Издательство Коморского  Д.Ф., СПб., 1906 год
Кабанес Огюстен и Леонард Насс
Революционный невроз
Отдел четвертый. Экстравагантности моды
Часто говорят о тирании моды. Но она особенно дает себя чувствовать в смутные времена, когда тот или иной костюм становится доказательством "гражданской добродетели", и всякий, кто не носит этого костюма, является уже "подозрительным". Понятно, как легко, вступая на подобный скользкий путь, впасть в чрезвычайные крайности. Как и все виды умственной ненормальности, безумие моды также заразительно и подражательно(256). Можно даже сказать, что в этой сфере, чем более какое-нибудь изощрение расходится со здравым смыслом, тем скорее оно прививается и распространяется.

Довольно для примера привести хотя бы успех, который, благодаря герцогине Шартрской, приобрели при Людовике XVI и Марии-Антуанетте головные уборы, известные под именем "сентиментальных пуфов"(257). Они состояли из целой коллекции вещей, напоминавших интересное событие или любимых людей: жена моряка нагромождала на голову модель фрегата с развернутыми парусами; жена военного нацепляла целую крепость и прикалывала ещё к волосам шпагу и крест Св. Людовика; иные украшали себе голову пятью-семью куклами, по числу своих детей. Герцогиня Лозен появилась однажды у маркизы дю Деффан с пуфом, представлявшим целый рельефный пейзаж: волнующееся море, плавающих у его берегов уток и охотника, прицеливающегося в них; увенчивала этот пуф мельница, у которой мельничиха кокетничала с аббатом, а внизу из-за уха виднелся мельник, ведущий осла.

Трудно себе вообразить, что представлял даже простой чепец того времени: "В глубине, на кресле, сидела Женщина с грудным младенцем, изображающим герцога Валуа (Луи-Филиппа). Направо сидел попугай, любимая птица принцессы, и клевал вишни, налево виднелся маленький негр, также её любимец. Свободные места были убраны пучками волос её мужа, герцога Шартрского, её отца, герцога Пантьеврского и её свекра, герцога Орлеанского. Таков был убор, которым в один прекрасный день принцесса "украсила" себе голову.

Чепцы - "пуфы", чепцы - "английский парк", "ветряная мельница", "прекрасная курица" и "фрегат Юнона" были в особенно большом употреблении.

В 1775 году, однажды летом, Мария-Антуанетта появилась в платье из темной шелковой тафты. "Это цвет блохи!", - воскликнул король. И слово и моду, конечно, подхватили, и весь двор оделся в "цвет блохи". Париж и провинция, натурально, спешили ему подражать(258).

Позднее в моду вошел серо-пепельный цвет, потому что волосы королевы были этого оттенка, и Марии-Антуанетте пришлось даже посылать пряди своих волос на гобеленовую и на лионские фабрики для образца, по которому вырабатывалась точная окраска материй.

Когда после родов у королевы стали выпадать волосы, и она начала носить низкую прическу, и эта мода тотчас же привилась, и все дамы стали причесываться так же, что называлось причесываться "по-детски" (а l'enfant).

Связь моды с Политикой начинается с 1787 года. В начале этого года стали носить жилеты "нотаблей", как намек на собрание, в котором председательствовал сам король. На них Людовик XVI и изображался восседающим на троне, причем в левой руке он держал свиток с надписью: "золотой век", а правой, как будто, шарил у себя в кармане. Это были уже, как видно, первые провозвестники карикатуры!

Когда кардинал де Роган был арестован и заключен в Бастилию, то парижские модистки в насмешку над королевой придумали дамскую шляпу, прозванную "Калиостро" или "Ожерелье Королевы"(259). Так как она делалась из соломы цветов герба кардинала, то её называли также шляпой "кардинала на соломе" и, чтобы разжалобить публику, распространяли Слух, что его преосвященству приходится спать в тюрьме на соломе. Шляпа кроме того украшалась ожерельем, напоминавшим знаменитое ожерелье Бёмэра и Бессанжа.

Общественные классы с каждым днем начинают утрачивать прежние различия, и это тоже отражается на моде. Рыночные торговки или, как их звали прежде, "пуасардки", становятся уже "дамами рынка" и являются приветствовать королевскую чету в Версале не в прежних своих костюмах, а разодетыми в модные шелковые платья, в кружевах и бриллиантах. Это было почти накануне взятия Бастилии(260), за два-три года до провозглашения "прав человека"(261). После падения этого оплота самодержавных злоупотреблений, революция окончательно наложила свой отпечаток на современные моды. Женщины начинают носить чепцы "Бастилии", забавное описание которых сохранилось для потомства в "Журнале роскоши и моды"; чепцы "гражданки" и "трех объединенных сословий"(262).

Спустя ещё некоторое время в женском гардеробе появились "неглиже патриотки" и роскошный туалет "Конституции".

В "Журнале Моды и вкуса" изображаются: важная дама в полосатом платье национальных цветов, монахиня, возвращенная в мир, в батистовом платье "весталки" и в головном уборе "страстей господних"; патриотка в мундире из синего сукна, ставшего новым королевским цветом, и в черной поярковой шляпе с трехцветным шнуром и кокардой. Редактор журнала отмечает не без грусти, что Женщины "уже давно не носят более ни панье, ни карманов, ни подкладок". Прическа молодых людей становится очень простой; многие начинают стричься в кружок и вовсе не употребляют пудры...

"Для наших париков нужна пудра, - писал Жан-Жак Руссо - а у бедных поэтому не хватает хлеба", и светские Женщины отказались от пудры, на которую шла мука. Даже актрисы последовали вскоре их примеру, так как Парижу угрожал голод и ужасное всеобщее банкротство.

Мода на короткие и гладкие волосы называлась революционной, так как, подобно платьям, и прически тоже были или патриотические или антиреволюционные. На аристократические балы и собрания кавалеры должны были ещё являться причесанными "антиреволюционно", т. е. в мелко завитых, крепированных волосах, заканчивающихся двумя полукруглыми буклями, причем волосы спускались на лоб и разделялись прямым пробором, начинающимся от маковки(263).

Начиная с 1790 года, роялистская молодежь, не последовавшая за принцами в Кобленц(264), проявляла оппозиционное направление даже в костюме. Убежденные аристократы одевались только в черное, как бы нося траур по монархии. По словам одного современного журнала(265), после костюма "полуобращенного", состоявшего из пестрого сюртука с воротником другого, - яркого цвета, они стали носить открытые фраки, при "монархических"(266) жилетах, на которых часто бросались в глаза вышитые щитки с тремя королевскими лилиями под короной на белом поле(267).

Однако более значительные изменения в моде начались только в 1790 году, когда "рабы предрассудков, упорно продолжавшие носить на своих плечах и спинах позорные знаки холопства", дают, наконец, при помощи "палочных ударов" убедить себя, что и они тоже граждане и сыны отечества(268).

В этом году все внимание Женщин отдано исключительно национальному мундиру, и в порыве патриотизма они переделывают даже свои шляпы на фасон касок(269). Тогда же все модницы, принесшие на алтарь отечества всевозможные медальоны, цепочки, коробочки для мушек, ожерелья, серьги и вообще всякого рода драгоценности, начинают носить "рокамболи" с конституционными бриллиантами", т. е. кольца с камнями Бастилии; появляются также гладкие "гражданские, или национальные" кольца, вроде обручальных, с синей и белой эмалью с золотом и с девизом: "Нация, Закон и Король"; затем следуют конституционные серьги из белого стекла под горный хрусталь, с одним выгравированным на них словом, резюмирующим все чувства: "Отечество".

Это была эпоха, когда госпожа Жанлис носила вместо всяких украшений только один медальон из полированного бастильского камня. В середине медальона бриллиантами изображено было слово: "Свобода". Сверху блистало бриллиантовое изображение планеты, сиявшей в день 14 июля, снизу - Луна, в той фазе, в которой она находилась в этот достопамятный день. Медальон был окружен лавровым венком из изумрудов, с прикрепленной к нему национальной кокардой из трехцветных драгоценных камней(270).

Но госпожа Жанлис с её монархическими симпатиями не может служить образцом республиканской умеренности; истинная республиканка Теруань де Мерикур совсем перестала носить всякие драгоценности, она сначала, по необходимости, отнесла их в ломбард, а потом отдала их просто на сохранение банкиру; желая этим дать понять свои республиканские чувства и взгляды.

Золото однако не замедлило вновь появиться: "гражданственные" гладкие кольца, - вроде обручальных, но покрытые изнутри эмалью трех символических цветов, сменились кольцами "национальными", которые дарились друг другу на новый год(271).

Появляются снова стальные украшения, бывшие в большой моде при Людовике XVI. В виде протеста аристократы начинают носить черепаховые колечки, с надписью: "Боже храни короля", (Domine, salvum fac regem); иногда эта надпись делалась в виде золотой насечки(272).

Со своей стороны щеголи - республиканцы носили серьги "с красным колпачком", которые держались в моде несколько лет подряд. В начале Директории, мужчины носили эти маленькие красные колпачки в петличке, вроде ордена или в виде запонок при рубашке. Женщины тоже украшали себя булавками и брошками с красными колпачками(273).

Веера также применялись к господствующему вкусу; пастушечьи и мифологические сцены должны были уступить место портретам знаменитостей или изображению великих событий(274).

На выставках, в окнах магазинов появились веера с изображениями открытия Генеральных штатов, Учредительного и Национального собраний, дня 17 июня и т.п. На веере "Мирабо" посередине был изображен его бюст, под которым значились его известные слова: "Я буду биться с изменниками всех партий". С обеих сторон два медальона представляли наиболее выдающиеся эпизоды из политической жизни этого народного трибуна(275).

Спустя некоторое время пошла мода на веера, покрытые денежными ассигнациями. Потом появились веера "Нации", из легкой материи, на которой наклеивались простые раскрашенные гравюрки, большей частью работы Лебо, с крестообразно сложенными лопатой и граблями и с девизом: "Смерть или Свобода", а иногда с патриотическими сценами и соответствующими стихами(276). Впоследствии появилось немало и всяких других.

В 1792 г., когда Ролан, только что назначенный министром, явился во дворец в башмаках со шнуровкой вместо пряжек, как того требовал этикет, это вызвало всеобщее изумление. Церемониймейстер едва не заболел, у него сразу пропал голос. Он мог только указать рукой на эту ужасную обувь, находившемуся тут же Дюмурье(277). "Увы! все погибло, - отвечал ему с участием последний. Если бы тот же церемониймейстер был дежурным и 20 июня того же года, как изумился бы он при появлении во дворце народных победителей в длинных штанах, фуфайках и красных колпаках, и увидев этот же колпак на голове у самого короля?(278)

Любопытно происхождение этого чисто революционного головного убора(279).

По закону об амнистии 28 марта 1792 г. были освобождены швейцарцы Шатовьёского полка, присужденные к каторжным работам за бунт в Нанси. Их с торжеством привезли в Париж. У большей части на головах ещё были вязанные галерные колпаки из красной шерсти, напоминавшие шапки древнеримских вольноотпущенников.

В воспоминание этого события восторженное население парижских предместий стало носить такие же красные колпаки. До этого же времени красный колпак был скорее эмблемой бесчестия, так как составлял принадлежность арестантского одеяния.

Рабочие носили обыкновенно длинные панталоны из грубой шерстяной материи; теперь их начали делать трехцветными, и их стала носить и буржуазия. Костюм "доброго" гражданина состоял кроме того из карманьолы(280) или, смотря по времени года, из "хупеланды". Последняя представляла собой широкий сюртук из серого или коричневого драпа, с отворотами и откладным воротником красного плюша. Жилет был иногда трехцветный, но чаще одинаковый с сюртуком. Необходимой принадлежностью костюма был шелковый или кисейный шарф, небрежно повязанный на шее. Некоторые носили фригийские колпаки, другие трехугольные шляпы или же высокие круглые цилиндры. В качестве обуви употреблялись: или деревянные башмаки, - сабо, или же высокие сапоги с цветными отворотами.

Члены Генерального совета Парижской коммуны надели все без малейших колебаний красный колпак; в брюмере месяце II-го года едва не было установлено присвоить его даже исключительно выборным властям при исполнении ими служебных обязанностей, так как многие аристократы надевали его и пользовались этой эмблемой свободы, чтобы "оскорблять" патриотов, но Коммуна ограничилась лишь воспрещением черных якобинских(281) париков, которые надевались некоторыми, чтобы то представляться старыми республиканцами, то снова превращаться в современных франтов-"мюскаденов"(282); Конвент конечно должен был последовать по намеченному таким образом пути. Бывший капуцин Шабо, в то время ещё не попавший в родство к "якобы богатейшему" банкиру Фрею, явился однажды в заседание Конвента в костюме санкюлота, тщательно лишь пряча красный колпак. Представитель департамента Марны, по имени д'Арнувиль, имел достаточно гражданского мужества, чтобы даже войти однажды на трибуну с таким колпаком на голове, но вследствие протестов со стороны всего собрания должен был его снять. Тогда он надел его на стоявший у него под рукой бюст Марата.

Депутат Сержан выставил костюм санкюлота в Салоне 1793 года, снабдив его такой надписью: "Будничное платье крестьян и городских рабочих. Между гражданами не должно было бы быть никакого различия, кроме качества материи. Его следовало бы носить лишь с 21-го года, и оно таким образом явилось бы тогой зрелости".

Женщины тоже пробовали носить костюмы в подобном роде. По рукам ходили гравюры "свободных" француженок в виде амазонок, Беллон - богинь войны и просто хорошеньких "санкюлоток - 10 августа"(283). Их прически - "Жертв" (а la Sacrifiee) придавали им вид приговоренных к Смерти и уже приготовившихся к казни. Шляпки- "слуховым оконцем" (a la lucarne), должны были напоминать гильотину. Интересно отметить, насколько Женщины любили забавляться этим мрачным орудием, оказавшимся впоследствии роковым для многих из них. Льежская красавица Теруань(284) руководила народными движениями, облаченная в ярко-красное платье, в шляпе с большим султаном из черных перьев и с саблей на перевязи. "Вот она, - говорит Лертюлье(285), - эта лихая амазонка в шляпе Генриха IV, сдвинутой на ухо, с длинной саблей на боку, при двух пистолетах за поясом и с хлыстом с золотым набалдашником, в котором были флаконы с солями на случай обморока и с духами против народного аромата". Эта последняя черта довольно характерна для "народницы"!

Теруань не была, впрочем, единственной в своем роде, у неё вскоре оказались подражательницы: 27 брюмера II года (25 ноября 1793 г.) Толпа Женщин в фригийских колпаках, в длинных панталонах, вместо юбок, и с пистолетами за поясами явилась в Коммунальный совет... Их приняли здесь довольно холодно, а прокурор Шометт сделал им даже в мягких выражениях внушение.

Его удачная импровизация имела тогда большой успех в публике. "Неосторожные Женщины, желающие превратиться в мужчин, - сказал он им между прочим, - не довольно ли вам того, что вы уже имеете? Чего вам ещё больше нужно? Вы владеете нашими сердцами и чувствами; и законодатель, и судья - все у ваших ног; ваше иго осталось единственным, которого мы не в силах свергнуть, ибо оно есть иго любви, а следовательно, дело природы. Во имя этой природы заклинаю вас оставаться тем, что вы есть и, не завидуя опасностям нашей бурной жизни, довольствоваться сознанием, что вы заставляете нас забывать о них на лоне семьи, лаская наши взоры восхитительным зрелищем наших детей, осчастливленных вашими нежными заботами".

Эта, в сущности довольно резонная, речь произвела неожиданное впечатление: санкюлоты прекрасного пола удалились с поникшими головами и, по-видимому, несколько сконфуженные своим новомодным костюмом.

Конечно реакция в сторону эстетики была неминуема. Врожденный вкус, отличающий французов, и в особенности француженок, не мог не воскреснуть. Инициативу реформы костюма взяли на себя художники. Республиканское художественное общество включило вопрос о костюме в свою программу, и тотчас же начали появляться самые разнообразные проекты. Один из членов Общества заявил, что современный костюм не достоин свободного человека и подлежит замене другим, более приличным и удобным.

Другой признавал, что действительно, в мужском костюме должны быть произведены большие изменения, но что в женском, напротив, изменять почти нечего, кроме "косынок, смешно вздувающихся и скрывающих приятнейшие для глаза женские прелести, а также странных причесок". Было решено объявить модный конкурс. В другом заседании какая-то гражданка, заявившая себя "другом природы", энергично восстала против употребления корсетов и требовала их отмены, а некая "мать семейства" предложила вернуться к античному наряду.

Последний за несколько лет перед тем уже появился на сцене: с 1788 года Тальма начал носить римскую тогу. В следующем году госпожи Рекур в роли Медеи, Конта в роли Сусанны, Вестрис в Полиэвкте, Майляр, Дюгазон и многие другие тоже стали облачаться в хламиды и пеплумы. В античных же костюмах участвовали артисты и на торжестве перенесения останков Вольтера. Вначале случайная, - эта мода через несколько лет становится постоянной; но все же надо было наступить эпохе Директории с распущенностью нравов, которая расцвела при ней, чтобы, наконец, совершилась полная эволюция женских туалетов(286).

Как бы то ни было, а реформа костюма была уже положительно на очереди. Она озабочивала даже такие собрания, которые обыкновенно занимались более важными вопросами. Комитет общественного спасения в заседании от 25 флореаля II г. издал постановление с целью улучшения национального костюма, причем живописцу Давиду было поручено составление соответствующих проектов. Его задачей было приспособить новый костюм к республиканским нравам и характеру революции. Давид исполнил несколько рисунков, которые были гравированы Деноном, а именно: домашнее платье для французского гражданина, штатское платье для него же, мундиры для законодателей, для народных представителей, состоящих при армии и пр. Хотя его гражданскому платью и нельзя было отказать в гигиеничности и даже в живописности, но оно, однако, не понравилось 9-му термидору и с падением Робеспьера сошло со сцены вместе с санкюлотским.

За несколько недель до падения диктатора в обществе наступил период какого-то оцепенения, вроде апатии; это было, точно затишье перед бурей.

Действительно, время между 22 прериаля и 9 термидора характеризуется странным отсутствием роскоши в туалетах. "Несколько лоскутов лент составляли все украшение...". Роскошь появлялась вновь, по мере того как люди, нажившиеся во время революции, набирались смелости, чтобы пустить в ход свои деньги. Республиканские моды, перенесенные перед этим по ту сторону пролива, - в Англию, возвращались на континент, приспособленные портнихами-эмигрантками к английской роскоши(287). "Мюскадены"(288) опять заняли первое место в обществе. Жабо и короткие панталоны с розетками окончательно вытеснили длинные брюки и карманьолу(289).

Господство Террора отжило свой век. Миновал день, когда в Коммуне кричали, что стыдно иметь две пары платья, в то время как солдаты ходят голые(290), и когда все, имевшие по две перемены, дрожали за свою шкуру; когда проконсул Арраса, Лебон, одеваясь в платье очень тонкого сукна, шелковую куртку и штаны из той же материи, которые ему покупала его мать, испытывал угрызения совести при мысли, что тысячи таких же человеческих существ, как он, умирали в это время от голода в жалких лохмотьях; и когда, наконец, оставшиеся в Париже придворные франты, спасая свою жизнь, придавали себе ужасный вид, расхаживая напоказ на стоптанных каблуках, небритые, в огромных усищах, волоча за собой звонкую саблю, с патриотической носогрейкой в зубах и красным колпаком на голове(291). Теперь стали охотно забывать пущенную в ход патриотами довольно мрачную моду употреблять для писем печати с изображением гильотины(292).

Женщины-франтихи теперь краснели при одной мысли, что в эпоху "подозрений и Страха" они могли украшать свои изящные пальцы кольцами "Марата"(293) из красной меди со штампованной серебряной пластинкой, представлявшей трех мучеников свободы: Марата, Шалье и Лепелетье де Сен-Фаржо. Эти кольца, впрочем, портили только белые ручки аристократов, потому что население предместий ими пренебрегало и не считало вовсе нужным их носить. "Мы не употребляем миндальных притираний", писал "Дядя Дюшен": "на наших руках, покрытых ссадинами и мозолями открыто отпечатан труд".

В самый разгар Террора неутомимая деятельность "головорубной машины" внушила некоторым Женщинам непонятную страсть носить в ушах маленькие гильотинки наподобие тех, которые их мужья вырезывали на своих печатях. Скажем, однако, в их защиту, что Мерсье, первый сообщивший об этом в своем "Новом Париже", удостоверяет, что парижанки отказались последовать этой глупой моде. Такие серьги одевались только на балы, дававшиеся Каррье в Нанте, и то, потому что диктатор предписывал ношение их своим гостям. Они имели форму гильотины, с подвеской, представлявшей отрубленную голову в короне(294).

Большей частью эти серьги были так длинны, что доходили до плеч; они представляли иногда и не гильотину, а разные инструменты: уровни, эккеры или маленькие шлюзы и воротца с малорадостным девизом: "Свобода, Равенство или Смерть".

Но все это было только точно дурным сном, и кошмар быстро прошел. Следует ли из этого, что моды, появившиеся вслед за революционным костюмом, не подавали более повода к насмешкам? Тогдашние гравюры и карикатуры говорят противное. Впрочем, послушаем лучше критика той эпохи; никогда ещё бич сатиры, может быть, не разил так метко и искусно.

"Вот появляется, прежде всего, одно из тех существ, которых прежде называли фатами, а ныне означают кличкой мюскаденов... Знаете ли вы, почему этот, с позволения сказать, гражданин, так раскачивается и выступает такими мелкими шажками? Он не мог бы ускорить шага, не рискуя разорвать надвое ту принадлежность своего костюма, назначение которой - оставаться единой... А эта пудра, которой убелены его волосы, этот маленький хвостик на фраке причудливого фасона, этот галстук со вздутым бантом, этот жилет, едва доходящий до конца груди, эти башмаки, едва прикрывающие пальцы ног и в которых тем не менее он все же испытывает мучительную пытку?... А эта куртка, едва доходящая до поясницы? Находите ли вы столь краткие одежды грациозными и живописными?...". Затем наступает черед Женщин, которых безжалостный сатирик бичует столь же немилосердно.

"С некоторых пор у них явилась пресмешная мода прятать свои волосы под париками, окрашенными в разные цвета. Длинное платье, все в складках, покрывает всю их фигуру и повязывается одним только поясом, повыше груди. Наверно это кормилицы? Посмотрите, как торчат у них груди!... Ничуть. Это, изволите ли видеть, - просто юные особы, ищущие мужей; все они только и стараются, как бы попышнее вздуть складки своих платьев... Вот как у нас нынче злоупотребляют самыми разумными модами..." (295).

"Разумные моды"! Не дерет ли уха сочетание этих двух слов?

Но, строго говоря, все же ещё большой вопрос, вправе ли мы утверждать, что моды этого периода революции были уж так особенно эксцентричны? Приходится отвечать на это отрицательно, когда посмотришь, до чего они дошли немного позже: во времена Директории. До полного апогея извращенности мода достигла именно лишь при бесстыдной распущенности этого благословенного... для мужчин времени, и, чтобы судить о ней, довольно вспомнить куплеты тогдашней модной уличной песни(296):

Когда Свобода - наш девиз, -
Костюмы все приличны,
Все, - если скинем: сверху - вниз
И то будет отлично...

Примечания

256. Cf. Ле Бон. L'homme et les societes, t.II. Тард, Les lois de l'Imitation; Д-ра Вигуру и Жюкелье, La contagion mentale.
257. Между самыми известными пуфами царствования Людовика XVI один назывался "пуфом по случаю", так как был изобретен именно по случаю перемены царствования; другой назывался "пуфом оспопрививания". В первом, с левой стороны возвышался кипарис, обрамленный отделкой под названием "черной заботы"; у подножия был уложен креп, складки коего изображали корни; с правой стороны - большой сноп ржи лежал на роге изобилия, из которого сыпались винные ягоды, виноград, дыни и всякие фрукты, искусно сделанные из перьев. Все вместе должно было означать, что, хотя Людовик XV и оплакивался, но от нового царствования ожидается "изобилие плодов земных". Второй пуф был не менее искусен. Он состоял из восходящего солнца и оливкового дерева, отягченного плодами, вокруг которого извивалась змея, поддерживающая булаву, обвитую гирляндами цветов. Змея изображала медицину, палица - искусство, которым она поразила чудовище-оспу; восходящее солнце было эмблемой молодого короля, к которому обращались надежды французов, в оливковом дереве видели символ мира и кротости, овладевших душами народа после успеха этой ещё малознакомой операции, которой подверглись король и принцы. (Граф Рейзе, "Modes et usages au temps de Marie-Antoinette, т.I, с.139). Королева первая надела пуф оспопрививания, и вскоре ей стали подражать все придворные дамы. Такая прическа стоила десять луидоров. Парикмахерша Бертэн не успевала удовлетворять всех заказов.
258. Кишера. "Histoire du Custume en France".
259. Скандальное дело, так называемое "об ожерелье королевы" разыгралось в 1744-1786 гг. Кардинал де Роган, влюбленный в Марию-Антуанетту и добиваясь её взаимности, сделался жертвой смелого мошенничества со стороны некоей интриганки, графини де Ля Мотт. Последняя уверила его, что королева жаждала приобрести у ювелиров Бёмера и Бассанжа ожерелье в 1.600.000 ливров, но что король отказал ей в этой сумме. Кардинал купил ожерелье и отдал его де Ля Мотт для передачи королеве. Ожерелье, конечно, исчезло. Между тем Роган не мог выплатить ювелирам в срок долга и дело раскрылось. Заключенный в Бастилию и преданный суду Парламента, де Роган был последним оправдан, но затем был сослан административным порядком из Парижа в глухую провинцию. Графиня де Ля Мотт была приговорена к телесному наказанию с наложением клейм и заключена в тюрьму Сальпетриер. Скандал, однако, отразился на королеве, которая была в этом деле ни при чем, но которую вообще народ не терпел. Пер. пер.
260. После взятия Бастилии, пишет Спир-Блондель (Revue liberale, 1884 г.), мода завладела и этим великим событием, и старинная крепость, проданная на снос "подрядчику разрушения Бастилии" каменщику Палуа, стала изображаться на тарелках, обоях, мебели и т.д. Об этом свидетельствует, например, транспарант, изображавший это событие, о котором упоминают газеты того времени (Le Censeur des Journaux, июнь 1796 г.), и который выставлялся в одном окне на Гревской площади накануне всех уличных беспорядков. Однако, хотя патриотические сюжеты и эмблемы свободы уже начинали заменять игривые и легкомысленные затеи последних лет монархии, но все же общий стиль мебели и её украшений оставался почти тот же. Резная работа на одном шкафе времен республики, хранящемся в музее Карнавале, действительно напоминает сильно время, когда прямые линии были ещё в загоне, изящные панно на дверцах шкафа представляют резьбу закругленную и извивающуюся, - в общем, очень изящную. Влияние моды наблюдалось и в керамике. Фаянсовые печи, которые в то время играли немаловажную роль в убранстве комнат, значительно изменились, благодаря некоему Оливье, директору "республиканской гончарной фабрики", который сопровождал свои прейскуранты следующей рекламой: "Величайшее удовлетворение доставляет патриотам печь новейшей формы - в виде Бастилии. Это точное воспроизведение Бастилии с её восемью башнями, воротами и т.д., окрашенная в натуральный цвет минеральной краской, закрепленной обжигом. Над крепостью возвышается пушка, украшенная у своего основания атрибутами свободы: колпаком, ядрами, цепями, петухами и барельефами; в совершенстве воспроизведены и не меняются от времени цвета чугуна, меди, мрамора и бронзы". Подобная монументальная печь, поднесенная этим печником Национальному конвенту, как сообщает Шамфлери, украшала манеж в то время, когда в нем заседал Конвент.
261. "Декларация прав человека и гражданина". Такое наименование придало Учредительное собрание 1789 года главным положениям, которые были им приняты в качестве необходимых условий нормального гражданского общежития. Они заключали в себе следующие пункты. Политическое и социальное равенство всех граждан; уважение к собственности; верховнодержавие - нации; доступ всех граждан к общественным должностям; обязательное уважение и подчинение закону; свободное выражение народной воли; свобода совести, вероисповеданий и мнений, свобода слова и печати; равномерное распределение налогов, утвержденных народными представителями. Применительно к этим основным положениям, Учредительное собрание в ночь на 4-ое августа определило уничтожение дворянства, титулов, всех остававшихся ещё феодальных привилегий и вообще всех установлений, посягающих на всеобщую свободу и равенство. - Прим. пер.
262. "В 1790 г., Брифо, отец будущего академика, появился однажды на маскараде в бывшем якобинском монастыре в Дижоне в костюме "трех сословий". Он был причесан, как аббат, с завитыми и напудренными буклями, с священнической скуфейкой (calotte) на голове и с брыжами на шее. Это изображало духовенство. Великолепный камзол из голубого бархата, расшитый галунами, жилет и шпага означали дворянство, и, наконец, простые штаны из серой саржи, холщевые онучи и деревянные башмаки представляли третье сословие. Оригинальный костюм имел огромный успех" (Клеман-Жанэн).
263. La Feuille du jour (июнь 1791 г.), сообщение Спир-Блонделя "L'art pendant la Revolution".
264. Город в Рейнских провинциях, где в 1792 году роялисты организовали армию под начальством принца Конде.
265. Сторонники нового режима протестовали по своему. "Журнал Моды и вкуса" (июль 1790 г.) сообщает, что у каждого истинного патриота на камине стояли "гражданские часы" с атрибутами Свободы на мраморных или бронзовых колонках, изображавших федеративный алтарь на Марсовом поле. Судя по тому же сборнику, кровати "революции" были вскоре оставлены и заменены "патриотическими". "Вместо султанов из перьев, колонки стали увенчиваться фригийскими колпаками, надетыми на связки пик, что напоминало триумфальную арку, воздвигнутую на Марсовом поле в день Федерации". Другие патриоты предпочитали кровати "федерации" на четырех колонках, тоже в форме позолоченных связок пик, топоров и железных вил, поддерживавших полог". Что касается обивки комнат, то её заменили раскрашенными бумажными обоями с эмблемами равенства и свободы, изделия республиканской фабрики Дюгурка, на площади Карусели, в бывшем отеле Лонгвиль.
По словам "Листка объявлений" (Petites Affiches, август 1793 г.), фабрика в улице Сен-Никез, на Союзной площади, выпустила в это время в продажу таблицы с разными "гражданскими" надписями: Единство, Нераздельность республики, Свобода, Братство или Смерть. Эти таблицы прибивались над дверями у каждого гражданина. "Автор этих девизов", говорит иронически Болье в своих "Essais historiques", имеет право на сохранение его имени для потомства; это был гражданин Паш, тогдашний мэр Парижа, бывший перед тем министром.
266. На щегольских жилетах вышивались целые сцены охоты, уборки винограда, пасторали, сюжеты из военной и кавалерийской жизни, разные карикатуры, сцены из драм "Сумасшествие от любви" или "Ричард - львиное сердце". На пуговицах, которые были по меньшей мере в два дюйма в диаметре, помещались под стеклом миниатюрные портреты 12-ти цезарей в виде античных статуй, сцены из "Метаморфоз" Овидия, ребусы, вензеля и даже коллекции цветов и насекомых" (Е. де Ля Бедольер, Histoire de la mode en France).
267. Белье тоже следовало моде. Вот описание рубашки, которую носил в 1794 году какой-то высокопоставленный эльзасский чиновник. Она была сшита из крепкого пенькового холста, а жабо и манжеты были кисейные. Обшивки на рукавах украшались прекрасными вышивками, на правом рукаве было изображено: "Смерть или свобода"; на левом - "в единении - сила". (Intermediaire, 1886 б. 674 стр.).
Напомним кстати постановление Деба и Сен-Жюста от 5 брюмера II года: "Страсбургские гражданки приглашаются оставить немецкие моды, памятуя что у них французские сердца". В тот же день сотни старинных золотых и серебряных филигранных головных украшений были возложены на "алтарь отечества" и отправлены на Монетный двор. (Рёусс, La justice criminelle et la Police des moeurs а Strasburg, стр. 50).
268. Jounial de la cour (июнь 1790 г.).
269. Придворные дамы очень редко прицепляли к своим чепцам кокарды всех трех цветов, большей частью, они носили только двуцветные кокарды - синие и красные, розовые и синие или белые и синие и если не присматриваться, то эти кокарды могли ввести в обман победителей Бастилии, а дамы были довольны тем, что все-таки не носят революционной "трехцветки". (Граф Рейзе, loc. cit).
270. Письмо написанное из Франции госпожой Вильямс подруге в Англию, (1791 г.).
271. Там же.
272. Валлон. Histoire du tribunal revolutionnaire (1882-1883 г).
273. Луи Комб. Episodes et curiosites revolutionnaires.
274. О веерах, относящихся к эпохе Генеральных штатов 1789 года, см. La revolution francaise, revue d'histoire moderne et contemporaine, июль-декабрь 1900 года стр.334 и сл.; и 1901 г. стр.43-45.
275. Граф Оноре-Габриель Мирабо, сын маркиза Виктора Рикети, графа Мирабо, был едва ли не самым выдающимся оратором революции. Отец относился к нему очень сурово, а сам он несколько лет провел под стражей по королевским бланковым указам (Lettres de cachets). Он бежал, наконец, за границу, но был снова арестован в Голландии и заключен в Венсенский замок, где и просидел опять с 1779 до 1781 г. В 1789 г. забаллотированный дворянством, он попадет в Генеральные штаты представителем третьего сословия и своими дарованиями много способствует образованию Учредительного собрания. Умер в 1791 году, как раз во то время, когда молва, не без основания, начала обвинять его в тайной сделке с придворной партией. - Прим. пер.
276. Спир Блондель, ор. cit.
277. Генерал Дюмурье победитель при Вальми и Жемаппе и покоритель Бельгии. Отрешенный Конвентом от командования, он перешел в ряды врагов Франции и поступил на жалованье Англии (1739-1814).
278. Кишера, там же.
279. Красный колпак носили не в одной Франции: 7 января 1793 года многие враждебные дворянству шведы явились в Стокгольме в оперу в таких же колпаках (История женских головных уборов во Франции. G. D'Efe и А. Marcel; Париж 1886 г.).
280. Карманьола - короткая куртка; одежда очень древняя: её можно видеть на актере в коллекции расписных ваз Гамильтона (Бедальер, La mode en France. 1857 стр.147).
Эта одежда занесена во Францию пьемонтскими рабочими из провинции Карманьолы, откуда и получила свое название. В Париж её привезли впервые на себе Марсельские волонтеры. - Прим. пер.
281. 1792 году появилась особого рода прическа. В эту эпоху большинство мужчин во Франции стали носить длинные волосы, разделенные пробором посередине и спускающиеся до шеи, как на изображениях Спасителя. Мода эта была введена некоторыми революционными знаменитостями, между прочим - публицистом Карра, имя которого она и удержала за собой. Якобинцы носили эту прическу до конца 1793 г.; причем те, у кого было мало волос, надевали длинные черные и гладкие парики. Бийо-Варена встречали во время сентябрьских убийств в сюртуке блошиного цвета и черном парике. Такие же парики носили Гиацинт Ланглуа ("Souvenirs de l'ecole de Mars et de 1794); и Меге де Ля Туш. "La verite toute entiere sur les vrais auteurs de la journee de 2 septembre. (1792-1794") в книге Спира Блонделя "l'Art pendant la revolution".
282. Moniteur, ноябрь, 1793 г.
283. Шалламель. Histoire-musee de la Republigue, л. I.
284. Тероань де Мерикур, одна из героинь революции, принимала деятельное участие в её первых днях, при взятии Бастилии и 10-го августа. - Прим. пер.
285. Знаменитые Женщины революции от 1789 по 1795 г. у Лертюлье.
286. Она обозначается уже с 1793 г. 58-ой номер "Парижского журнала" от 19 октября 1793 г., содержит длинное объявление гражданки Распайль, бывшей Тейляр, проживающей в "бывшем" королевском дворце на "бывшей" улице Ришелье, в Золотом Павильоне под № 41. Гражданка Распайль предлагает дамам платья из ситца бархатисто-молочного, из африканского шелка, из китайского сатина, и в её иллюстрированном прейскуранте значатся разные платья а la Nina, а la sultane, а la Cavaliere; пояса Юноны, платья Психеи и республиканские. Последние, по словам рекламы, "обрамляют всю фигуру и очень грациозно обрисовывают талию; спереди застегиваются на пуговицы, с римским поясом. Это платье восхитительно!".
287. Кишера, ор. cit.
288. Прозвище "Мюскадэнов" (muscadin) - щеголей было первоначально дано во время осады Лиона защитникам города, костюм которых представлял резкую противоположность грубому платью овернских горцев, сражавшихся против них в республиканских войсках. (Шаравей, Париж, 1862 г. ст.172). Барбару в своих мемуарах говорит, что эпитет, "мюскаденов", применявшийся ко всем, носившим чистое белье, в отличие от санкюлотов, вошел в общее употребление тотчас по прибытии марсельцев. Мерсье де Сен-Леже долго оспаривал этимологию этого слова, происходящего, по его мнению, от названии лакомства, в состав которого входила душистая смола, и которое употреблялось для уничтожения дурного запаха изо рта.
289. После Террора и во время реакции, последовавшей за термидором, были изданы постановления, воспрещавшие ношение некоторых фасонов одежды или причесок, считавшихся "превратными". Так, постановление Центрального бюро от 11 августа 1796 года гласит: "Все носящие белые петлицы, косы заплетенные или подвернутые, букли и собачьи уши (боковые локоны в роде пейсов), зеленые или черные галстуки и воротники, пуговицы в виде треугольников, образующих подобие лилий, а также все, носящие лишь малую кокарду, скрытую под шнуром или под тесьмой шляпы, будут признаваться носителями условных знаков и возмутителями общественного спокойствия и, как таковые, будут привлекаться к ответственности. 12 февраля 1798 года генерал Рей, командовавший войсками в Лионе, бывшем тогда в осаде, издал такой приказ: "Всякий гражданин, проходящий перед караулом или встреченный патрулем, и не имеющий национальной кокарды или носящий косу, или собачьи уши, или платье с черным или зеленым воротником, или имеющий какую-либо иную особенность в костюме, почитаемую за условный знак, имеет быть арестован и отведен в полицейский участок, чтобы быть затем приговоренным к наказанию сообразно его вины" ("Lyonnaisiana". Ж. Вериселя стр.236).
290. Courrier de Vegalite - (oевраль 1793 г.) цитата Гонкура.
291. Гонкур. "La societe pendant la Revolution".
292. В первом списке патриотов, писанном рукой самого Робеспьера, мы находим под номером 8-м имя гражданина Гатто, интендантского чиновника, о котором Куртуа в своем докладе делает такое примечание: "Патриот, у которого на печати была гильотина". Этот ужасный террорист в своем письме из Страсбурга от 27 брюмера II года говорит своему другу Добиньи относительно Сен-Жюста, что последний все оживил, воодушевил и возродил! "Святая гильотина действует у нас превосходно и благодетельный Террор чудесным образом дал нам то, чего нельзя было ожидать от разума и философии и в целое столетие". Спир Блондель, указан. соч.
293. Был также веер "Марата" из грубой бумаги, на котором в медальонах были изображены бюсты Марата и Лепелетье, со статуей Свободы посредине.
294. L'autographe от 5 дек. 1864 г. и труд Шерона де Вилье о Шарлотте Корде.
295. La decade philosophique т. I и III.
296. А. Шарлемань. Le monde incroyable.

Содержание

 
www.pseudology.org