралась заниматься строительством "великой Грузии", как то позволяла себе Россия. По верному суждению грузинского историка Г. Гамбашидзе, для великих держав, ожидавших окончательного распада России, "Грузия была удобным плацдармом" для осуществления вооруженного нападения на Россию, ослабленную войной и революциями страну. Занимая на Кавказском перешейке выгодное положение, Грузия с её противостоянием России привлекала внимание крупных держав не только на случай раздела России, но и в контексте проблем ближневосточной нефти и её богатых для того времени запасов в Азербайджане. Морские порты, расположенные на территории Грузии, позволяли Англии и соперничавшим с ней Соединенным Штатам иметь на Черном море важную акваторию для военно-торговых стратегических баз. Были и другие ценные элементы того высокого спроса, какой наблюдался среди мировых держав на Грузию. Несомненно, что последняя, переживая тяжелое экономическое положение и оказавшись в условиях острой внутренней политической борьбы, нуждалась в разносторонней поддержке со стороны западных стран. Но Грузия, фактически открывшая политический аукцион в центре Кавказа, соединяющего Европу и Азию, не заметила, что в условиях дипломатической конкуренции, когда ещё никто ничего не имел, а главное – когда все ещё существовала Россия, ни одна из стран, пытавшихся закрепиться на Кавказе, не спешила раскошеливаться по-крупному и выдавать то, чего ожидало правительство Жордания. Тем не менее продолжавшийся торг привел к тому, что Закавказье на мировой арене становилось одной из обсуждаемых международных проблем. Собственно, здесь, в Закавказье, сосредоточились международные силы, ожидавшие расчленения России. Последняя пыталась вступить с Грузией, Азербайджаном и Арменией в договорные отношения, но от неё требовали признания закавказских политических образований в статусе суверенных государств. В начале 1920 года Советская Россия, обеспокоенная складывавшимся в Закавказье положением, вновь предложила Грузии заключить военное соглашение. Грузия отказалась от переговоров. Тогда же, в середине января 1920 года, Россия была вынуждена признать Грузию и Азербайджан государствами де-факто. В этом политическом шаге страны Западной Европы и США увидели начало расчленения России. В ожидании такого же процесса в других районах бывшей Российской империи сгущались политические страсти вокруг Грузии и всего Кавказа. Сюда, в Закавказье, и в частности в Грузию, вводились иностранные войска, расширявшие и укреплявшие позиции своих стран в Грузии. В этих условиях Советская Россия нуждалась в ограничении ввода войск иностранных держав в Грузию и в связи с этим в очередной раз предложила правительству Жордания заключение мирного договора. Грузия, со своей стороны, нуждалась в том, чтобы Россия признала за ней в качестве "исторической территории" все территориальное пространство, "входившее в две российские губернии – Тифлисскую и Кутаисскую". Советское правительство приняло явно ошибочное решение, согласившись на столь неравноправных условиях на заключение договора с Грузией. Россия фактически уступала марионеточному правительству Грузии, которое по определению не в состоянии было выполнять какие-либо договорные акты на территориях, никогда не являвшихся "национальными территориями" Грузии. Позорный для России договор был заключен 7 мая 1920 года. Ровно через десять дней народный комиссар иностранных дел Советской России Г.В. Чичерин, веривший в договоренности с Грузией, был вынужден обратиться с нотой к грузинскому правительству. Первые же пассажи её свидетельствовали о том, как грубо грузинская сторона нарушала договор с Россией. Речь в них шла о главном для советского правительства в договоре – об иностранных войсках на территории Грузии. "Нами получены достоверные сведения, – писал 17 мая 1920 года Чичерин своему грузинскому коллеге Е.П. Гегечкори, – что Англия высаживает свои войска на территории Грузии в Батумской области. По договору Грузия обязалась принять меры к удалению со своей территории всех иностранных войск, тем более Грузия должна принять меры к недопущению появления новых английских частей". Подобные ноты Советское правительство направляло Грузии и позже. Но каждый раз оно получало из Тифлиса не объяснения, а обычную ложь. В той же ноте, которая нами была процитирована, Чичерин писал: "...мы с тревогой узнали, что в Южную Осетию, где провозглашена Советская республика, направлены для уничтожения таковой власти грузинские войска. Мы настаиваем, если это верно, отозвать свои войска из Осетии, ибо считаем, что Осетия должна иметь у себя ту власть, которую она хочет. Вмешательство Грузии в дела Осетии было бы ничем не оправданным вмешательством в чужие внутренние дела". Министр иностранных дел Советской России (скорее всего, крайне наивно!) думал, что он, требуя объяснений у своего грузинского коллеги, поставил в затруднительное положение правительство Грузии. Но ответ на этот вопрос, как и на все остальные, включенные в ноту Чичерина, был по своей лживости предельно прост. Гегечкори не утруждал себя дипломатическими сложностями, отвечая на запрос Чичерина относительно Южной Осетии. Грузинский дипломат извещал Москву: "Считаю долгом обратить Ваше внимание, – писал Гегечкори, – что в пределах Грузии нет Южной Осетии, а находящиеся осетинские селения расположены в Горийском уезде Тифлисской губернии; селения эти находятся на бесспорной территории Грузии, южнее старой тифлисской границы". Трудно сказать, повторял ли Гегечкори известное заявление турецкого правительства, уничтожившего около двух миллионов армян, а затем заявившего, что в Турции "нет армянского вопроса". Одно можно было уверенно утверждать, – как заявление Турции по поводу армян вытекало из политической природы восточно-деспотического режима, так и ответ правительства Жордания Москве относительно "исчезновения" Южной Осетии был той же восточной ирано-турецкой природы. Можно было также не сомневаться, что в ответе министра иностранных дел Грузии советская столица, находившаяся по поводу Грузии "в любовно-ревнивом состоянии", не обратила внимания на подтекст, содержащийся в грузинском ответе по поводу Южной Осетии. Заметив его, в Советском правительстве могли бы понять, что в мае 1920 года, когда Гегечкори писал свой ответ Москве, Южная Осетия была уже приговорена правительством Жордания к "исчезновению", т.е. к Геноциду. Оставалось лишь более серьезно подкрепить свои силы иностранными войсками, для чего, собственно, и вводились спешно в Грузию английские войска. В этом отношении следовало отдать должное правительству Жордания, сыгравшему на "европейской наивности" Москвы и ловко связавшему ей, "неразумной" Москве, руки "восточным" договором – и тем самым формально получившему карт-бланш для вооруженных акций на территории бывших Тифлисской и Кутаисской губерний. Внешнеполитическая идеология, которой придерживалось грузинское правительство, этим не ограничивалась. Известно, что в 1918 году турецкие войска захватили Карс, Ардаган и Батуми. По договору с Турцией, в июне этого же года к Османской империи отошла значительная часть Грузии – территории, в свое время отвоеванные Россией у Турции и присоединенные к Грузии. Правительство Жордания спокойно проглотило турецкую пилюлю в ожидании того, что Россия, обострившая свои отношения с турецким правительством, вступит в войну с Турцией. В то же время, когда в 1919 году государства Антанты подталкивали Грузию к вступлению в войну с Российской Федерацией для соединения с деникинскими войсками, грузинское правительство не отказывалось от обещаний. Естественен вопрос – почему грузинское правительство Жордания, отдавшее самый "жирный кусок" своей республики Турции – один Батумский порт стоил в то время половины грузинской территории – и не поднявшее особого шума по поводу серьезных потерь, вместе с тем рассматривало вопрос о нападении на Советскую Россию, терпеливо относившуюся к различного рода выпадам Грузии? Не в том ли ответ, что турецкая агрессия в Грузию была предпринята по правилам, традиционно сложившимся на Ближнем Востоке и понятным грузинскому обществу, в то время как недоступной для понимания этого общества осталась особая историческая роль России в становлении грузинской государственности. Но был ещё один непреходящий в грузинской Истории фактор – Фанаберия, во многом укрепившаяся в грузинском обществе благодаря России. В чем-то она, может быть, являлась не столько особенностью национального характера, сколько результатом необычных исторических обстоятельств, при которых в короткое время из турецко-персидских валитетов сформировалась Грузия, обретя вид малой Кавказской империи. Грузинская Фанаберия получила новый расцвет в условиях революции 1917 года, когда Грузия получила независимость, образовала республику и привлекла к себе цвет международного империалистического сообщества. Не тогда ли родился грузинский анекдот: когда спросили грузина, правда ли, что у него мама умерла, он ответил – "а как же!" В этом черном юморе – несомненное присутствие грузинского чванства, не самого лучшего достоинства традиционной культуры грузинской знати. Но вернемся к внутренним событиям в Южной Осетии. 1920 год В конце 1919 года председатель полевого штаба грузинской армии А. Салуквадзе отмечал в Южной Осетии и в ряде других районов Горийского уезда стихийные крестьянские волнения. Главными причинами их начальник штаба считал большевистскую агитацию и неспособность грузинских властей справиться с административной деятельностью. Но более серьезные мотивы крестьянских выступлений, на которые также указывал Салуквадзе... были: "...до настоящего времени, – доносил начальник штаба, – нет абсолютно никакого правосудия", "слабо идет в районах и проведение аграрной реформы, что создает почву в населении к недоверию в проведении в жизнь земельной реформы". Судя по донесению Салуквидзе, обстановка в Горийском уезде, в особенности в Южной Осетии, с каждым днем все более осложнялась. Большевистские организации Северной и Южной Осетии пытались объединить свои усилия и овладеть политической ситуацией, но их сил было крайне недостаточно; не случайно политические события в Южной Осетии развивались скорее по крестьянскому сценарию, нежели по большевистскому, требовавшему немедленного установления Советской власти. Вопрос о новой власти – той, о которой говорили Большевики, впервые в Южной Осетии был поставлен в марте 1920 года. Тогда ранее созданный Ревком на своем заседании выдвинул две задачи: а) Распустить национальный совет старого созыва; б) Объявить Советскую власть. Эти задачи вытекали из общей обстановки, создавшейся в Южной Осетии. Особенность её заключалась в том, что стихийные крестьянские выступления в Южной Осетии сравнительно легко и довольно жестко подавлялись правительственными войсками Грузии. В связи с этим наметилось массовое переселение из Южной Осетии в Северную. Революционные лидеры решили внести в борьбу крестьян политическую организованность, противопоставив её грузинской контрреволюции. Наряду с Советской властью югоосетинский Ревком также принял решение "немедленно формировать вооруженный отряд и с этой целью войти в связь с Северной Осетией". Следует пояснить: с марта 1920 года революционные силы Южной Осетии частью ушли в подполье, частью сосредоточились во Владикавказе и в этих условиях вели политическую работу. Во Владикавказе и окрестных осетинских селах разместилось большое количество беженцев из Южной Осетии; на них обратил внимание даже Ленин, телеграммой обещавший "денежную помощь пострадавшим". С провозглашением Советской власти в Южной Осетии, естественно, возник вопрос об отношениях двух частей Осетии – Южной и Северной. Во Владикавказе в конце апреля рассматривался вопрос "Об объединении Южной и Северной Осетии". Речь, естественно, шла о разностороннем объединении двух частей Осетии в единое целое. Обе стороны – представители Южной и Северной Осетии – признали, что в тех условиях, когда из-за сложности коммуникаций крайне затруднено было сообщение между двумя частями Осетии, не было возможности решить этот вопрос. В то же время состоялась новая договоренность о воссоединении Южной Осетии с Северной "по культурно-экономическим соображениям". Необходимо отметить – действия югоосетинских лидеров отличались высокой политической целесообразностью; так, ещё в марте 1920 года провозгласив Советскую власть в противовес грузинской феодально-меньшевистской, руководители политических движений Южной Осетии не приступили к немедленному её установлению. Этот процесс начался с мая месяца в районе Рокского перевала. Последний был стратегически наиболее важным для Южной Осетии районом. Через Рокский перевал поступала помощь Южной Осетии, через него уходили беженцы в Северную Осетию. Перевалу уделялось внимание и правительством Жордания, вынашивавшим бредовый план вступления в войну с Советской Россией для соединения с деникинскими войсками. 8 мая 1920 года югоосетинский Ревком провозгласил в селах, прилегавших к Рокскому перевалу, Советскую власть, чтобы "закрыть ущелье, обороняясь от врага трудового народа". Но устроители Советской власти в небольшом горском районе хорошо понимали, что они действуют не только в интересах своего народа, но и Советской России, от которой ждали поддержки. В том же постановлении Ревкома подчеркивалось, что Рокский район, где установилась Советская власть, "присоединится к РСФСР, о чем известить Москву". Югоосетинские лидеры, в частности Александр Джатиев, установившие Советскую власть на Руке, были полны революционной гордости от того, что им на небольшом "клочке Земли" удалось отвоевать свободу и независимость у грузинских агрессоров. Когда 15 мая грузинский вооруженный отряд напал на жителей Рокского района, А. Джатиев сообщал Ревкому, что им удалось отбросить нападение, при этом подчеркнул – "грузинское правительство" этой акцией "посягает на часть Советской России". В этой, казалось бы, по-горски наивной и в то же время искренней строке содержался главный смысл их "Советской власти" – быть в составе России. Стоит сказать, что в Москве знали о событиях в районе Рука, об установлении здесь Советской власти. В ноте от 17 мая, направленной Чичериным Грузинскому правительству, говорилось о провозглашении Советской Республики в Южной Осетии, причем имелось в виду установление Советской власти на всей территории Южной Осетии. Гегечкори, министр иностранных дел Грузии, в своем ответе Чичерину пояснил, что речь идет о селениях "на перевале Роки". Грузинский министр был прав, однако его пояснение не обошлось безо лжи: Гегечкори утверждал, что на Рокский перевал "с Терской области проник отряд советских войск при двух орудиях", который якобы и установил там Советскую власть. На самом деле кроме югоосетинских крестьян, провозгласивших для себя новую власть, никаких других ни вооруженных, ни политических сил здесь не было. Между тем к исходу мая грузинские правительственные войска участили военные действия на всей территории Южной Осетии. Становилось очевидным, что грузинское правительство Жордания приступило к Геноциду. Оно начинало его постепенно, осторожно, пристально следя за реакцией политических сил Грузии и Южной Осетии. Наряду с наращиванием военных действий, усилением вооруженного террора и насилия официальный Тифлис распространял невероятную ложь, прикрываясь "идеями социалистической революции". Начиная с последних дней мая 1920 года, грузинские власти, как никогда в своей Истории, дали волю глубоким социальным и, пожалуй, национальным инстинктам, столь присущим (исторически обусловленным!) политической элите Грузии. То, что творили официальные лица Грузии, впервые оказавшиеся "вне контроля" извне, было похоже на приступ политического безумия. Происходившее в Южной Осетии точь-в-точь повторяло драматические события, пережитые в 1795 году грузинским народом. Тогда точно так же персидский шах, недовольный, что к нему на коронацию не приехал вступивший в союз с Россией Ираклий II, обрушился на Восточную Грузию с одним-единственным желанием – уничтожить грузин. Образованная грузинская знать, входившая в правительство Жордания, подражая Ага-Мухаммед-хану Каджару, решила следовать историческим инстинктам своего кумира. Впервые грузинская знать, получившая свободу и независимость, могла, наконец, так масштабно проявить себя и обнажить собственную суть, выпестованную восточными деспотами в жестокости, ксенофобии и мизантропии. В Южной Осетии не знали, что делать, лидеры её обратились к Советской России, ко всем политическим организациям России и Северного Кавказа с "Меморандумом трудовой Южной Осетии". Назвав ворвавшиеся грузинские войска "людоедами", они по всей Южной Осетии провозгласили Советскую власть, отсчитывая дату её установления с 8 мая, с введения Советской власти в районе Рокского перевала. Они решительно заявили, что Южная Осетия "является и должна остаться неотъемлемой частью... свободной России". В Меморандуме указывались конкретные силы грузинской Вандеи. Ими "были банды, набранные из крупных и мелких эксплуататоров... духанщиков, лиц с уголовным прошлым и настоящим, шулеров, гимназистов, студентов и т. д., а во главе – князь Мачабели, грузинский Пуришкевич – Вешапели и сам архибандит Джугели". "Каждый из них, – говорилось в том же Меморандуме, – был унавешен двумя-тремя маузерами, винтовкой, ручными гранатами, шашкой, кинжалами". Они "без всякой причины, повода и предупреждения открывали по селам и деревням беспорядочный ураганный огонь из пулеметов и орудий, грабили, убивали, избивали, насиловали и поджигали". Все это сопровождалось тиражированием гнусной лжи со стороны прежде всего самого грузинского дворянина Жордания; в официальном докладе Жордания события в Южной Осетии назывались "восстанием в Цхинвали", якобы "устроенном князьями при помощи осетинских стражников". По поводу подобных заявлений в "Меморандуме" говорилось: "какая наглая и возмутительная ложь. Поседевший Жордания в роли провокатора..." Мы уже отмечали, что грузинская мизантропия имеет на вооружении особый изощренный вид лжи, патологичность которой вполне дополняет образ грузинского власть имущего фарисея. Стоит напомнить – до вторжения в Южную Осетию легионы вооруженных войск грузинского правительства точно так же обрушились на татарские села в Ахалцихском уезде. Это был один из опытов Геноцида, кровавые ужасы которого повергли в изумление все население Закавказья. Второй "опыт", который Жордания, уничтожив 400 крестьянских дворов, называл "восстанием в Цхинвали", был в мае 1920 года. Третий ещё предстоял... Текст "Меморандума", составленного в жанре острого памфлета, Разден Козаев и Евгений Рамонов, видные общественно-политические деятели Осетии, 29 мая отвезли в Москву как обращение к руководству России. 8 июня 1920 года Ревком Юго-Осетии принял официальное решение – издать "Приказ об объявлении Советской власти". Его подписали политком Н. Гадиев и председатель Ревкома В. Абаев. Установление Советской власти в Южной Осетии происходило в каждом отдельном осетинском обществе самостоятельно. Например, в тот же день – 8 июня, когда был издан приказ югоосетинского Ревкома, Часовальский Ревком объявил Советскую власть в Кударском обществе. Такой процесс провозглашения Советской власти свидетельствовал о демократическом характере создания властных структур в Южной Осетии. Добавим, что установление Советской власти не заняло в Южной Осетии много времени – оно произошло всего за несколько дней. Грузинское правительство по-своему готовилось к событиям, которые оно планировало в Южной Осетии на середину июня. Оно не скрывало своих намерений в отношении Советской власти в осетинских обществах, тайной являлись лишь масштабы очередного этапа Геноцида. В день повсеместного объявления Советской власти в Южной Осетии известный нам Гегечкори направил ноту министру иностранных дел Чичерину. Грузинский дипломат, умолчавший о такой важной перемене в Южной Осетии, как установление здесь новой власти, протестовал по поводу "проникновения из Терской области через Рокский перевал в пределы Грузии отряда советских войск при двух орудиях". Естественно, никакие советские войска Рокский перевал не переходили. Но именно этого больше всего боялись в официальном Тифлисе, потому что понимали: если появится хотя бы один отряд российских войск, да ещё с пушками, да ещё в соединении с осетинами, ни о каком грузинском походе в Южную Осетию речь бы не шла. Гегечкори своей нотой подверг молодую советскую дипломатию атаке, дабы она приложила усилия, – во имя "дружбы", о которой писалось в ноте, – и не вводила никаких вооруженных сил в Южную Осетию. Именно такой – незащищенной, обессиленной последними событиями, оставленной покинувшими её беженцами хотела иметь Южную Осетию накануне варварского Геноцида "демократическая" Грузия. Большевики Грузии знали о планах правительства Жордания точно так же, как последний обычно знал все, что происходило в стане его оппонентов. За один день до вооруженного вторжения в Южную Осетию в газете "Коммунисти", в порядке спокойной полемики грузинские Большевики выражали свою поддержку принципам национального самоопределения. "Этого права, – писали грузинские коммунисты, – мы не можем отнять у населения Юго-Осетии, поскольку оно имеет определенную территорию и не нападает на территорию других наций". Но именно этой исторической территории грузинские "демократические" власти решили лишить осетинский народ. На второй день после нашествия крупных вооруженных сил Грузии в Южную Осетию заместитель министра иностранных дел Карцивадзе от имени своего правительства обратился к Советскому правительству России с "Заявлением" о том, будто бы после освобождения Северной Осетии от деникинских войск "как русские, так и осетины, начали переправляться через Рокский перевал с целью пропаганды против существующего в Грузии государственного правопорядка". Нелепая ложь, писавшаяся Карцивадзе, понадобилась грузинскому правительству не только как дымовая завеса, но и для того, чтобы найти повод для дезавуирования мирного договора, ранее заключенного между Россией и Грузией. В "Заявлении" представителя Грузии вновь повторялись вымышленные факты о переходе через Рокский перевал "офицеров, красноармейцев и вооруженного отряда, ...привезшие с собою огромное количество ружей, пулеметов, патронов" и злополучные "две пушки", которые постоянно упоминали официальные лица Тифлиса. Посчитав, что этой лжи недостаточно, чтобы ею оправдать предстоящие в Южной Осетии события, Карцивадзе добавил: "...нами были получены сведения, что из Владикавказа к Рокскому перевалу двинуты несколько тысяч вооруженных и хорошо обученных осетин". Забегая вперед, заметим: если бы на самом деле из Владикавказа поступило много оружия и в Южную Осетию направились бы "несколько тысяч хорошо обученных осетин", к тому же начавших "военные действия в Джавском ущелье", примыкающем к Рокскому перевалу, то, несомненно, они смогли бы защитить Южную Осетию от Геноцида. Но было ясно, все эти вымыслы понадобились Грузии, чтобы дипломатически дистанцироваться от России и иметь возможность заявить: "Подобные действия (т.е. ввод войск в Южную Осетию. – М. Б.) в корне подрывают значение мирного договора, заключенного 7 мая с. г., пункт 6-й которого определенно гласит о недопущении в пределах России организации боевой силы, ставящей себе целью ниспровержение существующего в Грузии правопорядка". В дипломатической практике обычно после такого "Заявления" принято выслушать другую сторону. Но грузинское правительство во главе с Жордания не интересовалось действительным положением дел. Между тем российское правительство могло бы подтвердить, что из Владикавказа на самом деле ушли югоосетинские повстанцы, до этого вынужденные покинуть свои боевые позиции в ходе военных действий с грузинскими отрядами в Южной Осетии. Небольшой отряд из беженцев, сформированный во Владикавказе, освободил Джавское ущелье, сняв таким образом блокаду Южной Осетии, и занял Цхинвали, т.е. южные осетины в своей собственной стране пытались свергнуть власть иностранного государства и этим никак не покушались на "правопорядок", установленный в соседнем грузинском государстве. Генерал В. Джугели в роли своих кумиров Начальник штаба Грузии В. Джугели двинул под собственным командованием правительственные войска к Цхинвали. От Жордания, Гегечкори и Рамишвили – основного ядра правительства Грузии – начальник штаба имел четкую установку: "Каленым железом расправиться с Южной Осетией". В первых боях с превосходящими силами противника малочисленные осетинские сотряды сопротивления в течение двух дней обороняли Цхинвали на его подступах. Единственный пулемет системы "Максим", которым располагали осетины, переносили с одного места на другое и тем сдерживали атаковавшие грузинские войска. Однако у оборонявшихся не было боеприпасов. В отличие от них, грузинские войска были вооружены новейшими образцами английского и немецкого тяжелого и стрелкового оружия. 14 июня начался расстрел мирных сел, их жителей – массы никому не сопротивлявшихся людей. К осетинским селам подводилась артиллерия, открывалась канонада, и села сравнивали с землей. Южная Осетия была в пожарах и дыму. Осетины сумели ещё сохранить коридор, по которому тысячи и тысячи беженцев растянувшейся лентой двигались в сторону Рокского перевала, чтобы перейти через него и найти убежище в Северной Осетии. Значительная часть населения, оказавшаяся отрезанной от подступов к Рокскому перевалу, была вынуждена отходить в горы к другим перевалам и добираться в Дигорию или Балкарию... Это продолжалось 14, 15, 16 и 17 июня... Четыре дня генерал Джугели любовался собственным варварством. Он принадлежал к образованным грузинам. Ему были знакомы русская История, История Рима, Персии... Разумеется, он превосходно знал Историю Грузии. Наслаждаясь разрушением осетинских сел, сжигая дома и убивая людей, он наверняка вспомнил все того же Ага-Мухаммед-хана, когда-то пытавшегося уничтожить грузин, но ставшего для них учителем ... Джугели не признался своим потомкам, кто из персидских шахов его кумир, но сообщил им, как и кем он восхищался в свой "звездный час", расстреливая из артиллерии осетинские села. Джугели вспоминал: "Теперь уже ночь и повсюду видны огни! Это горят дома повстанцев. Но я уже привык и смотрю на это спокойно". Джугели писал о событиях своего кровавого похода и вновь наслаждался собственным патологическим цинизмом. Он продолжал: "Горят огни... Дома горят!.. с огнем и мечом! Осетины бегут в горы, на снеговые горы. И там им будет... очень холодно!" Читая эти строки, оставленные нам типичным представителем грузинской знати, нельзя не заметить, как грузинский генерал, писавший для своих соотечественников, входил в азарт, наслаждаясь воспоминанием. При этом бросалось в глаза необычайное духовное родство В. Джугели и Ага-Мухаммед-хана как людей одной и той же исторической породы, обладавшей особой способностью упиваться тем, что для нормального человека должно быть отвратительно. Джугели смаковал: "очевидно осетины вообразили, что они вне пределов нашей досягаемости! Но теперь всюду огни... Горят и горят... Зловещие огни! Какая-то страшная, жестокая, феерическая красота..." Точно такое же состояние могло быть у Ага-Мухаммед-хана, сидевшего на берегу Куры и наблюдавшего, как на мосту рубили головы обнаженных грузинских мужчин... и сбрасывали их в Куру. Джугели знал все, что касалось Ага-Мухаммед-хана, но он умалчивал о своем кумире. Он больше старался думать о Нероне, римском императоре, ни в чем не уступавшем персидскому шаху: "и озираясь на эти ночные, яркие огни, – продолжал Джугели, – я начинаю понимать Нерона и великий пожар Рима... А огни горят... Всюду горят!" Грузинскому генералу не просто нравился Нерон, он находил в нем немалое сходство с собою. Самовлюбленность, жестокость, развратность римского императора вызывали у Джугели восхищение. Нерон жестоко наказывал всех близких родственников, не пощадил он даже собственную мать. Джугели восторгался римским императором, а Грузия возносила Джугели, расправившегося с беззащитным и нищим народом. Он был объявлен национальным героем; насколько нам известно, Джугели был единственным, кого правительство Жордания удостоило такой высокой чести, как присвоение старинному грузинскому городу Квирилы имени кровавого генерала: город Квирилы до 1921 года назывался Джугели. Когда грузинский Нерон расправлялся с Южной Осетией, вся Грузия была поставлена на ноги – аресты, выселение, закрытие газет, типографий, охота за осетинами – все это происходило по отлаженному плану. Во всем этом участвовала та самая аристократическая знать, которая, собственно, и творила грузинскую Историю. Она имела свойство растекаться как ртуть, заполняя все видимые и невидимые социальные ниши. Среди тех же грузинских коммунистов, противостоявших партии Жордания, немало было представителей знати. Как писала газета "Коммунисти", "федералистическая революционная партия Грузии", "защищавшая рабочих и крестьян" и полемизировавшая по вопросу о Южной Осетии, состояла из "грузинских князей и дворян, грузинской буржуазии". Но ни одна из грузинских партий, считавших себя "революционно-демократическими", не пожелала дать гражданскую оценку кровавым злодеяниям полчищ Джугели. Не оказалось в Грузии также политических сил, способных приостановить Геноцид осетинского народа и после похода грузинского каннибала. В этой связи стоит привести отрывки из "Заявления" осетин, работавших на различных предприятиях Тифлиса. "Мы, рабочие осетины г. Тифлиса, уже не знаем ни минуты душевного покоя... Это тягостное состояние усиливается ещё тем, что в обществе и печати циркулируют самые разноречивые слухи, для возникновения и муссирования коих весьма удобную почву создают противоречивые заявления представителей правительства и ответственных вождей с.-д. партии Грузии. Так, в самый разгар событий, упорно говорили о решении правительства ликвидировать раз и навсегда всем надоевший осетинский вопрос – просто и радикально, путем поголовного истребления всего осетинского населения. Мы полагали, что участь истребленных осетин придется разделить и нам"... После 17 июня, когда опустела Южная Осетия, оставшиеся в живых не знали, что с ними будет. "Тогда пошли слухи, – писали осетины-рабочие, – о том, что осетин, всех без исключения, будут выселять в Барчало, Караязы и др. уезды, а на место их вселят грузин-горцев. Начавшееся насильственное выселение без всяких средств к жизни и передвижению, выселение предварительно обобранного и обращенного в нищенство населения с применением жестоких репрессий, давало повод думать, что и эти слухи имеют под собою почву. Но как раз в это время в Цхинвале появляется И.И. Рамишвили, который призывает оставшееся осетинское население вернуться в горные пепелища и заняться мирным трудом... Осетины верили... многие семьи стали возвращаться из своих лесных убежищ и возвращаться в покинутые села. Каково же было изумление наше, когда после заверения И.И. [Рамишвили] поверившие ему осетины подстреливались" грузинами "как куропатки, а остатки имущества их присваивались" теми же грузинами. Здесь прервем "Заявление" осетинских рабочих и вновь напомним страницы из Истории Грузии: когда в 1795 году десятки тысяч грузин бежали из Восточной Грузии, где персидские войска Ага-Мухаммед-хана устроили резню, грузинские Тавади совместно с отрядом персов устраивали засады, нападали на беженцев, убивали их и снимали с них нищенскую одежду... Прошло полтора столетия, но грузинских каннибалов не стало меньше. "С необычайными трудностями разыскав свои семьи, – продолжаем цитировать „Заявление“ рабочих, – в большинстве успевшие уже укрыться за перевалом, наши товарищи приводили их обратно. Но как только возвратились, агенты власти подвергли их нравственным и физическим истязаниям, а затем, отобрав остатки имущества, прогоняли из пределов" Южной Осетии. Тотальный Геноцид продолжался не только в дни варварского нашествия восьми батальонов и одного конного полка, до зубов вооруженных, но и позже. Грузинские войска частью были выведены из Южной Осетии, но значительная их часть под командованием генерала Кониева, особенно усердствовавшего в Геноциде своих соотечественников, продолжала оставаться в наиболее важных районах Южной Осетии. Задача их состояла в поджогах домов, уцелевших от пожаров, в расстрелах взрослого мужского населения. В середине июля 1920 года правительство Жордания приняло постановление, согласно которому создало комиссию для решения вопроса о дальнейшем выселении осетин из Южной Осетии. В пункте "1" постановления предписывалось: "В первую очередь немедленно принять меры к полному очищению с.с. Мхслеби, Джава с окрестностями: Безанда, Кашитаты, Жижойта, Габат-Рах, Земо-тонтобет, Квемо-тонтобет, Корсеви, Шушита, Ниния, Бузала и др. от осетин, для чего: а) через полевой штаб сделать соответствующие распоряжения стоящим в названных районах войсковым частям; б) спешно командировать 40 милиционеров с начальником милиции во главе для несения административной службы". Установив в Южной Осетии полицейский режим, "новые власти" аннулировали даже те редкие удостоверения, которые накануне были выданы отдельным жителям на право проживания в Южной Осетии. Впрочем, "Южная Осетия"" как географическая единица в грузинском делопроизводстве более не значилась. Новые удостоверения для южных осетин выдавались "на право проживания в пределах республики Грузия" и "только по распоряжению уполномоченного правительства по его особому усмотрению семьям тех осетин, которые: а) состоя на государственной или общественной службе в республике Грузии: в гвардии, милиции, на железной дороге, трамвае и др. со времени, не позже начала военных операций против осетин, до конца этих операций верно исполняли свой служебный долг; б) являются верными гражданами республики, имеющими особые заслуги перед нею". По удостоверению, выданному одному лицу, разрешалось жить семье в составе: "матери, отца и братьев не свыше 16 лет, сестер, дочерей, а также сыновей не выше 18 лет". Специальным пунктом "Б" указывалось, что в селах, обозначенных в пункте "1", "не должно быть оставлено ни одного осетина, даже из имеющих от уполномоченного правительства соответствующее удостоверение". Особо жестокие меры в отношении сел центрального района (к нему относилась Джава) и близко к нему расположенных населенных пунктов объяснялись тем, что здесь сосредоточились наиболее активные политические силы. Когда же последние теряли Цхинвали, то столицей Южной Осетии становилась Джава. При вторжении в Южную Осетию у Джугели было специальное поручение по поводу этого крупного югоосетинского села. В своем "Дневнике" грузинский Нерон писал: "Джава – южно-осетинская столица. Это очень богатая и живописная деревня. Она сердце Южной Осетии... И его сердце надо вырвать". Именно эта директива не совсем удалась Джугели – местное население заранее покинуло свои дома и ушло к Рокскому перевалу, некоторые же – просто в горы и на другие перевалы. Последние ("8" и "9") пункты "Постановления" предусматривали заселение Южной Осетии грузинами. Для этого член комиссии Хубутия представил "проект передачи домов", предназначенных для новых жильцов. К последним переходило уцелевшее имущество и скот; "Постановление" предписывало "правильное распределение" между новыми поселенцами в Южной Осетии. Все происходило по варварским законам – вторжение, уничтожение людей, захват "трофеев" и их распределение. Кстати, особых трофеев грузинские поселенцы в Южной Осетии не застали, до них восемь батальонов и конный полк Джугели "подмели" все, что представляло интерес. "Постановление", нами приведенное, было подписано "уполномоченными" правительства Жордания – Л. Жгенти, генералом Кониевым, полковником Нарекелашвили и др. Весь июль, август и сентябрь грузинские войска совершали по Южной Осетии рейды и продолжали претворять в жизнь охватившую грузинское общество идею Геноцида осетин. В. Санакоев, обычно находившийся в гуще всех событий, происходивших в Южной Осетии, в начале сентября 1920 года писал Раздену Козаеву, своему соратнику, что "в Южной Осетии грузинские меньшевистские войска чинили и чинят по сей день ужасные безобразия: расстреливают стариков и женщин, все посевы вытоптаны, масса сел сожжено, уцелевшие дома разрушаются, материал с разрушенных построек увозится вместе с оставшимся скарбом". По данным Санакоева, в Северной Осетии на июль месяц "количество беженцев" составило "свыше 20 000 человек". Их количество увеличивалось с каждым днем, поскольку гонения в Южной Осетии и Грузии не прекращались. Серьезной проблемой для Северной Осетии, небольшой по масштабам и накануне разоренной деникинскими войсками, являлось размещение беженцев, оказание им материальной и медицинской помощи. Особенно переполнены беженцами были горные районы Северной Осетии – здесь разместились южные осетины, успевшие перегнать скот на северные склоны хребта. В Алагирском районе, во Владикавказе и окрестных селах осетинские и русские семьи принимали беженцев, сами не имея после войны сколько-нибудь сносных условий жизни. Недавно созданные североосетинские власти ничем другим столько не занимались, как проблемами беженцев. На помощь пришла Кабарда – вечный и, кажется, после России самый верный друг осетинского народа. В Большой Кабарде беженцам-осетинам отводились участки по реке Шалушке, в районе реки Куркужана, по реке Малке, между реками Гекуко, Баксаненок и Ямансу, между реками Урван и Баксан, между реками Урван и Череком; в Малой Кабарде группа участков в районе Куры и Терек, участки к югу от села Ахлово, группы участков по р. Ахбаш в районе Муртазово, по правую сторону реки Терека против селения Бороково. Три месяца для беженцев были самыми тяжелыми. Впрочем, не легче было тем, кто оставался в самой Южной Осетии, где психологическое состояние людей было критическим. Оказавшись среди сплошных разрушений, в окружении грузинских "меньшевиков", для которых каннибализм становился нормальным поведением, южные осетины, в основном пожилые, не сумевшие покинуть насиженные места, подвергаясь ежедневному террору, не выдерживали насилия и уходили из жизни, покончив с собой. Что касается взрослого населения – беженцев, мужчин и женщин, то, несмотря на нечеловеческие тяготы, они не были сломлены. Им не хватало жилья, недоставало солдатских мешков, чтобы спать в них на земле, они болели, многие из них умирали, но живые не только надеялись выжить, но и горели желанием вернуться на свою обетованную родину и расправиться с необычайным злом. Автор настоящих строк пролистал десятки тысяч исторических документов, знаком по первоисточникам с войнами на Кавказе, до незначительных деталей описал Кавказскую войну – одно из самых драматических противостояний, знаком с самыми разными проявлениями человеческой стойкости, но, узнавая (к сожалению, на склоне лет) Историю южных осетин, поразился необычности человеческого "материала". Когда в Терской области южные осетины стали просить – нет, не военной помощи, а боеприпасов, чтобы двинуться в Южную Осетию и освободить её от врага, они произносили слова не о мести, а о вооруженном походе и желании в мужском сражении отвоевать себе независимость. Терские областные власти им объясняли, что идет война с Врангелем – главным врагом Советской России, и боеприпасы все уходят на врангелевский фронт. Тогда южные осетины, которым пообещали оружие после поражения Врангеля, стали записываться в особую бригаду, чтобы освободить сначала Россию и только затем пойти походом на юг, чтобы вернуть себе свою историческую родину. На съезде народов Востока, состоявшемся в начале сентября 1920 года, делегаты из Южной Осетии, которым было стыдно за события в Южной Осетии, разъясняли: "На высотах Цхинвала завязался неравный бой, в результате чего Красные повстанцы Юго-Осетии, израсходовав свои патроны, не имели продовольствия, ни помощи откуда бы то ни было, с семьями своими под напором превосходящих сил противника принуждены были снять фронт и отступить в Терскую область". На этом же съезде осетинские делегаты Б. Кочиев и В Газзаев решительно заявили: "1. Юго-Осетия никогда не входила и не входит в состав меньшевистской Грузинской республики; 2. Юго-Осетия есть неотъемлемая часть РСФСР, в состав коей входит непосредственно; 3. Нет иной власти, кроме Советской, какую бы могла потерпеть у себя Юго-Осетия..." Трех крайне тяжелых месяцев было достаточно, чтобы дать общественную оценку югоосетинской трагедии. Она была разной и, в отличие от начальных дней, изменилась в сторону значительно большей поляризации двух мнений, двух основных политических течений – советского и антисоветского. Газета "Советский Кавказ", хорошо осведомленная о политических событиях, происходивших в Южной Осетии, приводила новые свидетельства о зверской расправе с Южной Осетией. Она сообщала о том, как грузинское правительство восстанию крестьян против деспотической власти "меньшевиков" придало "характер национальной резни осетин". По данным газеты, регулярные правительственные войска Грузии "прошли огнем и мечом все ущелья Южной Осетии", особому разгрому подверглись "6 ущелий: Джавское, Рокское, Кешельтское, Бельтское, Корнисское и Кударское. Сожжено дотла 17 сел. Весь скот и все имущество или сожжено или конфисковано. Оставшееся в селах население, даже не принимавшее непосредственного участия в восстаниях, было поголовно вырезано, вплоть до престарелых стариков и грудных детей. Весь хлеб отобран, а новый урожай вытоптан. Имели место многочисленные случая изнасилования женщин и после этого растерзания их"... Газета "Советский Кавказ" приводила новые данные о численности беженцев, покинувших Южную Осетию: "50 000 человек", нашедших пристанище в Северной Осетии и частью в Кабарде. Эти люди, писали газеты, бежавшие от врага "по горным тропинкам от голода и отсутствия приюта, вымирают по сей час массами. Были случаи, когда женщина при виде страдания своего ребенка от голода бросала его в пропасть, в реку, и сама бросалась вслед за ним. Страданиям народа не было и нет до сих пор конца". Официальный печатный орган Грузии "Эр-тоба", касаясь событий в Южной Осетии, с редким цинизмом писала: "наша Республика высылает осетин туда, куда они стремились – в социалистический рай". Следует заметить – национал-шовинистическая идеология в её крайне деспотических проявлениях, которая была на вооружении правительства Жордания, находила широкую поддержку не только у так называемых меньшевиков, но и среди грузинских коммунистов и крестьянского населения Грузии. В письме из Баку В. Санакоев поведал о том, как на съезде народов Востока коммунист Ладо Думбадзе "дерзко заявил, что есть Грузия, но нет Южной Осетии". В исторической справке, составленной 6–8 сентября 1921 года, подчеркивалось, что во время Геноцида летом 1920 года "часть грузинских крестьян приняла участие в гнусных деяниях правительства" Жордания. Господством этой идеологии, становившейся частью национальной политической культуры Грузии, собственно, и объяснялось массовое участие грузинского народа в организации бесчеловечного истребления осетин. Стоит напомнить, что те же грузинские коммунисты, казалось бы, самим вступлением в партию обязавшиеся быть "интернационалистами", не расставались с национал-шовинизмом; их было принято называть "национал-уклонистами". 1921 год 24 января 1921 года во Владикавказе состоялось решение "О созыве съезда эмигрантов-повстанцев Южной Осетии". На съезде рассматривались вопросы: "О текущем моменте", "Положение Южной Осетии", "О мерах дальнейшего устройства Южной Осетии" и др. У нас нет материалов съезда, но есть "Выписка из протокола Юго-Осетинского окружного комитета РКП(б)", проводившего съезд, датированная 25 февраля. Судя по ней, важнейшим решением, принятым накануне съездом беженцев, являлось – "Выделить Юго-Осетию в автономную единицу (область). Центром Юго-Осетии считать Цхинвал". В упомянутом "Протоколе" была сделана также запись: "Данное постановление (т.е. образование области. – М. Б.) вводится в силу революционным путем и в будущем подлежит окончательной санкции съезда Советов Юго-Осетии". Одновременно ещё во Владикавказе был создан Революционный комитет и определен его персональный состав. Шло также формирование партизанского отряда и его резервного отряда – эти отряды возглавлялись Сергеем и Тото Гаглоевыми. Готова была к вооруженному выступлению регулярная осетинская бригада, ранее участвовавшая в разгроме Врангеля; её ряды, в особенности после сражения под Кисловодском, нуждались в пополнении; доукомплектование бригады провели за счет беженцев. В подготовке отрядов к вооруженному изгнанию грузинских оккупантов из Южной Осетии приняли участие "революционные силы" Северной Осетии. 1 марта хорошо организованные отряды Осетии вышли на исходные позиции и 5 марта 1921 года заняли Цхинвал – первыми в город вошел резервный отряд Тото Гаглоева. Отдельный вооруженный отряд, сформированный Дзандаром Такоевым, выступил из Дигорского ущелья. Преодолев сложный перевал, он вступил в бой с правительственными войсками в ущелье Рачи. Отряд Такоева в упорных боях не только освободил от "меньшевиков" Рачу, но и участвовал в изгнании контрреволюционных сил из Западной Грузии. В приветствиях рачинского Ревкома и Ревкома Кутаиси с искренним восторгом отмечали, что "отряд этот, несмотря на непреодолимые препятствия, без обоза и почти без провианта совершил переход через заваленный снегом Кавказский хребет в зимнюю пору, рискуя на каждом шагу стать жертвой снежных завалов, сугробов и морозов. Прибыв в Западную Грузию, Дигорский отряд принял геройское участие в борьбе за освобождение грузинского крестьянства и этим запечатлел в сердцах последнего и рабочих чувство самой искренней благодарности и симпатии". Приветственное письмо подписал "особоуполномоченный, член Грузинского Ревкома" А. Гегечкори. Освободив Южную Осетию, осетинская бригада действовала в Восточной Грузии так же, как Дигорский отряд, освобождая вместе с местной крестьянской беднотой Грузию от ненавистного всем правительства. Стоит отметить, что несмотря на жестокий Геноцид, в котором участвовали как правительственные силы Жордания, так и представители других слоев грузинского общества, осетинские войска, вступив на территорию Грузии, взаимодействовали с местными революционными силами, не позволяя себе мести и оставаясь в рамках поведения воинов-рыцарей. Об этом, например, писал председатель Рачинского уездного Ревкома К. Гобеджишвили, подчеркивавший: "С полным сознанием революционного долга, возложенного на него исторической неизбежностью, 1-й Дигорский революционный отряд выявил в деле защиты завоеваний рабоче-крестьянской революции строго-революционную дисциплину и классовое самосознание". Основные военные события, связанные с освобождением Южной Осетии и свержением контрреволюционного профашистского режима Жордания, завершились в феврале – марте 1921 года. Более сложным оказался политический аспект осетинского вопроса, более всего волновавший Осетию. Его решение затягивалось. У нас нет подлинных данных, которые бы свидетельствовали о происходивших обсуждениях, не всегда фиксировавшихся в документах. Известно, что при формировании Грузинской Советской республики Абхазия в специальном "Заявлении" заявила о своем нежелании входить в состав этой республики. Что касается Южной Осетии, ещё накануне объявившей о стремлении быть в составе Российской Федерации, то вопрос об этом повис в воздухе. Судя по всему, имели значение два очень важных обстоятельства: а) 21 мая 1921 года Грузинская Советская республика заключила "Союзный рабоче-крестьянский договор с РСФСР" и вступила с ней в "военно-хозяйственный союз". Несомненно, что во время подготовки этого договора возникал осетинский вопрос, и вполне возможно, что Российская Федерация заняла позицию компромисса; б) К решению вопроса о Южной Осетии, возможно, отношение имел Сталин, и нет сомнения, что он должен был занять прогрузинскую позицию. Необходимо отметить – на российском и грузинском Олимпе действовала, кроме Сталина, большая группа грузинских большевиков, по своей националистической настроенности ни в чем не уступавшая Жордания и его клике. Во всяком случае только 6–8 сентября 1921 года после долгих обсуждений, в том числе с новыми грузинскими властями, стал проясняться вопрос о Южной Осетии. До начала сентября Южная Осетия ставила вопрос о предоставлении ей статуса автономной республики. Эту идею легко было торпедировать, поскольку даже Северной Осетии, которая территориально в два раза больше Южной, Российская Федерация отводила всего лишь статус автономной области. Положение Южной Осетии благодаря Москве осложнялось ещё одним обстоятельством. Несмотря на недавно состоявшийся разгром Южной Осетии и сложности в отношениях между Грузией и Южной Осетией, определение политического статуса последней, по-видимому с подачи Наркомнаца, коим управлял Сталин, было отнесено к прерогативе Грузинской республики; между тем в Грузии, несмотря на новую власть большевиков, заявлявшую о высоких демократических принципах, национальная идеология оставалась традиционной для грузинского общества. При формировании административных структур Грузинской республики так называемые грузинские национал-уклонисты, ничем не отличавшиеся от "меньшевистских" национал-шовинистов, настаивали на создании из Южной Осетии обычных двух административных районов. Тем самым грузинские Большевики желали довершить дело своих предшественников – ликвидировать Южную Осетию как историко-национальное и культурное образование. Комиссариат внутренних дел Грузии, которому было поручено представить предложение по Южной Осетии, внес в Ревком Грузии заключение, в котором говорилось, что Юго-Осетия не обладает географической цельностью и не может отвечать требованиям, необходимым для автономии. Ревком Грузии, понимая сложность проблемы и, очевидно, рассчитывая на поддержку идеи расчленения Южной Осетии на два района, передал вопрос на рассмотрение ЦК КП(б) Грузии. На этом этапе югоосетинские лидеры не смогли продолжить свою политическую борьбу и отстаивать свою независимость от Грузии. Слишком ослаблены были силы Южной Осетии, все ещё находившейся в критическом хозяйственном положении. Единственным политическим шагом, предпринятым в начале сентября 1921 года, было решение Ревкома и Парткома Юго-Осетии по "Вопросу о самоопределении и политическом устройстве Юго-Осетии". В принятом "Постановлении" было записано: "а) Признать необходимым образование Автономной области Юго-Осетии с центром в Цхинвали; б) Юго-Осетия добровольно вступает в федеративную связь с Социалистической Советской Республикой Грузии; в) Социалистическая Юго-Осетия образуется в границах, соответствующих наличным этнографическим, географическим и экономическим условиям, гарантирующим свободное экономическое и культурное развитие трудящихся Юго-Осетии". Пакет документов, связанных с организацией югоосетинской автономии, Ревком Юго-Осетии передал не только высшим партийно-советским органам Грузии, но и Кавказскому Бюро РКП(б). 31 октября состоялось решение ЦК КП(б) Грузии о предоставлении Юго-Осетии политического статуса автономии. При этом проект решения, представленный Юго-Осетией, подвергся в Тбилиси серьезной редакции. Согласно принятому тексту, Юго-Осетия не создавала своей автономии, вступая в федеративную связь с Грузией, а ей предоставляли автономию. Таким образом, в политическом отношении Юго-Осетия получала "усеченную" форму автономии. Тем самым Москва предоставила Грузии особые полномочия в решении югоосетинской проблемы, чем фактически продолжила традиционную российскую Политику на Кавказе, где Грузии отводилось особое привилегированное положение. При этом не были приняты во внимание чрезвычайная ситуация в Южной Осетии, созданная грузинскими националистами, доводы о территориальной независимости Южной Осетии от Грузии, желание Юго-Осетии, присоединенной к России в 1774 году, быть в составе Российской Федерации и, наконец, историческая несовместимость Южной Осетии и Грузии. Для Москвы более важными, естественно, были не интересы малого народа, а стремление успокоить грузинский национал-шовинизм, все ещё дававший о себе знать. В сущности многострадальная Южная Осетия была не просто обманута Большевиками, а в качестве подачки отдана на откуп грузинским националистам. Несомненно, сказалось и другое. Триумфальное шествие Советской власти, происходившее в условиях революционного и идеологического коллапса, создавало в политической атмосфере мощную пелену, через которую, видимо, трудно было рассмотреть будущее не только Южной Осетии, Грузии, но и самой России. Оглавление   www.pseudology.org