Оглавление тома "Историческое подготовление октября, часть 1: От Февраля до Октября"

Л. Троцкий.
ПАЦИФИЗМ НА СЛУЖБЕ ИМПЕРИАЛИЗМА*102

Никогда еще не было на свете столько пацифистов, как теперь, когда люди убивают друг друга на всех больших дорогах нашей планеты. У каждой эпохи есть не только своя техника и свои политические формы, но и свой стиль лицемерия. Когда-то народы истребляли друг друга во славу христианского учения о любви к ближнему. Теперь Христа цитируют только отсталые правительства. Передовые народы режут друг другу глотки под знаменем пацифизма. Вильсон во имя Лиги Наций и прочного мира вовлек Соединенные Штаты в войну. Керенские и Церетели призывают к наступлению - во имя "скорейшего заключения мира". Этой эпохе не хватает своего Ювенала*103, негодующего сатирика. Хотя нужно сказать, что самые могущественные сатирические средства рискуют оказаться бессильными и бледными перед торжествующей подлостью и пресмыкающейся глупостью, - двумя стихиями, разнузданными войной.

Пацифизм - того же исторического корня, что и демократия. Буржуазия сделала огромную историческую попытку рационализировать человеческие отношения, т.-е. вытеснить слепую и тупую традицию построениями критикующего разума. Цеховые стеснения промышленности, сословные привилегии, монархическое всевластие - все это было традиционным наследием средневековья. Буржуазная демократия требовала юридического равенства, свободы конкуренции и парламентских методов управления общественными делами. Она естественно перенесла свой рационалистический критерий и на международные отношения. Здесь она натолкнулась на войну, как на такой метод разрешения вопросов, который представляет собою полное отрицание "разума". Она стала доказывать народам - на языке поэзии, нравственной философии и бухгалтерии, - что им выгоднее установить нормы вечного мира. Таковы логические корни буржуазного пацифизма.

Уже от рождения в него был заложен основной порок, характеризующий буржуазную демократию: острие ее критики скользит по поверхности политических явлений, не смея проникать в их экономическую основу. С идеей вечного мира на основах "разумного" соглашения капиталистическая действительность поступила еще более беспощадно, чем с идеями свободы, равенства и братства. Именно капитализм, который рационализировал (пропитал разумом) технику, не рационализировав общественной организации хозяйства, создал такие орудия взаимоистребления, о которых не смело и мечтать "варварское" средневековье.

Постоянное обострение международных отношений и безостановочный рост милитаризма совершенно вырывали объективную почву из-под ног пацифизма. Но, с другой стороны, эти же условия призвали его на наших глазах к новой жизни, которая отличается от прежней, как кроваво-багряный закат от розового восхода.

Предшествовавшие нынешней войне десятилетия были эпохой так называемого вооруженного мира. Все это время совершались, правда, непрерывные походы и шли войны, но - в колониях. Разыгравшиеся на территории отсталых и слабых народов, эти войны привели к разделу Африки, Полинезии и Азии и подготовили нынешнюю мировую войну. Но так как в самой Европе после 1871 г. не было войны, - несмотря на целый ряд острых конфликтов, то общественное мнение мелкобуржуазной улицы систематически приучалось видеть в растущей армии гарантию мира, который в конце концов будет увенчан международно-правовыми учреждениями. Капиталистические правительства и пушечные короли ничего не имели, разумеется, против такой "пацифистской" оценки милитаризма. А мировые конфликты тем временем накоплялись, подготовляя нынешний взрыв.

Теоретически и политически пацифизм стоит на той же почве, что и учение о гармонии социальных интересов. Антагонизмы между капиталистическими нациями имеют те же экономические корни, что и антагонизм между классами. И если допустить возможность постепенного притупления классовых противоречий, то отсюда рукой подать до постепенного смягчения и регулирования международных отношений.

Очагом демократической идеологии со всеми ее традициями и иллюзиями являлась мелкая буржуазия. За вторую половину XIX столетия она успела внутренне переродиться, но она вовсе не сошла со сцены. В то время, как развитие капиталистической техники бесповоротно подкопало ее экономическую роль, всеобщее избирательное право и всеобщая воинская повинность придали ей, благодаря ее численности, видимость политического значения. Крупный капитал, поскольку он не стер ее с лица земли, подчинил ее себе при помощи системы кредита. Политическим представителям крупного капитала оставалось подчинить ее себе на парламентской арене, открывши фиктивный кредит ее поизносившимся теориям и предрассудкам. Такова причина, в силу которой мы за последнее десятилетие до войны наблюдали, наряду с могущественным напряжением реакционно-империалистической политики, обманчивый расцвет буржуазной демократии с ее реформизмом и пацифизмом. Капитал подчиняет своим империалистическим целям мелкую буржуазию при помощи ее собственных предрассудков.

Может быть, ярче всего этот двусторонний процесс наблюдался во Франции. Это страна по преимуществу финансового капитала, который опирается на наиболее консервативную в мире и еще очень многочисленную мелкую буржуазию деревни и города. Благодаря иностранным займам, колониям и союзу Франции с Россией и Англией*104, финансовые верхи третьей Республики*105 оказались вовлечены во все интересы и столкновения мировой политики. Между тем, французский мелкий буржуа - провинциал до мозга костей. Он всегда питал инстинктивное отвращение к географии и всю свою жизнь больше всего боялся войны - уже по тому одному, что у него в большинстве случаев всего один сын, который должен наследовать его дело вместе с его мебелью. Этот мелкий буржуа посылал в парламент радикала, который обещал ему охранять мир - с одной стороны, при помощи "Лиги Наций" и обязательного третейского суда, с другой стороны - при содействии русских казаков, которые должны держать в узде германского кайзера. Радикальный депутат из провинциальных адвокатов приезжал в Париж не только с самыми лучшими пацифистскими намерениями, но и без твердого представления о том, где находится Персидский залив, и кому и зачем нужна Багдадская железная дорога. Парламентское большинство, т.-е. совокупность таких радикально-"пацифистских" депутатов, выдвигало из своей среды радикальное министерство, которое немедленно же оказывалось опутано по рукам и по ногам всеми ранее заключенными дипломатическими и военными обязательствами и финансовыми интересами французской биржи в России, Африке и Азии. Не переставая источать из себя пацифистские фразы, министерство и парламент продолжали автоматически вести мировую политику, которая вовлекла Францию в войну.

Английский или американский пацифизм, при всем различии социальных условий и форм идеологии (или при ее отсутствии, как в Америке), выполняет ту же самую по существу работу: он дает выход опасениям мелкой и средней буржуазии перед мировыми сотрясениями, в которых она может лишь потерять последние остатки своей самостоятельности; он убаюкивает ее сознание бесплотными и бесплодными идеями разоружения, международного права, мирового трибунала, чтобы затем выдать ее в решающую минуту с головой империалистическому капиталу, который все мобилизовал ныне для своих целей: технику, церковь, искусство, мещанский пацифизм и патриотический "социализм".

"Мы всегда были против войны, наши депутаты, наши министры были против войны, - говорит французский обыватель, - следовательно, война нам навязана, - и во имя осуществления наших пацифистских идеалов мы должны довести ее до конца". И председатель французских пацифистов, барон д'Эстурнель де-Констан, скрепляет эту пацифистскую философию империалистической войны торжественным jusqu'au bout (до конца).

Английской бирже для ведения войны понадобились на первом плане пацифисты, как либерал Асквит и радикальный демагог Ллойд-Джордж. "Если эти люди ведут войну, - говорят себе английские народные массы, - стало быть, правда на нашей стороне". Таким образом и пацифизму отведено соответственное место в экономии войны, наряду с удушливыми газами и дутыми государственными займами.

Еще ярче служебная роль мелкобуржуазного пацифизма по отношению к империализму обнаружилась в Соединенных Штатах. Действительную политику там более, чем где бы то ни было, делают банки и тресты. Уже до войны Соединенные Штаты, благодаря могущественному развитию индустрии и внешней торговли, систематически двигались в направлении мировых интересов и мировой политики. Европейская война придала этому империалистическому развитию лихорадочный темп. В то время, как многие благочестивые люди (даже Каутский)*106 надеялись на то, что "ужасы" европейской бойни внушат американской буржуазии отвращение к милитаризму, действительное влияние европейских событий на американскую политику шло не психологическими, а материальными путями и привело к прямо противоположным результатам. Экспорт Соединенных Штатов, достигший в 1913 г. суммы в 2.466 миллионов долларов, поднялся в 1916 г. до совершенно невероятной высоты в 5.481 миллионов*! Львиную долю этого экспорта доставляет, разумеется, военная индустрия. Внезапное прекращение, после объявления неограниченной подводной войны, вывоза в союзные страны, которые поглотили в 1915 г. американских товаров не менее, как на 3 1/2 миллиарда**, означало не только прекращение притока чудовищных барышей, но и грозило небывалым кризисом всей американской промышленности, перестроившейся на военную ногу. Отсюда обращение капитала к государству: "Ты покровительствовало - под знаменем нейтралитета и пацифизма - развитию военной индустрии: ты обязано теперь обеспечить нам сбыт". Если государство не может обещать немедленного восстановления "свободы морей" (т.-е. свободы наживы на европейской крови), то оно может создать для задыхающейся военной индустрии новый сбыт - в самой Америке. Обслуживание европейской бойни привело таким образом к необходимости сразу, катастрофически милитаризировать Соединенные Штаты.
/* "Monthly summary of origin commerce of the U.S. (December 1916)"./
/** В Германию и Австро-Венгрию вывезено менее, чем на... полтора миллиона. В этих цифрах - ключ к распределению "симпатии"./

Эта работа не могла не встретить оппозиции со стороны широких народных масс. Преодолеть их бесформенное недовольство и ввести его в русло патриотического содействия государству и явилось в течение первой четверти нынешнего года центральной задачей внутренней политики Соединенных Штатов. И в том-то и состоит ирония истории, что официальный "пацифизм" Вильсона, как и "оппозиционный" пацифизм Брайана*107 явились важнейшими средствами для разрешения этой задачи: милитаристического приручения масс.

Брайан поторопился дать весьма шумное выражение естественному отвращению фермеров и вообще "мелких людей" к мировой политике, солдатчине и повышению налогов. Но в то же время, направляя вагонами петиции и депутации к своему пацифистскому коллеге, стоящему во главе государства, Брайан больше всего заботился о том, чтобы заранее сломить революционное острие этого движения: "Если дело дойдет до войны, - телеграфировал Брайан, напр., антивоенному митингу в Чикаго в феврале, - то мы, само собою разумеется, будем все поддерживать правительство; но до этого момента нашим священнейшим долгом является сделать все, что в силах наших, для охранения народа от ужасов войны". В этих немногих словах вся программа мелкобуржуазного пацифизма: "сделать все, что в силах наших, против войны", означает открыть народному возмущению отдушину в форме безобидных манифестаций, давши заранее правительству гарантию в том, что в случае войны оно не встретит со стороны пацифистской оппозиции никаких препятствий.

Ничего другого и не нужно официальному пацифизму, который, в лице Вильсона, успел дать воинствующему капиталу достаточные доказательства своей империалистической "боеспособности". На основании заявления самого Брайана, для того, чтобы справиться с его шумной оппозицией против войны, г. Вильсону нужно было сделать только одно: объявить войну. Г. Вильсон так и сделал, и Брайан целиком перешел в правительственный лагерь. А мелкая буржуазия, и не только она одна, но и широкие рабочие массы говорят себе: "Раз наше правительство с таким общепризнанным пацифистом, как Вильсон, во главе, объявило войну, и раз сам Брайан примкнул в этом деле к правительству, стало быть, это неизбежная война и честная война"... Отсюда понятно, почему ханжески-квакерский пацифизм государственных демагогов так высоко котируется на финансовой и военно-промышленной бирже.

Наш меньшевистски-эсеровский пацифизм, при всем внешнем отличии условий и форм, играет по существу совершенно однородную роль. Вынесенная большинством Всероссийского Съезда Советов резолюция о войне*108 исходит не только из общего пацифистского осуждения войны, но и из характеристики ее, как империалистической. Борьбу за скорейшее окончание войны Съезд объявляет "важнейшей очередной задачей революционной демократии". Но все эти предпосылки мобилизуются только для того, чтобы прийти к выводу: "до тех пор, пока войне международными усилиями демократии не положен конец, русская революционная демократия обязана всемерно содействовать усилению боевой мощи нашей армии и способности ее к оборонительным и наступательным действиям"...

Пересмотр старых международных договоров Съезд, вслед за Временным Правительством, ставит в зависимость от добровольного согласия союзной дипломатии, которая, по самому существу своему, не хочет и не может ликвидировать империалистический характер войны. "Международные усилия демократии" Съезд, вслед за своими вождями, ставит в зависимость от воли социал-патриотов, теснейшими узами связанных со своими империалистическими правительствами. Добровольно замыкаясь в этот заколдованный круг, поскольку дело идет о "скорейшем окончании войны", большинство Съезда в области практической политики приходит к очень определенному выводу: наступление на фронте. Тот "пацифизм", который оплачивает и дисциплинирует мелкобуржуазную демократию и приводит ее к поддержке наступления, должен, очевидно, встречать самое благожелательное отношение не только со стороны русских, но и со стороны союзных империалистов.

Милюков говорит: "Во имя верности союзникам и старым (захватным) договорам необходимо наступление". Керенский и Церетели говорят: "Хотя старые захватные договоры еще не пересмотрены, необходимо наступление". Аргументы разные, но политика одна. И это не может быть иначе, так как Керенский и Церетели неразрывно связаны в правительстве с партией Милюкова. Фактически, следовательно, социал-пацифизм Данов, как и квакерский пацифизм Брайанов, состоит на службе империализма.

При таком положении главная забота русской дипломатии состоит не в том, чтобы заставить союзную дипломатию от чего-то отказаться и что-то пересмотреть, а в том, чтобы заставить ее поверить, что русская революция вполне надежна и... кредитоспособна. Русский посол Бахметьев в своей речи перед конгрессом Соединенных Штатов, произнесенной 10 июня, именно под этим углом зрения характеризовал деятельность Временного Правительства. "Все эти обстоятельства, - говорил посол, - указывают на то, что власть и значение Временного Правительства растут с каждым днем, что чем дальше, тем больше оно становится способным противодействовать всем тем вносящим разруху элементам, которые проистекают или из попыток реакции, или из агитации крайних левых. В настоящее время Временное Правительство постановило принять самые решительные меры в этом направлении, прибегнуть даже, в случае надобности, к силе, несмотря на свое постоянное стремление к мирному разрешению вопросов".

Можно не сомневаться в том, что "национальная честь" наших оборонцев остается совершенно спокойной, когда посол "революционной демократии" ревностно доказывает парламенту американской плутократии готовность русского правительства пролить кровь русского пролетариата во имя "порядка", главной составной частью которого является верность союзным капиталистам.

И в те самые часы, когда Бахметьев стоял со шляпой в руке и унизительной речью на устах перед живодерами американской биржи, Церетели и Керенский объясняли "революционной демократии" невозможность обходиться без вооруженной силы против "анархии слева" и грозили разоружением петроградским рабочим и связанным с ними полкам. Мы видим, что эти угрозы пришли как нельзя более вовремя: они служили лучшим доводом в пользу русского займа на нью-иоркской бирже. "Вы слышите, - может сказать г. Бахметьев г. Вильсону, - наш революционный пацифизм ничем не отличается от вашего биржевого, и если вы доверяете Брайану, то у вас нет оснований отказать в доверии Церетели".

Теперь остается только спросить: сколько именно потребуется русского мяса и русской крови на внешнем фронте и на внутреннем, чтобы обеспечить русский заем, который должен в свою очередь обеспечить нашу дальнейшую верность союзникам?

"Вперед" N 4,
30 (17) июня 1917 г.
 


*102 Эта статья была напечатана почти целиком в Америке в начале 1917 года. Позже она была перепечатана в журнале "Вперед".

*103 Ювенал - знаменитый сатирик античного Рима. Родился в г. Аквине (в юго-вост. части Лация) в первые годы правления Нерона (около 55 - 56 г.г. по Р. Хр.). Свои сатиры Ювенал начал писать или публиковать только при императоре Траяне, после 100 г. по Р. Хр. 16 сатир поэта разделяются на 5 книг.

"В сатирах Ювенала, - пишет Олсуфьев, - этого реалиста древнего мира, как в фотографической камере отпечатлелась вся окружавшая его римская жизнь, изображенная им в целом ряде законченных до мельчайших подробностей бытовых картин, прямо с натуры схваченных портретов, психологически тонко разработанных очерков отдельных типов и характеров, реалистически верных снимков со всей окружающей его среды, от дворца кесаря до лачуги в Субуре, от уборной знатной матроны до клети в люпаиаре, от пышной приемной чванливого адвоката до дымной школы бедняка грамматика; Ювенал собрал все это разнообразие силою своего таланта в одно художественное целое, в котором, как в зеркале, отражается весь древний мир, насколько он был виден поэту".

*104 Союз Франции, Англии и России можно считать окончательно состоявшимся после англо-русского соглашения 1907 года, которое разрешало наиболее острые спорные вопросы между Англией и Россией в отношении ближнего Востока. Что же касается взаимоотношений Англии и Франции, Франции и России, то они уже давно носили "дружественный" характер. Былая конкуренция между Англией и Францией отступила назад перед опасностью (для Англии) нового могучего конкурента - Германии. Враждебность к общему врагу объединила Францию и Англию. Что касается Франции и России, то они заключили между собою договор союзного характера еще в 90-х г.г., после обострения экономической конкуренции прусских и русских помещиков, которая положила конец немецкой ориентации царского правительства в области внешней политики.

*105 Третья Республика ведет свое начало с момента установления буржуазного правительства на развалинах Парижской Коммуны. Третьей по счету она является потому, что ей предшествовали две республиканские эпохи: в эпоху Великой Французской Революции и после революции 1848 года.

*106 Каутский - самый крупный теоретик II Интернационала, ближайший ученик Энгельса. В немецкой с.-д. начал работать с 80-х г.г., редактируя научный орган "Neue Zeit". В 90-х г.г. Каутский выступил с рядом блестящих марксистских работ ("Эрфуртская программа", "Аграрный вопрос" и т. д.), поставивших его в первые ряды марксистских теоретиков. Критика Бернштейна, против ревизионизма которого Каутский выступил, правда, позднее Парвуса, Люксембург и Плеханова, сделала его общепризнанным главой марксистской школы. В эти же годы и позднее Каутский выдвигается, как обоснователь революционной с.-д. тактики. Он неоднократно выступает против немецких оппортунистов южно-германского типа и из профессионалистских кругов, против Жореса и др. 1905 - 1907 г.г. являются революционным апогеем в деятельности Каутского. Он не только приветствует русскую революцию, но и защищает ценность ее методов для европейского рабочего движения. В эти годы он расходится несколько даже с Бебелем. Написанная в начале 1909 г. работа "Путь к власти" заканчивает собой эту эпоху в деятельности Каутского. Как только стало необходимым конкретизировать "Путь к власти", найти практические пути в борьбе с империализмом - после поражения русской революции, - Каутский рвет со своими теоретическими выводами и делается защитником "пассивного радикализма", тактики выжидания и "измора", прилагает все усилия, чтобы дискредитировать методы борьбы русской революции. Его полемика в 1910 - 1913 г.г. с Люксембург, Паннекуком, Ленчем и др. показала, что Каутский уже наполовину потерян для революционного рабочего движения. Война окончательно ликвидировала революционера-Каутского. В течение ряда лет он проповедует нелепые теории об Интернационале, как инструменте мира, а не войны, повторяет буржуазные идейки о "Срединной Европе", ликвидирует основы марксистской политэкономии своей теорией о принципиальном противоречии между финансовым и промышленным капиталом. Плоды его литературной деятельности в эти годы были охарактеризованы Л. Д. Троцким в книге "Терроризм и коммунизм": "Я и моя путаница". Октябрьскую революцию Каутский встретил с нескрываемым неодобрением, борьбу же Советской Республики с контрреволюцией осуждал, как раздувание гражданской войны. В эти тяжелые годы Каутский не стесняется писать клеветнические памфлеты против Советской России. Свой полный отказ от марксизма Каутский завершил в своей последней крупной работе "Пролетарская (?) революция и ее программа", где доказывает, что между капитализмом и коммунизмом пролегает не эпоха пролетарской диктатуры (как учил Маркс), а эпоха коалиции буржуазии и пролетариата. Политической роли Каутский ныне уже не играет.

*107 Брайан - один из видных левых лидеров демократической партии Северо-Американских С. Ш. В лице Брайана мы имеем типичного представителя американского пацифизма, который по существу лишь прикрывает империалистическую политику американской биржи. Благодаря усыпляющей пацифистской агитации Брайана демократической партии, являющейся одним из двух политических агентств крупного капитала, удалось безболезненно привести за собой широкие слои мелкой буржуазии и части рабочих к вмешательству в европейскую войну.

*108 Эта резолюция нами приведена в примечании 126.


Оглавление тома "Историческое подготовление октября, часть 1: От Февраля до Октября"