Москва, "Памятники исторической мысли", 2003, 527 с., тираж 800 экз
Раиса Львовна Берг
Суховей: Воспоминания генетика
"На Венере, ах, на Венере..."
А в Ленинграде, ах в Ленинграде жизнь немедленно вошла в привычную колею. "Ах" прилетело ко мне из стихотворения Гумилева, одного из тех, чьи стихи я декламировала сама себе по ночам, работая с мухами. "На Венере, ах, на Венере..." Я проснулась среди чудовищного разгрома моей ленинградской квартиры, преисполненная концентрированным блаженством. Грудь теснило. С чего бы это? Ах, я в Ленинграде... То, что окружало меня, годилось бы в качестве декорации в пьесе Горького "На дне".
 
В мое отсутствие в моих комнатах обитал мой школьный товарищ Женька, муж моей школьной приятельницы Лидии Михайловны, со своей новой женой. Он хотел уплотнить свою двухкомнатную квартиру и вселиться с новой женой в одну из комнат, а бывшей жене и сыну предоставить другую. Старой и новой женам предлагалось любить друг друга. Лидия Михайловна — человек великой эмоциональной культуры — ни на миг не переставала любить своего мужа, но на этот вариант не соглашалась.
 
Я предложила мои комнаты, и новая жена Женьки отлично вписалась в пейзаж моей коммуналки. Обитали они в одной из комнат — в задней, — а мою мебель сдвинули в проходную. На моем дубовом письменном столе, за которым я сейчас, в Мэдисоне штата Висконсин в Соединенных Штатах Америки пишу эти строки, она стирала. Пусть бы хоть ящики вдвинула! Так нет! Ко времени моего приезда Женька со своей дикаркой выехал в свою кооперативную квартиру, оставив за собой чудовищный разгром. Мерзость запустения усугублялась еще и паровым отоплением.

Оно сменило в мое отсутствие камины. Ржавые радиаторы и трубы, щебень и пыль, осыпавшаяся штукатурка, разбитые стекла только усиливали ощущение блаженства.

Принцип доминанты Ухтомского в действии. Стоит в мозгу образоваться очагу стойкого возбуждения, и организм перестает реагировать на все другое. Другие воздействия переключаются на доминирующий очаг и усиливают его возбуждение. Доминирующее ощущение — счастье вернуться в Ленинград — усиливалось всем, далее самым мерзким. Едва не утерянная прописка и оставленная позади новосибирская травля никакой роли в этом Победном упоении не играли. Ликование вызывал сам Ленинград. Он сам — успех, удача, моя Любовь.

Ремонт. Я затеяла перегородить заднюю комнату, сделать из неё две. Рабочие с энтузиазмом взялись воздвигнуть стену, восстановить нарушенную ею лепку потолка, сделать дверь, залатать раны, нанесенные при установке парового отопления, и покрыть звуконепроницаемыми щитами стену, отделяющую меня от комнаты крысиного короля.

Внучка короля обучалась играть на скрипке. Работали штукатуры налево, не только лили пот, но и рисковали тюрьмой. За свои левые заработки деньги они заламывали чудовищные. К риску относились наплевательски.
 
— "Раньше сядешь — раньше выйдешь"
 
(Замечу в скобках, что риск невелик. Преследование левых заработков производится строго выборочно. Привлекают к ответственности, когда надо "пришить" дело тому или иному свободолюбцу). Сговорились. Речь зашла о сроках. И тут выяснилось, что раньше, чем через две недели, они начать не смогут. Я им объясняю, что ремонт надо делать немедленно, чтобы закончить через две недели, когда придут из Новосибирска контейнеры. Они не согласились, ушли. Один из них даже плюнул, уходя. Словесное оформление ухода соответствовало плевку.

Я жила у Маргариты Владимировны, внучки гарибальдийца, в комнате, покинутой к тому времени Беатой Ульбрихт. Дверь в мои декоративные руины не запиралась. Женька сломал замок коридорной двери. На следующий день после плевка я позвонила в квартиру Елене Алексеевне — каменной бабе из тех, что получше. Пусть она откроет дверь новым штукатурам и попросит их подождать, если я не поспею к их приходу.

— "Да ведь уже работают, — сказала мне Елена Алексеевна, — грохот, небось, слышите. Тоська рулон бумаги дала коридор застлать".
 
Штукатуры те самые, вчерашние.
 
— "Выйдите в коридор, — сказал мне главный, когда дело было сделано, и мои комнаты приобрели свой прежний элегантный вид. — Слышали скрипку? А здесь ни звука".
 
В особенности поражал потолок. Амуров, конечно, не восстанавливали, но геометрический узор охватывал перегородку с обеих сторон.

Отнюдь не пренебрежение к обветшалому институту брака руководило мной, когда в Новосибирске я приказывала моей дочери Маше и Саше не регистрировать брак. Маша была беременна. До родов оставался месяц-полтора. Действовала я на основе знания советской действительности. Регистрация брака в Новосибирске лишала Машу ленинградской прописки. Сперва надо вернуться в Ленинград с ребенком, с сожителем (так именуется официально в советской юриспруденции равно как партнер гражданского брака, так и любовник). Это можно. Нужно оформить свою постоянную прописку, прописать ребенка и тогда оформлять брак и хлопотать о постоянной прописке для мужа. Маша и Саша не послушались. Брак зарегистрировали. Маша лишилась возможности вернуться со мной в Ленинград.

Географическое общество хлопотало о внучке покойного президента. Вотще. "Он выслушает нас и, не говоря ни слова, нажмет кнопку звонка, приглашая войти следующего", — сказала мне Маша в приемной начальника милиции города Ленинграда, где мы вот уже три часа стояли в очереди. Так и случилось. Маша уехала в Академгородок с твердым намерением развестись со своим Сашей. Да и пора было. Человек слаб. Роль стукача растлевала обаятельного юношу, и он все смелел и смелел и лишался своего обаяния. Психическая болезнь завербованных в стукачи — паранойя. Саша страдал манией величия. Врал он грандиозно, самозабвенно, изысканно. Я верила. Я не буду излагать его басни и повествовать о его пороках. Они характеризуют мое легковерие, беспечность, мою глупость слишком уж постыдным для меня образом. Маша раньше меня поняла, с кем имеет дело.

Мы жили в трех роскошных комнатах вдвоем с Лизой. Развод занял около года. Наконец, Маша и Марина поселились в квартире номер шесть на проспекте Маклина. Маша обрела право жить в квартире, где она жила с самого рождения три четверти своей жизни. Эволюция коммунальной квартиры, где мы обитали, описана мной выше. Грандиозные усилия переменить наш райский утолок на что-либо другое не привели ни к чему. Я в США. Лиза в Париже. Нам удалось выкарабкаться. А Маша, Марина и Машин второй муж Женя жили в окружении каменных баб, цыганоподобного стукача и интеллектуалов новой формации типа Марии Ивановны до января 1981 года, когда и им, наконец, удалось выкарабкаться.

Шесть лет я прожила в Ленинграде после моего изгнания из города-театра. Все блага социалистического строя, так выгодно отличающие его от строя капиталистического, в моем полном распоряжении. Улучшение бытовых условий. Бесплатное медицинское обслуживание. Я добивалась их, и мое упорство в преследовании цели не имело границ. Улучшение бытовых условий сперва сводилось к получению личного телефона. Когда в мое отсутствие мой телефон стал коммунальным, я не протестовала.

Кара за непредусмотрительность описана выше. Я не Беата Ульбрихт. На личный телефон в коммунальной квартире, где телефон имеется, я претендовать не могла. Я просила отводку от аппарата, чтобы говорить по телефону из своей комнаты, а не из коридора. Институты, издательства, психиатрические больницы, где я работала, преподавала, где печатались мои труды и где работали мои соавторы-врачи, снабдили меня бумагами. Их накопилось штук девять. Мне было чем бомбардировать цитадели канцелярий. Именовалась я в этих бумагах тем, чем была, — доктором наук, профессором, руководителем лаборатории, автором печатной продукции, человеком привилегированным. Объект завоевания предельно скромен. Огневых средств и боеприпасов достаточно.

Имелась во всем деле, однако, существенная червоточина. Станьте на миг на место чиновника телефонного управления, районного, городского, областного, сколь угодно высокого или сколь угодно низкого ранга. Плевать он хотел на мои привилегии. Он ясно понимает, что привилегии мои не срабатывают, раз я живу в коммунальной квартире.
 
Коммунальная квартира — та одежка, по которой меня встречали, по которой и провожали, вернее, выпроваживали. Старая русская поговорка — по одежке встречают, по уму провожают — давно канула в вечность. Она дитя брожения умов, её породило ощущение социальной несправедливости, она протест против привилегий. Ей не место там, где цепная реакция привилегий начинается с подхалимства, предательства, в лучшем случае, с взятки. Взяткой не пахло. Я прошла по всей пирамиде телефонных управлений и получила отказ.
 
Мужчины с квадратными лицами, точные копии тех, кто занимал ряды для приглашенных на общественном суде над тунеядцем Иосифом Бродским, без раздумья нажимали на кнопку звонка, вызывая следующего просителя. Чтобы обратиться в вышестоящую инстанцию с жалобой на отказ инстанции нижестоящей, я должна дождаться письменного отказа. Имея его от наивысшей телефонной инстанции, я обратилась в райсовет. Потребовали сдать все ходатайства. К письменному отказу они — плоды превеликих усилий, единственные козыри в моей почти безнадежной игре, — приложены не были. Я пошла на прием к начальнику с единственной целью вернуть бумажки.

— "Бумаг не будет. Женщина как будто грамотная, а не знаете, что подлинники никто не сдает. Копии надо снимать. Обращайтесь к юристу райсовета".
 
Нескрываемое торжество звучало в голосе квадрата. Боеприпасы потеряны. Осталось признать своё поражение. Я обратилась в горсовет с просьбой предоставить мне отдельную квартиру в любом районе города взамен моих трех комнат. Я согласна на меньшую площадь. Я описывала выходки соседа-пожарника и писала, что на доме напротив укреплена мемориальная доска моего Отца и я считаю антисемитские выпады против меня оскорблением его памяти. Отказ пришел мгновенно.

Поведением пожарника горсовет не заинтересовался. И на что только я рассчитывала, подавая своё заявление? Обивая пороги райисполкома, разве не видела я на дверях его жилотдела объявление, оповещающее граждан о правилах предоставления им жилплощади? В очередь на улучшение бытовых условий ставят тех, у кого на человека приходится меньше четырех с половиной метров. Объявление оповещало, что на очередь будут поставлены только семьи, живущие в переуплотненных условиях не меньше года.
 
Объявление не доводило до сведения граждан, что ждать им придется долгие годы: 7, 8, а то и 12 лет. Умалчивало оно и о том, что, имей они хоть самое что ни на есть священное право получить свои, выстоянные в очереди блага, они не получат их без взятки и взятка тем больше, чем дольше пришлось ждать. Кривая, изображающая зависимость между длительностью срока ожидания и размером взятки, берет своё начало в точке пересечения координат.

Привилегированные счастливцы в очередях не стоят, взяток не дают. Ноль по оси абсцисс, ноль по оси ординат.

Чувствуете? Государственная мудрость диктовала объявление, вывешенное на дверях жилотдела райисполкома совета депутатов трудящихся. Ничего вы, дорогой читатель, не чувствуете, если не жили при советской власти годами и если не обладаете могучим воображением Данте или, по крайней мере, Свифта. Вдумываясь в пункты объявления, вы недоумеваете: допустим, — рассуждаете вы, — живут в комнате площадью три на три метра муж и жена. Права стать на очередь на улучшение жилищных условий они не имеют. Но вот у них родится ребенок.
 
— "Что же, они должны ждать год, чтобы их поставили на очередь?" — спрашиваете вы.
 
Да, если нет у них знакомства и не могут они дать взятку (ибо, чтобы дать взятку и взять взятку, надо иметь знакомство — гарантию, что не донесут), они будут ждать год. Раньше, чем ребенок пойдет в школу, им полагающейся площади в 27 квадратных метров не видать.
 
— "Зачем же нужно им ждать на подступах к очереди еще и этот год?" — недоумеваете вы.
 
Пункт введен государственным умом для пресечения спекуляции жилплощадью. Нарисуйте в воображении такую картину. Живет в отдельной квартире семья, жилплощадь в избытке, вот-вот уплотнят. Не проще ли обменять квартиру на комнату так, чтобы на человека приходилось заведомо меньше четырех с половиной метров жилой площади, получить на черном рынке изрядный куш и тут же стать на очередь, имея достаточно денег, чтобы дать взятку?
 
Так вот, чтобы пресечь подобные безобразия, и понадобился год ожидания. Пока я проводила бесконечные часы, ожидая приема, я с наслаждением решала жилищные головоломки, проникая в тайны государственной мудрости. И при таких-то условиях я подала заявление в жилищный отдел горсовета! Оставался обмен. Врачи-психиатры порекомендовали мне обратиться к отцу их пациентки — красавицы еврейки, страдающей маниакально-депрессивным психозом.

Отец происходит из Белоруссии. Он почти тезка прославленного художника. Зовут его Макс Шагал. По гениальности он не уступает художнику. Он устраивает обмены квартир. Его комбинаторские способности превосходят все мыслимое и относятся к сфере чудесного. Обмен с десятью участниками для него детская игра.

Однажды он переместил ко всеобщему удовольствию восемнадцать семей. Он оказался пучеглазым коротышкой, еще не старым. Он на войне потерял правую руку. Жил он со своей дочерью в коммунальной квартире в страшной бедности, хотя был не только инвалидом Великой Отечественной войны, но и кавалером всех орденов. Знаки его отличии непосредственно примыкали к званию Героя Советского Союза. Кроме пенсии, он имел право бесплатно пользоваться любым городским транспортом. Говорил он на чудовищном языке с белорусско-еврейским акцентом.
 
Слушая его, я остро завидовала Елене Сергеевне Вентцель. Она умеет схватить и запомнить любой говор, я же лишена этого дара. Так и подмывало записывать за ним каждое его слово. Он овдовел. Слезы текли по его лицу, когда он рассказывал мне о болезни своей жены. Расходы на лекарства были подытожены с точностью до рубля. Я уже побывала у него несколько раз и вошла в число его клиентов, когда до меня дошел Слух, что в газете появилась статья, разоблачающая его незаконную деятельность.
 
Я отправилась к нему, чтобы выразить ему сочувствие. Я встретила его во дворе его дома в сопровождении новых клиентов. Он шел осматривать их жилье. О статье он знал, но нисколько не расстраивался. Как оказалось, автор статьи явился к нему под видом клиента, убедился, как хорошо и как бескорыстно работает Макс Шагал, и написал статью, чтобы поставить его в пример государственным конторам по обмену жилплощади, которые, кроме вывешивания объявлений об обмене, ничего не делают.
 
Налоговая инспекция должна была принять против Шагала меры независимо от качества его работы и размера его "левого" заработка, но пронесло. Он погиб, когда сломал ногу, попал в больницу, пустил в ход костыль, защищая справедливость, был отправлен в психиатрическую лечебницу и умер там от воспаления легких. Врач его дочери не успел взять его к себе, я не успела навестить его. Он побывал в квартире номер шесть в доме один по проспекту Маклина и сказал, что дело безнадежное. Нам надлежит разъехаться и менять три комнаты на две в одной квартире, коммунальной, конечно, и на одну в другой квартире, тоже, конечно, коммунальной. Мы решили поселиться с Машей и Мариной в двух комнатах, а Лизу отделить.

Только и это безнадежное дело. Множество людей, подобно нам, хотят разъехаться, а съезжаться никто не хочет. Никто не захотел въехать в наши роскошные комнаты, никого не прельстил огромный балкон со старинной решеткой и цветущий каштан. Верхние свечи соцветий к тому времени высились уже на уровне балкона, а когда мы въезжали четверть века назад, еще до рождения Маши, каштан цвел, но балкона не достигал. Усилия Макса Шагала, его гений не привели ни к чему.

Много часов провела я в комнате, где Шагал собирал своих клиентов, нет, куда стекались, валом валили его жаждущие обмена клиенты.

— "Теща вот-вот умрет. Её комнату в их двухкомнатной квартире заселят, и они окажутся в коммунальной квартире. Скорей, скорей, надо обменять двухкомнатную квартиру на однокомнатную, и тогда Смерть тещи не будет иметь побочных роковых последствий".
 
И еще я узнала, что породистых собак собаководство жильцам коммунальных квартир не продает. Гони справку, что живешь в отдельной квартире, и получай щенка. Беспородной собаке жить в коммунальной квартире можно с разрешения всех соседей по квартире, а если поселится беспородная тварь без их разрешения, хозяин получит административное взыскание и заплатит штраф. Дальнейшее описано в рассказе Тургенева "Му-му".
 
И еще я узнала, что, меняя меньшую площадь на большую, приходится за каждый добавочный метр платить немалые деньги. Черный рынок имеет свои расценки. Качество жилья принимается во внимание. О доплате я слышала и раньше. Теперь мои знания обогатились. В их сокровищницу попал бриллиант чистейшей воды. Оплате подлежит разница между числом жильцов в квартире покидаемой и их числом в новом обиталище. Сейчас в Мэдисоне я развлекаюсь вопросом, теперь уже чисто теоретическим. Числился, как уже сказано, в нашей квартире несуществующий жилец, мифический Иванов, избавитель крысиного короля от платы за излишки жилой площади. Так вот, доведись мне совершить обмен, был бы принят в расчет при доплате самый незаметный из всех жильцов — Иванов? Ответ однозначен — мне пришлось бы его оплатить. Без справки из домоуправления о числе жильцов в нашей квартире, без справки, выданной в соответствии с незыблемым каноном непогрешимой бюрократии, сделка о доплате состояться не могла.

Жилец потустороннего мира имел ленинградскую прописку. Он был бы включен в число обитателей нашей юдоли Страданий. А раз включен — плати. Он, этот Иванов, чего доброго и в персонаж отечественной литературы превратится. Социалистический вариант поручика Киже и крепостной Елизаветы Воробей.

Дело ни разу не дошло до сделки. Цыганоподобный пожарник-стукач, высокоинтеллигентная Мария Ивановна — юрист с высшим образованием, крысиный король, Анастасия Сергеевна с открытой формой Туберкулеза, матерная брань сошедшей с ума Елены Кирилловны были и оставались до дня отъезда моей повседневной неотвратимой судьбой.

Одно из самых ярких впечатлений моей предотъездной жизни связано с улучшением бытовых условий советских граждан. Я ждала приема к начальнице домоуправления, чтобы получить от неё, взамен на янтарное ожерелье, бумаги, необходимые для отъезда. Как должно было накипеть на сердце у моей соседки по очереди, если со слезами в голосе она обратилась ко мне, и её первыми словами были: "Так ведь у нас клопы". Сила экспрессии её повествования не уступала Евангелию.

Никогда не перестанут звучать в моих ушах слезы, которые звучали в её голосе. Дезинфекцию у них делали.

— "Он пришел, а мамы нет. Она слепая, на время дезинфекции её к знакомым пришлось увезти. Он и дал заключение, что условия улучшению не подлежат".
 
Кто такой он — ясно без слов: инспектор райисполкома, пришел он обследовать, действительно ли мать и дочь нуждаются в улучшении бытовых условий. Видно, очередь их подошла. А тут, как на грех, — клопы. Они право имеют на лучшую площадь. Комната у них без окна. Я, в моем положении эмигрантки, так же мало или так же много могла быть ей полезна, как чеховская лошадь — терпеливый слушатель извозчика, потерявшего сына, своему хозяину.
 
— "Идите в горисполком, жалуйтесь", — говорила я ей и рисовала в воображении картину, как будет орать на неё инспектор с квадратным лицом.

Я не жалела ни времени, ни сил, чтобы вырваться из квартиры, где я прожила более четверти века. Крайние обстоятельства питали мое упорство. Вот один эпизод, связанный с улучшением моих бытовых условий. И у нас были клопы. Ни наша самодеятельность, ни государственные конторы не мешали клопам плодиться и заселять Землю. Обратились к подпольному частнику — аналогу Макса Шагала. Он гарантировал успех, но его волшебный состав вонял. Я была на кухне, когда Мария Ивановна накинулась на меня с бранью. Я попыталась спастись бегством. Она бежала за мной. Я не успела повернуть ключ. Она рванула дверь и плюнула мне в лицо. Переменить квартиру нужно было во что бы то ни стало. Титаническое упорство, однако, не привело ни к чему. Гарантированного властью улучшения бытовых условий не воспоследовало.

Бесплатная медицинская помощь. Её стараниями погиб мой брат Симон, Сим, ангел небесный Симочка, как называла его наша суровая няня, и чуть было не погиб Александр Аркадьевич Галич.
Сим на своих ногах пришел в поликлинику, был отправлен в больницу с диагнозом "острый аппендицит". Во время операции у него обнаружили злокачественную опухоль. После операции он умер. Ему только что исполнилось тогда 59 лет. Умирал он, как и подобает умирать ангелу небесному. Он не роптал ни на что и только один раз сказал:
 
— "Что же это меня все бросили? "
 
Сказал он это, когда у меня кончились деньги и я не могла больше платить за бесплатное медицинское обслуживание. Кислородного баллона хватило до самой Смерти. Сперва принести его было некому, а потом нашлось кому, после того как я дала дежурному врачу пять рублей. Каждый укол антибиотика, смена капельницы внутривенного питания, визит врача — за все надо платить. Сам Сим об оплате не беспокоился, денег у него не было ни копейки. Сбережения и зарплата переведены в сберкассу на имя его жены Оли. А Оля из породы, которую гениальная Надежда Яковлевна Мандельштам в своей "Второй книге" называет непуганными. Оля делала вид, что все идет как надо, а я и заикнуться не смела, чтобы раскошелилась, так она всю жизнь умела себя держать со мной. И все же я недооценивала её безмятежность, иначе, махнув на неё рукой, я раздобыла бы денег и продолжала бы тратить свои.

Сим умер у меня на глазах. Я не знаю, можно ли назвать верой в Бога тот пантеизм, который несомненно лежал в основе возвышенного мировоззрения Отца и к которому лежит моя душа, но Сим всю жизнь чуждался всего возвышенного. Ни в утешениях, ни в наградах он не нуждался. Он отвергал жизнь — не то что бессмертие. Отец всю жизнь творил. Сим ради бессмертия не ударил палец о палец. В последние часы своей жизни он спал, и казалось, что ему получше. Вдруг он широко раскрыл глаза, на лице его изобразился восторг, и он сказал:
 
— "Бог пришел"
 
Он заснул и больше не просыпался. Я до сих пор сомневаюсь, что Сима нельзя было спасти, что он умер от рака, а не из-за безобразного послеоперационного ухода. И что у него был рак, а не аппендицит, я сомневаюсь.

Когда Галич чуть было не умер в больнице в Ленинграде, я была при нём. Я своим градусником измеряла ему температуру. Жар 40°. Я пошла к дежурному врачу с градусником. Она сказала, что температурная кривая указывает на заражение крови, они примут все меры, но того лекарства, которое может спасти Галича, у них нет. Она назвала антибиотик — метомицин. Если мне удастся раздобыть его — хорошо, если нет, её дело предупредить меня о том, что опасность смертельная.

Не одна я находилась у постели Галича. Кажется, главная роль в спасении его принадлежала Юре Меклеру. Были при Галиче и знакомые врачи. Связались с Институтом антибиотиков, сделали посев, и спасительный антибиотик нашелся. Один из знакомых врачей объяснил мне, почему дежурный врач назвал метомицин. Доподлинно известно, что лекарство это в СССР вообще не производится. Когда секретарь Ленинградского обкома партии Сизов был болен, за метамицином специальный самолет гоняли в Лондон. Предупредив меня и возложив на меня поиски несуществующего средства спасения, врач снимал с себя всякую ответственность.

Сепсис Галича — результат того же самого бесплатного медицинского обслуживания, которому так вожделенно завидуют американцы. Галич — москвич. В Ленинград приехал по делам с издательством, набор его книги еще не был рассыпан. Жил он в гостинице. Сердечный приступ. Врач скорой помощи сделал укол и внес инфекцию. Несколько дней Александр Аркадьевич пролежал у меня дома, но, когда стало ясно, что без операции не обойтись, ему пришлось лечь в больницу. И там он чуть не умер. Как и Сим, он, умирая, завоевывал сердца. Было у них много общего, даже во внешности. Галича спасли его обожатели. Спасти Сима мне не довелось.

На Венере, ах, на Венере...

Содержание

 
www.pseudology.org