Перевод c немецкого - Никольский Н.М., 1909 Wellhausen, Julius Prolegomena zur Geschichte Israels, 1886 Введенiе въ исторiю Израиля. III. Израиль и иудейство Глава X. Устная и писанная Тора Мы все знаем из Нового Завета, каким значением пользовалось среди Иудеев писание, книга закона. О древнем Израиле, напротив, говорится во вступительном стихотворении к Западновосточному Дивану, что среди него такую же важность имело слово, так как это было сказанное (живое) слово. Этот контраст который, очевидно, почувствовал Гёте, действительно характеристичен и заслуживает более подробного обсуждения. I. 1. Второзаконие и жреческий кодекс были записаны лишь в позднюю эпоху; таким образом, только Иеговистическое законнодательство (Исх. 20 - 23, 34) может считаться письменным исходным пунктом истории израильской религии. Действительно, это законодательство может быть использовано в таком смысл, хотя, конечно, не в полном объеме. Именно, обычно считаются с тем, что синайская книга завета (Исх. XX, XXII-XXIII, 19) дана оседлому народу, совершенно свыкшемуся с земледелием, народу, хозяйственное развитие которого пошло уже гораздо дальше первых начатков денежного хозяйства. Моисеевым законом в собственном смысле обычно принято считать только декалог, главным образом на том основании, что, как засвидетельствовано, он был написан на двух каменных досках священного ковчега. Однако и о Второзаконии говорится, что оно, с одной стороны было написано на 12 камнях, а с другой стороны, что оно было положено в священный ковчег (Второз. 31, 26). Следовательно, нельзя безусловно полагаться на такие данные. Известие о декалоге, по-видимому подтверждается замечанием I Цар. 8, 9, но значение этого замечания ослабляется тем, что оно связано с материалом, подвергшимся девтерономистической обработке, и кроме того интерполировано. В виду этого, тем более приходится придавать значение другому обстоятельству: именно, название "ковчег завет (то есть, ящик, в котором лежал закон) свойственно позднейшим писателям, и если встречается в древнейших рассказах, то только в качестве корректуры, как свидетельствует спорадический характер его употребления и сравнение текста LXХ с масоретским текстом. В древнюю эпоху ковчег не был просто вместилищем закона; наоборот, в качестве ковчега Ягве, он имел самостоятельное значение сам по себе; это с достаточной очевидностью можно выяснить из I Сам. 4 - 6. Подобно тому, как двенадцать **************** (каменных столбов), окружавшнх жертвенник на священной горе в Сихеме, только впоследствии были превращены памятники закона, так и "ковчег завет" произошел из древнего идола, путем неправильного толкования этого термина. Если в ковчеге вообще лежали камни, то они вряд ли служили материалом для письма, тем более, что в последнем случае они не были бы скрыты во мраке святилища, как таинственная святыня, но были бы выставлены публично. Сюда надо прибавить, что традиция о содержании десяти заповедей, которые должны были значиться на двух скрижалях, вступает в разлад сама с собою. Она передает нам два совершенно различных декалога, Исх. 20 и Исх. 34. Следовательно, мы не обладаем действительным и точным знанием о том, что стояло на скрижалях; и если такие камни вообще лежали в ковчеге (что, конечно, не лишено вероятия), то на них ничего не было написано, Здесь не место решать вопрос, какая из двух версий декалога заслуживаете приоритета; для нашей цели достаточно того отрицательного результата, к которому мы пришли. 2. Конечно, и древний Израиль располагал немалым количеством основных положений, которые, как думали, были даны богом для регулирования человеческой жизни; но эти положения не получили письменного закрепления. В широком смысле обычаи и уже считались божественным учреждением, напр. способы и правила земледелия: Ягве дал наставление земледельцу и научил его правилам. В частности, именно авторитет Ягве сообщает принудительную силу неписанному закону обычая, "Так не принято делать в Израиле", "это глупость в Израиле" - эти и подобные выражения оскорбления народной совести часто повторяются и свидетельствуют о силе обычая; обычаю подчиняются вследствие страха перед божеством. "Наверно нет страха перед богом в этом месте, и убьют меня из-за моей жены", думает Авраам в Гераре. "Как могу я сделать такое великое беззаконие и согрешить против бога говорит Иосиф египтянке. "Жители Содома были злые и тяжко грешили против Ягве", говорится в Быт. 13, 13. В том же роде мы читаем во Второз. 25, 18: "амалекитяне напали на Израиль во время перехода и перебили отставших, которые не в силах были идти дальше, и не страшились (амалекитяне) бога. Очевидно, что эти требования божества известны и имеют обязательную силу не только для израильтян, но и для всего мира, следовательно, они не восходят к специальным заповедям; еще задолго до Моисея их соблюдают патриархи . "Я знаю Авраама", говорит Ягве (Быт. 18, 19), "что он прикажет своим потомкам соблюдать путь Ягве, применять правду и справедливость". Но гораздо большее значение придавалось специальной Торе Ягве, которая постановляла не законы для поведения, имеющие всеобщую силу, но указывала человеку путь в определенных трудных случаях, когда он сам не умел найти решения. Такого рода Тора есть особенный дар, которым наделен Израиль (Второз, 33, 4); именно, она доверена жрецам, влияние которых в царскую эпоху (а о ней здесь и идет речь) гораздо больше основывалось на этом обладании Торой, чем на привилегии приносить жертву. Глагол, посредством которого вводится Тора, означает в древнейших случаях его применения давать ответ или решение. Причастие от этого глагола в двух примерах***********, означает дающего оракул; последнее выражение объясняется посредством другого, чередующегося с ним в смысле "дуб прорицателей". Так как мы знаем, что в дни Саула и Давида жрецы сообщали ответы божества посредством ефода и посредством привязанных к последнему жребиев, которые давали тот или иной ответ на определенно поставленный двойной вопрос, то их Тора развилась из этих гаданий (Сам. XIV, XXIII, XXX). Урим и туммим считаются еще во Второз. 33, 8, истинными и всеобщими знаками жреческого достоинства; ефод упоминается в исторических книгах в последний раз в I Цар. 2, 26 202), но, по-видимому, он держался в употреблении еще до эпохи Исайи (Ос. 3, 4, Ис. 30, 22). С течением времени, вследствие общего духовного прогресса, такие языческие посредники и вспомогательные средства для получения Торы вышли из употребления (Аввак. 2, 19). Но Тора осталась устным решением и ответом: как целое, она всегда есть только потенция, и притом присущая только богу, а чрез него - жрецам; она не может быть отвлечена от этого субъекта, учение мыслится только, как деятельность учителя. Нет такой Торы, которая была бы готовой системой, существующей без виновника, каждому доступной; она создается актуально, только в отдельных изречениях, которые, конечно, постепенно становятся основанием для неподвижной традиции. "Они сохраняют твое слово и берегут твой закон, они учат Иакова твоим правилам, и Израиля твоим повелениям". Тора жрецов прежде всего, по-видимому, имела правовой характер. В тех случаях, когда не было законной власти, или когда вопрос был слишком труден для разрешения человеческими силами, дело в последней инстанции переносилось к богу, т.е. к святилищу или к жрецам (Исх. XVIII, 25-20). Жрецы, следовательно, образовывали своего рода высшую судебную инстанцию, моральный авторитет которой основывался исключительно на добровольном признании и не мог подкрепить свои ответы принуждением: "если человек погрешит против другого, то бог между ними судья", говорится очень неопределенно в I Сам. 2, 25. Некоторые особенно Торжественные правовые акты совершались также перед лицом бога (Исх. 21, 6). Но чем больше вместе с царской властью укреплялась гражданская юстиция, тем больше *** должно было освобождать из своего лона ***. Познание бога, которое Осия считает содержанием Торы (гл. 4), все еще ближе связано с юриспруденцией, чем с богословием; но так как познание сводится к тому, что бог требует от человека справедливости, верности и благожелательности, то оно в своей основе является моралью, хотя мораль в ту эпоху ставила свои требования скорее обществу, чем совести. Конечно, еще до плена выработалась традиция ритуал а (II Цар. XVII, 27-28). Но под понятие Торы подводились те обряды, которым жрецы должны были учить других, а не те , которые отправлялись самими жрецами; это различие можно проследить еще в КНИГЕ Левит, где В качестве ******** обозначены преимущественно указания животных, дозволенных и недозволенных в пищу, и указания о состояниях чистоты и нечистоты, о проказе и о ее отличительных признаках (ср. Второзак. 24, 8). Так было в Израиле, о котором до сих пор мы приводили свидетельства, так было и в Иуде. Нельзя думать, чтобы поговорка: "тора не иссякнет у жреца, СОВЕСТЬ у старейшины и слово у пророка", ходившая в эпоху Иеремии и Иезекииля, появилась только при жизни последних; во всяком случай, она по существу дела подходит к более ранней эпохи. Жрецы являются основою духовного порядка вещей, не потому, что они приносят жертвы, а потому что они поучают; и при этом их Тора есть живая сила, которая отвечает на частные случаи и не дает отказа. Михей упрекает жрецов за то, что они дают ОТВЕТЫ за деньги (3, 11); другими словами, это значит, что их мудрость основывается на доступной только им традиции; то же самое говорят некоторые замечания Второзакония (XVII, 10-11; XXIV, 8). Как бы в ответ на вышеприведенные изречения (Иерем. XVIII, 18, Иезек. 7, 26), мы слышим жалобу: "Иерусалим разрушен, царь и князья среди язычников, Тора прекратилась, пророки не могут найти лица Ягве" (Плач, 2, 9); после того как погибли святилище и жрецы, уже нет больше Торы, и вместе с этим секира подрубила под корень народную жизнь. Тора, которая еще во Второзаконии носит по существу правовой характер (17, 11), у ПОСЛЕПЛЕННЫХ пророков получает резко ритуальный привкус, не чувствующейся в более раннюю эпоху; но даже и у последних она есть еще устное учение жрецов (Агг. 2, 1.и). "Жрецы выводили свою Тору от Моисея, они хотели только сохранять и сберегать то, что оставил пссле себя Моисей (Втозак. XXXIII, 4, 9, 10). Они считали его своим прародителем (33, 8; Судей, 18, 30), его тесть-мадианитский жрец на Синае, подобно тому как и сам Ягве, до известной степени, ведет свое происхождение от древнейшего бога Синая. Но в то же время Моисей считался несравненным родоначальником пророчества (Числ. 12, 6 и след. Второзак. 34, 10; 0сия, 12, 14); и брат его, Аарон, также не только Левит (Исх. 4,14), но и пророк (4, 15; Числ. 12, 2). Следовательно, между жрецами и пророками, т.е. прозорливцами, существует близкая связь, как у других народов, так и у евреев (I Сам. 6, 12, I Цар. 18, 19, ср. с II Цар. 10, 19). Чтобы быть жрецом, т.е. человеком, который ведет за других сношения с небом, в древнейшую эпоху было необходимо не знание техники культа, тогда еще очень простой и неразвитой; нужно было быть человеком божьим, стоять на дружеской ноге с богом, на что преимущественно перед другими был способен прозорливец (II Цар. 18, 30 и след.). Различие между жрецом и прозорливцем в самую раннюю эпоху не было устойчивым, и еще в I Сам. 1-3 Самуил-кандидат в жрецы, а в I Сам. 9-10-прозорливец. Даже в более позднюю эпоху, когда жрецы и пророки разделились и обособились, связь между ними все таки осталась и в израильском царстве (0сия 4, 5) и в особенности в Иудейском царстве (II Цар. 23, 2; Иерем. XXVI, 7-6, V, 31;Второз. XVIII, 1-8, 9-22; Зах. 7, 3. Их связывало друг с другом откровение Ягве, которое продолжало происходить через посредство ТЕХ И других и сохраняло среди них свою жизненность. От Ягве исходит Тора жрецов и слово пророков; Ягве есть подлинный мудрец, как называет его Исаия в XXX, 20-21, где пророк говорит народу о мессианической эпохе, "тогда уже не будет скрываться твой мудрец, но глаза твои увидят твоего мудреца, и уши твои услышат слова некоего, кто зовет позади тебя: вот путь, по нему идите 1-если вы уклонитесь налево, или направо". Тора и слово - родственные понятия, которые могут замещать друг друга (Второзак. 33, 9; Ис. I, 10; II, 3; V, 24; VIII, 10, 20). Отсюда также объясняется, почему жрецы и пророки сообща предъявляли претензии на Моисея: Моисей при этом вовсе не считался основателем культа. Различие между жрецами и пророками в тот период, когда оно вполне выработалось, можно определить следующим образом; Тора жрецов - это постоянно текущий источник, а Тора пророков - источник, бьющий с перерывами; но зато, когда он открывается, то бьет с особенной силой. Жрецы предшествуют пророкам, когда те и другие называются вместе; очевидно, жрецы сплотились ранее и крепче. Существенные признаки жрецов-это сословность и традиция, непрерывно размножающаяся внутри их сословия; они с о х р а н я ю т и берегут Тору (Второзакон. 33, '.)). Именно вследствие того, что они всецело опираются на традицию и зависят от её, их претензия на Моисея, как на отца, родоначальника и основателя их традиции, скорее имеет за себя внутреннее оправдание 203) да и в обычном словоупотреблении повсюду под Торой прежде всего и главным образом разумелась жреческая Тора. Как известно, у пророков не было отца (I Сам. 10, 12); их значение покоится на ОТДЕЛЬНЫХ лицах; характеристично, что от пророков до нас дошли только имена и жизненные образы. Повинуясь ходу обстоятельств они, правда, также образовали корпорации, но, собственно говоря, уничтожили этим свою сущность: корифеи всегда стоят особняком сами по себе. Вместо сословной традиции, удовлетворяющей случаям повседневной жизни, среди пророков мы находим вдохновение отдельных экстатиков, возбуждаемых необыкновенными случаями. После того, как дух старших мужей бога с Моисеем во главе до известной степени был как бы заколдован в учреждениях, он стал искать и нашел себе новый клапан в среде пророков: старый огонь с вулканической силою прорвал те слои, которые когда то также в текучем виде поднялись из глубины, а теперь окаменели и расположились слоями. Жизненная стихия пророков-это наступательное шествие всемирной истории, которое сметает людские организации, которое рушит народы и их дома и смешивает их в кучу мусора, которое оставляет после себя целым только земное основание, а само не нуждается ни в каком обосновании. Когда земля рушится во время землетрясения, тогда пророки торжествуют: там, в вышине, останется только Ягве. Они проповедуют не на данные тексты; они говорят от духа, который направляет все, а сам никем не направляется. Опираются ли они хоть когда-нибудь на другой авторитет, кроме моральной очевидности, на другое основание, кроме собственного сознания истины? Понятие подлинного пророческого откровения именно и заключается в том, что Ягве помимо всякого правильного посредства открывается отдельному лицу, призванному человеку; в таком лице с особой энергией выражается таинственное и неподдающееся анализу отношение, в котором божество стоит к человеку. *** откровения, отделенного от пророка, ********* откровение живет в богочеловеческом я пророка, Синтез видимых противоречий возможен таким путем: субъективное в высшем смысле, возвышающееся над всеми законами, есть истинно объективное, божественное. Как таковое, оно находит себе оправдание в согласии с общественной совестью, с которой считались пророки, так же, как Иисус в евангелии Иоанна в своей полемике против обычного богослужения. Пророки не возвещают ничего нового, они возвещают только старую истину. Проявляя поистине творческую деятельность, они в то же время сохраняют чувство полнейшей пассивности; определение ******************, которое с полным правом можно было бы применить к таким людям, как Илия, Амос и Исаия, по отношению к ним означает тоже самое, что и ********************. Но их **** нельзя найти ни в какой Книге. Прямо варварство, когда, так сказать, лицо этого явления безобразят законом. 3. Пустая иллюзия, будто пророки объясняли и применяли закон. Малахия (около 450), правда, говорит в III, 22: "помните о Торе Моисея, моего раба"; но где мы найдем еще аналогичное место? Не в пример новейшим критикам, гораздо правильнее судили на исходе допленной истории люди, делавшие обзор двигательных сил, божественных, а также и небожественных. В истории, написанной этими людьми, пророки были не толкователями Моисея, а равными ему по происхождению его продолжателями; божественное слово в их устах весит не меньше, чем в устах Моисея; они являются такими же, как Моисей, органами духа Ягве, через посредство которых он присутствуете во Израиле. Как говорится во Второз. 18, непосредственное откровение народу было исчерпано десятью заповедями; с тех пор в дальнейшее время устами Ягве служат пророки. Ягве говорит Моисею: "я пробужу им пророка, подобного тебе, из числа твоих братьев и вложу ему в уста мои слова, чтобы он говорил им, что я ему поручу, и если кто не будет слушать моих слов, который он будет говорить от моего имени, с того я взыщу за это". и у Иеремии голос пророка, звучащий всегда в надлежащее время, занимает то самое место, которое с точки зрения господствующего мнения должно бы подобать закону; Иеремия знает только живое приказание Ягве, ему неизвестен Завет, данный один раз навсегда. "Я приказывал вашим отцам, когда вывел их из Египта, только одно: слушайте мой голос и ходите по тем путям, которые я всегда вам буду указывать. и с того дня, как ваши отцы вышли из Египта, я посылал к вам рабов моих пророков, всегда заранее приказывал им, но вы не слушали их". Такой взгляд на значение пророка мы встречаем еще после плена у Захарии (505 г.). "Так говорил Ягве Саваоф (до плена, отцам): судите по истине и поступайте друг с другом с добротою и мягкосердечием, не притесняйте сирот, вдов, чужеземцев и бедных и не замышляйте в сердце ничего дурного против кого бы то ни было из братьев Но они не хотели обращать внимание на это, держали прямо шею свою, их уши были глухи, и сердца их были тверды, как кремень, и не слушали Торы и тех слов, которые Ягве Саваоф через своего духа заповедал говорить древним пророкам-и настал великий гнев Ягве Саваофа. и как он взывал к ним и они не слушали, то (сказал он), так теперь и они будут звать, а я не буду слушать, и я рассею их среди народов.... Так говорит Ягве Саваоф (после плена современному ПОКОЛЕНИЮ); как решил я наказать вас без сожаления, ибо ваши отцы меня разгневали, так в эти дни я решил опять оказать благодеяние дому Иуды. Не бойтесь Вот что вы должны делать: говорите друг другу правду, произносите в ваших судах приговоры по правде и сообразно со спасительным правосудием; не замышляйте ничего дурного друг против друга и прекратите ложные клятвы; ибо все это ненавижу я, говорить Ягве" (VII, 9-14; VIII, 14-17). Тут наводит на размышление и содержание Торы, на соблюдении которой у Захарии основана теократия, и возведение Торы к "древним", т.е. к допленным пророкам. Даже и Ездра (IX, 10-11) находит еще возможным сказать: "мы забыли твои заповеди, которые ты заповедал через рабов твоих пророков, говоря: земля, в которую вы идете, чтобы захватить ее, есть земля, загрязненная мерзостью народом, живущим в ней, они наполнили ее своей нечистотою от края и до края". Ездра имеет в виду Второзаконие, Иезекииля и Лев. 17-26. Первое место среди тех библейских писателей, которые, исходя из конца, размышляют о смысле минувшего развития, занимает автор 40-66 гл. кн. Исайи. Тора, которую он называет также mischpat (право, т.е. истина), в его глазах есть совокупность божественного и вечного в Израиле. Но для него Тора неотделима от того, кто ее возвещает, от раба Ягве (XLII, 1-4; ХLIХ, 1-6; L, 4-9, LII, 13-LIII, 12). Это имя обозначает пророка, но здесь под ним разумеется Израиль, пророк в широком смысле. Призвание Израиля не есть призвание светского царства, оно не в том, чтобы глазеть и шуметь на улицах (XLII, 1-4); наоборот, его призвание спокойное, оно заключается в том, чтобы возвещать Тору и добиваться ее признания, и притом одинаково и среди Израиля, и среди язычников. Израиль является пророком не по своим собственным внутренним качествам, но благодаря своему отношению к Ягве, в силу своего призвания, как носитель божественной истины. Поэтому НЕТ противоречия в том, что раб начинает работу среди самого Израиля. До сих пор он неутомимо трудился только внутри своего собственная народа, который всегда был склонен отступаться от Ягве и от самого себя; не обращая внимания на позор и страдание, он неустанно принимал на себя поручения своего господина и возвещал его слово. Но тщетно и Он не смог отвратить победу язычества в Израиле, победу, за которой последовала победа язычества над Израилем. Теперь, в плену, Ягве порвал отношения к своему народу; живут еще отдельные евреи, но раб, народ Ягве-мертв. Но если бы Тора умерла ВМЕСТЕ С НИМ, ТО сама истина должна была бы подчиниться лжи, язычеству. Этого не может быть, истина должна получить свои права, должна выйти на свет. Подобно тому, как для апостола Павла дух является ручательством за воскресение того, кто вновь рождается, так и для нашего автора Тора есть залог воскресения Израиля, оправдание раба Ягве. Конечный успех Дела, которое является делом самого бога, превзойдет ВСЕ ожидания. Тора, раб Ягве, проникнет собою не только самого Израиля и произведет новое рождение народа, но истина из Израиля воссияет на весь мир и достигнет победы среди всех язычников (49, 6); и тогда обнаружится, что как ни бесплодна была работа раба до плена, все таки она не была напрасна. Мне нет нужды разъяснять, как необыкновенно жизненно (я бы сказал, как необыкновенно исторично) здесь понятие Торы и как оно несовместимо с понятием "торы Моисея", Тору Второисайи прежде всего можно было бы сравнить с логосом пролога евангелия от Иоанна, если понимать логос в соответствии с иоан. 10, 35, а не по Филону. Как Иисус есть божественное откровение, ставшее человеком, так и раб Ягве есть божественное откровение, ставшее народом. Сходство их сущности и значения влечет за собою сходство их деятельности и страдания, так что и на самом деле ДОВОЛЬНО заманчиво механическое толкование Исайи LII, 13-LIII, 12. II. 1. В восемнадцатом году царя Иосии (621 до Р. X) было найдено и опубликовано Второзаконие. В рассказе о его открытия (II Цар. 22-23) оно везде называется просто книгою Торы: следовательно, это тогда была первая и единственная книга закона. Конечно, уже раньше не только пророки записывали свои речи, но и жрецы, вероятно, также записывали многие из своих ответов; как предполагает Ватке, возможно, что мы обладаем памятником их духа, напр., в синайской Книге завета. Но Второзаконие, предполагающее такие древние произведения и не раз заимствующее из них материал, отличается от них не только гораздо более значительным объемом, но и гораздо более значительными притязаниями. Оно составлено с очевидною целью приобрести официальное значение в качестве книги, а не оставаться частною записью; и попытка сделать государственным законом определенно формулированную писанную Тору сначала против всякого ожидания удалась. Потом, конечно, наступила реакция, но вавилонский плен завершил победу закона. В эпоху появления Второзакония вслед за невероятным возбуждением, наступило глубочайшее уныние (Ам. 8, 11 и след.). В такое время все те, кто не отчаивался в будущем, обратились к духовным приобретениям прошлого. Эти приобретения во время были фиксированы в КНИГЕ, во Второзаконии, с целью практического применения к гражданской и религиозной жизни народа. Среди всеобщего крушения книга Торы не погибла, но уцелела и стала компасом для тех, кто держал курс по направленно к новому Израилю. Как твердо было решение использовать ее в качестве нормы, показывает обработка Шестикнижия и исторических книг, предпринятая в эпоху плена. Вместе с нововведением закона прекратилась старая свобода и не только в области культа, который был теперь ограничен Иерусалимом, но и в области религиозного духа. Теперь существовал верховный и объективный авторитет; это означало смерть для пророчества. Ибо для пророчества было необходимо, чтобы среди пшеницы могли вырастать и плевелы. Даже если считать совершенно общими и совершенно непрактичными те признаки, которые по указаниям Второзакония отличают истинного пророка от ложного, то все таки в этих признаках ясно обнаруживается тенденция к контролю и к единообразно, и эта тенденция создала эпоху. Конечно, в намерения законодателя не входило причинить ущерб устной Торе, или свободному слову. Но этого впоследствии нельзя было избежать, и тому же благоприятствовали внешние обстоятельства; впечатление, что пророчеству пришел конец, почувствовалось впервые не только в эпоху маккавейских войн. Уже раньше мы слышим жалобу, что иссякло наставление жрецов и слово пророков (Плач, 2, 9); задается вопрос, где тот, кто в старину вкладывал свой дух в Израиля (Исаия, 63, 11); в эпоху Неемии сомнительные вопросы, по крайней мере, теоретически оставались нерешенными, пока не явится "жрец с урим и туммим", т.е. лицо облеченное даром прорицателя и достойное доверия (Неем. 7, 65). Можно назвать Иеремии последним пророком; ТЕ, кто явились после него, были пророками только по имени. Иезекииль проглотил книгу (III, 1-3) и затем изложил ее от своего имени. Уже он, а не только Захария, называет допленных пророков древними пророками, сознавая, что он только эпигон. Подобно Даниилу, он размышляет над их словами и комментирует их посредством своего собственного пророчества (XXXVIII, 17; XXXIX. 8). Гораздо более заслуживает имени пророка автор Ис. 40 и след., НО ОН не хочет им быть, его анонимность, очевидно, намеренная, не оставляет в этом никакого сомнения. И действительно, он скорее теолог, он размышляет над результатами прошедшего развитая, закваской которого было пророчество, как над прочным приобрётением; он пожинает жатву. Что касается до послепленных пророков, то мы уже видели, что Захария говорить о древних пророках, как о законченном ряде, к которому он не причисляет ни себя, ни себе подобных. В произведении позднейшего анонима, присоединенном к КНИГЕ Захарии, мы находим следующие замечательные слова: "в то время (на которое уповает автор), говорит Ягве, я истреблю имена идолов из страны, чтобы они больше не упоминались, и прекращу также пророков и нечистый дух; и если какой человек еще будет пророчествовать, то его родители скажут ему: ты должен умереть, так как ты говоришь ложь от имени Ягве; и родители пронзят его, если он будет прорицать" (Зах. XIII, 2-3). 2. Но Второзаконие было программой для реформации, а не для реставрации. Оно предполагало существование культа и лишь поправляло его в некоторых пунктах, имеющих общее значение. Но вот храм был разрушен, и богослужение прервано; нужно было записать прежнюю практику, если не хотели обрекать ее на погибель. Таким образом произошло, что в плену способ совершения культа стал предметом Торы, причем рядом с реставрационной точкой зрения, естественно, продолжала действовать и реформационная точка зрения. Мы видели (стр. 52 и след.), что Иезекииль первый сделал этот шаг, продиктованный обстоятельствами. В последней части своего произведения он положил начало закреплению культа, записав обычный ритуал Иерусалимского храма. К нему примкнули другие жрецы (Лев. 17-26), и таким образом в плену создалась из жрецов своего рода школа людей, которые написали и привели в систему то, что ранее они применяли на практике. После того как храм был восстановлен, теоретическое усердие, однако, сохранилось, и дальнейшая разработка ритуала продолжалась во взаимодействии с возобновленной практикой. Жрецы, оставшиеся в Вавилоне, даже издалека принимали не меньше участия в священнослужении, чем их братья в Иерусалиме, занимавшееся отправлением культа; позднее, живя при неблагоприятных обстоятельствах, по-видимому, не могли точно исполнять ритуал , педантично соблюдать установленные обычаи. Последним результатом этой долголетней работы является жреческий кодекс. Правда, высказывалось мнение, что создание подобного произведения нельзя приписывать такой эпохе, которая стремилась только к восстановлению прежнего. Но даже если согласиться, что этот приговор правилен, все-таки нельзя не признать, что именно такое время было как нельзя более подходящим для искусственной систематизации имевшегося налицо материала; однако по существу оригинальность жреческого кодекса как раз в этом и состоит 205). Жреческий кодекс, вделанный в Пятикнижие в качестве его руководящей законодательной части, сделался окончательным "моисеевым законом". Как таковой, он был опубликован и введен во время наместничества Неемии, во вторую половину правления царя Артаксеркса Лонгимана, вавилонским книжником Ездрою. Рассказ об этом событии сохранился до нас в Неем. 8-10; к сожалению, его начало и вместе с этим обозначение года обрезано. В первый день седьмого месяца весь народ, как один человек, собрался на площадь перед водяными воротами, и от Ездры потребовали, чтобы он принес книгу закона Моисеева, заповеданного от Ягве Израилю. Книжник встал на деревянную кафедру, по семи жрецов стали справа и слева от него. Когда он раскрыл книгу, встали все присутствовавшие, и мужчины и женщины; громким аминь они ответили на вступительное благословение, подняли руки и пали на землю. Тогда Ездра стал читать книгу от раннего утра до полудня мелкими абзацами, которые повторялись и разъяснялись несколькими левитами, стоявшими среди толпы. Действие чтеца было таково, что поднялся всеобщий плач, так как народ сознавал, что до сих пор он не следовал заповедям божьим, Иеремии. Ездре и левитам пришлось успокаивать возбуждение. Они сказали: сегодняшний день Посвящен Ягве, вашему богу; не печальтесь и не плачьте, идите, ешьте жирное и пейте сладкое и дайте тем, кто ничего не принес с собою. И тогда собравшиеся рассеялись и устроили "великое веселее", ибо они поняли слова, которые им были сообщены. На другой день чтение продолжалось, но только перед старейшинами фамилий; тут дошла очередь до самой подходящей к моменту части закона, именно, до предписания о праздниках, в частности о празднике кущей, в пятнадцатый день седьмого месяца, который предписывалось праздновать под зелеными ветвями; как раз приближалось начало этого праздника. С великим усердием приступили, сообразно с предписанием закона Лев. 2В, к приготовлениям к этому празднику, не совершавшемуся правильно со времен Иисуса Навина, и при радостном участии всего народа справляли его от 15 до 22 дня месяца. А на 24 день, народ, одевшись во вретища и посыпав голову пеплом, справлял в течение восьми дней, по Лев. 23, 39, вопреки Второз. XVI, 13-15, 36 великий день покаяния. Празднество и на этот раз началось чтением закона, а затем последовало исповедание грехов, которое от имени народа было объявлено левитами и кончалось просьбой о милости и снисхождении. Это была подготовка к главному заключительному акту, состоявшему в том, что светские и духовные должностные лица и старейшины общины, в числе восьмидесяти пяти, дали письменное обязательство соблюдать опубликованную Ездрою книгу закона, а все прочие обязались присягою и под страхом проклятия поступать согласно Торе бога, данной чрез раба божия Моисея, и соблюдать все заповеди Ягве, его постановления и законы. В особенности внушалось исполнение тех предписаний Пятикнижия, которые имели прямое значение для народа (наибольшая часть предписаний касалась ритуала жрецов), и в особенности тех предписаний, которые касались повинностей мирян по отношению к жрецам, повинностей, на которых покоилось существование теократии 2ОВ). Удивительным образом ветхозаветные критики, вплоть до Кюэнена, придавали мало значения этому замечательному рассказу; Кюэнен первый оценил его по достоинству. Очевидно, что в этом рассказе Неем. 9-10 мы имеем точную параллель к II Цар. 22-23. В особенности бросается в глаза XXIII, 1-Я: Иосия приказал собраться всем старейшинам Иуды и Иерусалима и пошел к дому Ягве в сопровождении мужей Иуды, жителей Герусалима, жрецов, пророков и всего народа, знатных и не знатных; у дома Ягве прочитал он собранию все слова книги закона и вместе со всем народом обязался перед Ягве соблюдать все слова этой книги. Подобно тому, как засвидетельствовано, что Второзаконие стало известным в 621 году, а до тех пор было неизвестно, точно также засвидетельствовано, что другого рода Тора, Тора Пятикнижия (ибо, судя по Неемии IX и X, 30 и след., не подлежит никакому сомнению, что закон Ездры представлял из себя все Пятикнижие) сделалась известной во второй половине пятого столетия, а до тех пор была неизвестна. Отсюда прежде всего неопровержимым образом явствует, что Второзаконие есть первая ступень законодательства, а жреческая Тора-вторая ступень; далее, то заключение, которое обычно делается относительно времени происхождения Второзакония на основании факта опубликования его царем Иосией, следует сделать и относительно происхождения жреческого кодекса на основании его опубликования и введения Ездрой и Неемией. Только особо важные внутренние основания способны пошатнуть наиболее вероятную гипотезу, что кодификация ритуала произошла сама собой только в послепленнный период, так как эта гипотеза основывается на самом положительном известии. Но мы уже видели, как дело обстоит с такими внутренними основаниями. 3. Ездра и Неемия и восемьдесят пять мужей великого собрания, названные по именам в качестве лиц, подписавших договор (Неем. 8 и сл.), в позднейшей традиции считаются основателями канона. Нельзя сказать, чтобы это было неправильно, но с еще большим правом можно считать основателем канона царя Иосии. Введение закона, сначала Второзакония, а потом всего Пятикнижия, было, действительно, решительным шагом, благодаря которому на место живой речи стало писание, и народ, имеющий слово, стал народом, имеющим книгу. С течением времени к книге присоединились книги; книга была введена формально и Торжественно посредством двух актов, следовавших друг за другом, книги приобрели такое же официальное значение для Иудейской общины незаметным образом. Понятие канона исходит всецело из писанной Торы; у иудеев даже пророки и агиографы называются Торой, хотя и не Торой Моисея. Вопрос о происхождении канона, вполне освещенный историей благодаря двум рассказам II Цар. 22-23 и Неем. 8-10, в дисциплине "Введений" обычно представляется в высшей степени неясным. Обыкновенно представляют себе, что Иосия ввел закон, но не канон, а Ездра, наоборот, ввел канон, а не закон, Аналогия, заимствованная из вторичной части канона, пророков и апографов, переносится без рассуждений на первичную часть канона, на Тору Моисея. Думают, что подобно тому, как историческая и пророческие книги частью долго существовали, прежде чем сделались каноническими, также было дело и с законом. Однако по отношению к закону дело обстоит иначе по существу, Закон хочет иметь значение закона, хочет быть книгою общины: различия между законом и каноном не существует. После этого мы без труда поймем, что Тора, которая, как литературное произведение, моложе, чем исторические пророческие книги, в то же время, как закон, древнее тёх произведений, которые первоначально и по существу совершенно не имели характера закона, а приобрели такой характер при случае, когда были присоединены к существовавшему закону, закону в собственном смысле. Если мы признаем, что канон отличает Иудейство от древнего Израиля, то тем самым мы признаем, что писанная Тора отличает Иудейство от Израиля. Ту воду, которая в прошедшие времена била в источниках, эпигоны черпали из цистерн Оглавление   www.pseudology.org