Перевод c немецкого - Никольский Н.М., 1909 Wellhausen, Julius Prolegomena zur Geschichte Israels, 1886 Введенiе въ исторiю Израиля Проблема   ... настоящей книги заключается в определении исторического места моисеева закона; ближайшим образом дело идет о том, составляет ли моисеево законодательство исходный пункт для истории древнего Израиля Илии для истории Иудейства, т.е. религиозной общины, которая пережила народ, уничтоженный ассириянами и халдеями.   1. Распространено мнение, что книги ветхого завета, в целом и главном, не только имеют отношение к допленному периоду, но и происходят из него. Их считают остатками, которые Иудеи спасли из литературы древнего Израиля, наследием прошлого, которое служило Иудеям духовной пищей, когда оскудела их собственная духовная жизнь. Подобным же образом, если не считают догматику Иудейства только пустотой, поверх которой Ветхий Завет прямо вливается в новый, то все таки в общем утверждают что Иудейство принимало лишь частичное участие в произведении на свет книг, из которых оно составило священное собрание. Но исключения этого рода, которые встречаются в позднейшем и среднем слоях канона, вовсе уже не так малозначительны. Неоспоримо, что большая часть писания послепленного происхождения, и неоспоримо, что среди них нет ни одной строки допленного происхождения; книга Даниила восходит к маккавейским войнам, книга Есфирь, может быть, еще позже. Точно также далеко не все пророческие книги восходят к царской эпохи; напротив, очень значительная их часть переходит эту границу. Исторические книги, стоящая в законе под тем же названием "пророков", составлены в том виде, в каком мы их имеем, после (смерти уведенного в плен царя Иехонии, который жил еще некоторое время после 560 г.). Если, наконец, принять в расчет источники, которые использованы, и по большей части прим. переводчика) Еврейская библия разделена на три отдела: 1) Тора (закон)- о книг моисеевых, 2) Пророки куда входят книги Иисуса Навина, Самуила, Царей (в греч. переводи книги Самуила и Царей наз. кн. Царств) и пророческие книги, кроме кн. Даниила; 3) Писания куда входят все остальные книги ветхого завета, буквально, в книгах Судей, Самуила и Царей, то вся допленная литература, которая сохранилась до нас в ветхом завение, за исключением Пятикнижия, составит немного более половины общего объема. Все остальное принадлежит позднейшему периоду, и в том числе не только жалкие запоздалые ростки наполовину угасших старых стремлений, но и такие драгоценные оригинальные произведения, как 40-66 гл. Исайи или псалом 73.   Переходим к закону. По обыкновению определенных данных об авторе и о времени происхождения у нас не имеется; чтобы хотя немного ориентироваться, нам приходится найти подходящие даты путем анализа содержания закона и сопоставить их с тем, что мы знаем из других источников о ходе израильской истории. В этом случае подлежащий сравнению исторический период обычно отмеряют таким образом, что в качестве непереходимой границы является вавилонское изгнаниие в конце и исход из Египта в начале. Дает ли на это право история канона? По-видимому, да. Закон был принят в состав канона раньше всего, Ездрою и Неемиею; пророки были прибавлены значительно позже и позже всего Писания. Само собою напрашивается заключение от последовательности канонизации этих книг к приблизительной последовательности их возраста, и сообразно с этим не только пророков ставят раньше писания, но пять книг Моисея раньше пророков: если де уже пророки по большей части принадлежат к допленному времени, то Пятикнижие и подавно. Но если можно допустить подобного рода сравнение между средней и наиболее поздней частями канона, то его нельзя допустить по отношению к первой и двум остальными. Именно, понятие канона неразрывно связано с Торой и с неё лишь перенесено на остальные книги; последние постепенно и окольными путями приобрели известную долю того значения, которое Тора получила посредством официального и вполне формального акта: она была введена как Magna Charta Иудейской общины (Неем. 8-10). Канонический, т.е. законнический, характер первых составляет их принадлежность не по сути дела, но превзошел лишь в качестве дополнения; поэтому должен был пройти долгий, может быть очень долгий, промежуток времени между их происхождением и санкционированием. Напротив, канонический характер есть принадлежность Торы, действительно, гораздо более по существу; трудно предположить, чтобы моисеево законодательство произошло в древнюю допленную эпоху и затем, спустя много столетиий и при совершенно изменившихся обстоятельствах, получило силу закона. По крайней мере, из того обстоятельства, что Тора, как книга послепленной общины, приобрела соответствующее ей значение ранее, чем книги, которые не имели к общине второго храма никакого приложения, вовсе нельзя делать вывода, что моисеево законодательство более древнего происхождения, чем остальные книги.   Со всем тем, нельзя поспешно отвергать возможность, что закон Иудейства есть также и произведение Иудейства; существуют веские основания в пользу того, чтобы подвергнуть эту возможность ближайшему рассмотрению. Быть может, здесь будет кстати сказать несколько слов о моем личном опыте. В начале моих занятий меня притягивали к себе рассказы о Сауле и Давиде, об Илии и Ахаве, и увлекали речи таких пророков, как Амос и Исайя; я вчитывался в пророческие и исторические книги ветхого завета. Мне казалось, что при помощи доступных мне пособий я порядочно понимал их, но меня при этом угнетало сознание, что я начинаю с крыши вместо фундамента; я ведь не знал закона, о котором я слыхал, что он является основою и предпосылкою для остальной литературы. Наконец, я набрался мужества и проштудировал книги Исход, Левит и Числ и притом при помощи комментария Кнобеля. Но напрасно ожидал я света, который должен быль отсюда пролиться на историческая и пророческие книги. Больше того, закон затруднил мне пользование первыми книгами; и не сделал их для меня ближе, но лишь диссонансом втискивался в них, как привидение, которое слышно, но невидимо, не проявляешь себя в действии. Где находились точки соприкосновения, там вместе с этим были связаны различия, и я не мог решиться видеть в законе первоначальный элемент; смутно я чувствовал общее различие двух разных миров. Однако я не составил себе никакого ясного представления; получилась только неприятная путаница, которую еще больше увеличили разъяснения Эвальда во втором томе его истории израильского народа. Затем, случайно летом 1807 года я узнал, что Карл Генрих Граф помещает закон после пророков, и тотчас же, еще не зная, на чем основывается его гипотеза, я стал ее сторонником: я должен был признаться самому себе в том, что еврейскую древность можно понять без книг Торы.   Графу подал мысль о его построениях его учитель Эдуард Рейсс. Но всего правильнее было бы назвать гипотезу Графа по именам Леопольда Джорджа и Вильгельма Ватке: они первые защищали ее в литературе независимо от Рейсса и независимо друг от друга. Со своей стороны все эти люди пошли но пути, указанному Мартином Лебрейом де Ветте, работы которого открыли целую эпоху исторической критики в этой области х). Конечно, де Ветте не пришел к твердым результатам, но он первый ясно почувствовал и указал бездну, которая раскрывается между общепринятым исходным пунктом израильской истории и этою последнею. Воздвигнутое в пустыне на чрезвычайно широких основаниях здание религиозной общины бесследно исчезает вместе со своим священным центром и однообразной организацией, как только Израиль начинает вести оседлую жизнь и становится народом в собственном смысле. Период судей рисуется нам как пестрый хаос, из которого постепенно выходит связная организация под давлением внешних обстоятельств, но совершенно естественным образом и без всякого воспоминания о единообразном священном строе, который когда то существовал на законном основании. Еврейской древности чужды иерократические склонности; власть находится исключительно в руках родовых и семейных старшин и в руках царей, они же совершают богослужение и назначают и сменяют жрецов. Влияние последних только моральное; закон Ягве в их руках не является документом, обеспечивающим их собственное положение, напротив, они поучают им других в своих речах. Закон , как и слово пророков, имеет только божественный авторитет, его значение только в его добровольном признании. Наконец, что касается литературы, которую мы имеем из царской эпохи, то при самом сильном желании мудрено откопать два-три двусмысленных намека на закон, "значение которых ничтожно, если хотя бы вспомнить, чем Гомер был для греков.   Чтобы довершить удивление, остается прибавить, что в среде послепленного Иудейства скрывавшееся до сих пор дело Моисея внезапно и повсюду является наружу. Там мы видим книгу, как основание духовной жизни, "людей закон, как говорит Коран; там мы видим святилище, жрецов и левитов в центре народ вокруг них в виде общины; там мы видим культ, жертвы всесожжения и умилостивления, очищения и воздержания, праздники и субботы, все по точному предписанию закона, как главную задачу существования. Возьмите общину второго храма и сравните ее с древним израильским народом -- и вы увидите расстояние, отделяющее этот последний от так называемого моисеева закона. Иудеи сами очень хорошо чувствовали это расстояние. Предпринятая в конце вавилонского плена обработка книг Судей, Самуила и Царей, которая пошла гораздо дальше, чем обыкновенно думают, осуждает всю царскую эпоху, как еретическую. Поздние предпочитали не осуждать прошедшего, которое все более и более окружалось известным ореолом, но просто превращали его в легитимное: книги Хроник *) показывают, как приходилось вычищать истории древности, исходя из предположения, что моисеева теократия была ее основой.    2. Цель этих кратких замечаний заключается только в одном: показать, что проблема, над разрешением которой мы трудимся, не выдумана, но существует на самом деле и неустранима. Поэтому надо к ней приступить; устранить ее не так легко, напротив, довольно трудно. Вообще, так просто совсем нельзя разделаться с вопросом о том, какое историческое место занимает закон. Ведь закон, если разуметь под ним все Пятикнижие, вовсе не представляет из себя литературного целого или определенной исторической величины. Со времен Пейререя и Спинозы критика признала составной характер этого замечательного произведения, и со времен Жана Астрюка она с успехом старалась выделить первоначальные составные части из сплетенного из них клубка. В настоящее время она достигла некоторых результатов, которые можно считать установленными. Следующее из них являются наиболее крупными. Пять книг Моисея примыкают к Книге Иисуса Навина, так как естественным заключением истории патриархов, исхода из Египта и странствуя по пустыне является не смерть Моисея, но скорее завоевание обетованной земли: поэтому с литературной точки зрения правильнее говорить о Шестикнижии, чем о Пятикнижии. Из этого целого легче всего выделяется Второзаконие, как издревле самостоятельная книга закона. Из остального яснее всего выступает так называемый Grundschrift (основной источник), который раньше обозначали также названием Элогист (Elohist), сообразно с употреблением в нем до эпохи Моисея (Исх. VI) нарицательного имени божия 'elohim; Эвальд называет эту часть "книгою начал", сообразно с постоянно употребляющейся формой заголовков глав книги Бытия *). Эта часть Шестикнижия характеризуется склонностью к числу и мере, схематизмом, застывшим педантическим языком, постоянными повторениями одних и тех же выражений и оборотов, которые почти не встречаются в древнейшем еврейском языке. Благодаря этим резко выраженным характеристическим чертам, ее можно очень легко и без ошибки узнать. Ее основное ядро составляют книга Левит и родственные части соседних книг, именно: 25-40 гл. Исхода, за исключением глав 32-34, и 1-10, 15-19, 25-36 главы книги Числ с небольшими исключениями. Таким образом, Grundschrift преимущественно содержит законодательство, касающееся богослужения в скинии собрания и всего того, что сюда относится.  Исторический элемент здесь только форма, она служит законодательному материалу как бы рамкой, чтобы закрепить его, или как бы маской, которая его прикрывает. По большей части нить рассказа очень тонка и часто служит только средством для счета времени, который идет без перерыва от сотворения мира до исхода из Египта. Только там, где затрагиваются другие интересы, нить рассказа становится несколько толще, как, например, в тех местах книги Бытия, где речь идет о трех подготовительных ступенях моисеева закона, приуроченных к именам Адама, Ноя и Авраама. Если выделить Второзаконие и этот Grundschrift, то останутся исторические рассказы, обозначаемые именем Jegowist; Иеговист). В противоположность первым двум эта часть носить по преимуществу повествовательный характер и охотно пользуется материалом народных преданий. Характеристичнее всего для Иеговиста история патриархов, которая почти целиком принадлежит ему; эта история здесь является не кратким вступлением к более важной теме, как можно было бы ожидать, но главною и чрезвычайно полно разработанною темой. Законодательный элемент находится здесь только в одном месте, где он и должен быть сообразно с исторической связью, именно в рассказе о синайском законодательстве (Исход 20-23, 34).   Долгое время довольствовались этим делением Шестикнижия, за исключением Второзакония, на две части, пока Гупфельд не указал третий источник в некоторых частях книги Бытия, которые до тех пор, относили отчасти к Grundschrift'у, отчасти к Иеговисту; этот источник был назван младшим Элогистом. Название это выбрано потому, что здесь так же, как и в Grundschrift до VI гл. Исхода, для обозначения божества употребляется постоянно имя Иеговы; однако, прибавку младший лучше отбросить, так как она основана на неправильной предпосылке и с тех пор, как неподходящее к Grundschrift'у название Элогист оставлено, она более не нужна и для различения нового источника от Grundschrift'а. Гупфельд предположить, что эти три источника вращались независимо друг от друга и лишь впоследствии были одновременно соединены в одно целое. Но этот взгляд нельзя поддерживать: Элогист не только очень близок к Иеговисту по содержаниию и миросозерцанию, но он и дошел до нас в виде составной части Иеговиста, как это впервые выяснил Нёлдеке *). Итак, несмотря на открытие Гупфельда, остается старое деление на две больших части; и мы имеем полное основание принять их противоположность за основу исторического исследования, хотя все более и более выясняется, что не только Иеговист, но также и есть составное произведение, и что рядом с ними встречаются неопределенные или вставные элементы, которые нельзя попросту отнести ни к тому, ни к другому источнику *).   Что касается до закона, историческое место которого мы хотим определить, то он содержится в так называемом Grundschrift'е; этот последний по своему содержаниию и происхождению заслуживает названия жреческого кодекса Priesterkodex (Р) , как я его и буду называть в дальнейшем изложении. Жреческий закон доминирует над всем остальным законодательством не только благодаря своему объему, но и благодаря своему значению; во всех основных вопросах он дает мерило и определенное решение. По данному им образцу Иудеи при Ездре организовали свою священную общину, и сообразно с ним мы представляем себе моисееву теократию: со скинией собрания в ее центре, с первосвященником, как ее главою, с жрецами и левитами, как ее органами, с установленным законом культом. как постоянным выражением ее жизни. Этот то закон в высоком смысле и есть то самое, что создало затруднения, поставившие нашу проблему; и только по отношению к нему господствуют крупные разногласия в определении времени происхождения. По отношению к Иеговистическому источнику счастливым образом сошлись на том, что он в своих основных частях по языку, Миросозерцанию и остальным условиям принадлежит к золотому периоду еврейской литературы, к которому относятся лучшие места из книг Судей, Самуила и Царей и древнейшие дошедшие до нас произведения пророков; этот период падает на эпоху царей и пророков, предшествующую разрушению обоих еврейских царств под давлением Ассирии. Еще менее сомнений существует относительно времени происхождения Второзакония: во всех кругах, где вообще считаются с результатами научного исследования, общепризнано, что оно составлено в то же время, когда было открыто и было положено в основу реформации царя Иосии; а эта последняя была проведена на одно поколение раньше разрушения Иерусалима халдеями. Только по отношению к жреческому кодексу взгляды далеко расходятся. Последний из всех сил старается удержать костюм моисеевой эпохи и скрыть свой собственный. Второзаконие делает то же самое, но в общем не в такой степени, и дает возможность очень ясно различить через вуаль, которым оно прикрывается, тот период, когда после разрушения Самарии продолжало еще существовать уже только одно Иудейское царство (XII, 8; XIX, 8). Иеговист не претендует на звание моисеева закона, но представляет из себя просто историческую книгу; расстояние между эпохой его происхождения и стариной, которую он описывает, ничем не прикрыто. В нем именно находятся все те замечания, которые впервые возбудили внимание Абенезры и позднее Спинозы, как например: Быт. XII, 6: "тогда жили в этой земле ханане"; Быт. ХХXYI, 31: "вот цари, царствовавшее в Эдоме раньше, чем у сынов Израиля был царь"; Числ XII, 6-7, ср. Второз. XXXIV, 10: "не было более пророка у Израиля, равного Моисею". Напротив, жреческий кодекс остерегается каких бы то ни было указаний на позднейшее время, на оседлую жизнь в земли Ханаанской, которая и в Иеговистической "книге завета" (Исход, 21-23) и во Второзаконии является совершенно определенным основанием для законодательства. Жреческий кодекс формально и строго соблюдает ситуацию странствия по пустыне и с самым серьезным видом изображает из себя законодательство для пустыни. Действительно, при помощи подвижной скинии завета, при помощи кочевого стана и остальной архаистической декорации ему удалось так хорошо замаскировать истинное время своего происхождения, что многие содержащаяся в нем существенные противоречия с известной нам из других источников допленной стариною были сочтены лишь за признак того, что жреческий закон заходит далеко за пределы всякого исторического времени и соприкасается с самой незапамятной стариной. Таким образом, жреческий кодекс задает нам загадку *). 3. Критика повиновалась правильному инстинкту, оставив предварительно в стороне проблему, возникшую впервые в уме де Ветте и определенно поставленную Джорджем и Ватке, и постаравшись прежде всего выяснить более или менее состав Пятикнижия. Но было бы ошибочно полагать, что посредством разложения Пятикнижия на источники (причем главное внимание, сообразно с сущностью дела, обращалось на книгу Бытия) попутно разрешается и названный большой исторический вопрос. В действительности он этим был только усыплен; и надо вменить в заслугу Графу, что он спустя долгое время снова пробудил его. При этом Граф со своей стороны, конечно, просмотрел (и это не говорить в его пользу) прогресс аналитической работы и вследствие этого пришел к неправильному положению, которое совершенно не выдерживает критики, а также не вяжется с его собственной гипотезой и само собою надает после тех результатов, которых достиг в критике источников Гупфельд. ---------------- *) Я буду обозначать Иеговиста в целом через JE, его Элогистическую часть через E а ягвистическую-через J, Второзаконие-через I), и наконец, жреческий кодекс (Piesterkodex)-через Р.   Именно, Граф сначала разделял старое мнение, защищавшееся в особенности Фридрихом Тухом; это мнение заключалось в том, что жреческий кодекс в Книге Бытия, со своим обнаженным скелетом, есть основной источник, а Иеговист дополнял его и поэтому, естественно, есть более поздний источник. Но так как обрядовое законодательство средних книг Граф считал, наоборот, гораздо более поздним, чем Иеговист, то ему пришлось волей неволей оторвать это законодательство от введения к нему в Книге Бытия и разделить обе тесно связанные части промежутком около 500 лет. Но несколько позднее Гупфельд доказал, что Иеговист есть вовсе не дополнительная вставка, но совершенно самостоятельное произведение, и что те места, которые, как например, Быт. 20-22, приводились в качестве разительных примеров Иеговистической обработки Grundschrift'а, в действительности принадлежат совершенно другому источнику, Элогисту. Таким образом, на будущее время было устранено препятствие, о которое споткнулся Граф, и дорога ему была расчищена этим неожиданным союзником. Следуя указанию Кюэнена, Граф не поколебался отказаться от насильственного разрывания жреческого кодекса и без затруднений установил последовательность исторических частей книги Бытия, исходя из тех результатов, которых он достиг относительно основной законодательной части 4).   Таким путем было заложено основание; для дальнейшего развития гипотезы Графа больше всего сделал Кюэнен, которого евреи назвали бы кровным мстителем за Графа. Сторонники господствующего мнения защищались, конечно, изо всех сил, но вследствие долгого обладания им они до некоторой степени застыли на своей точке зрения. Они осыпали ниспровергателей основ целым рядом выражений, но все эти выражения более или менее страдали одной ошибкой: они были основаны на поколебленном фундаменте. Приводились места из Амоса и Осии, которые должны были доказать знакомство этих пророков со жреческим кодексом; но на того, кто считал жреческий кодекс более поздним, чем названные пророки, эти места не могли произвести никакого впечатления. Чуть не с криком доказывали, что законодательство о культе придавлено под Второзаконием; ссылались на то, что последнее пользуется первым. Но следы такого пользования оказались в высшей степени проблематичными, и, наоборот, с величайшей ясностью обнаружилась полная зависимость Второзакония от Иеговиста. Указывали на то, что окончательная редакция Шестикнижия по общему признаннию сделана с точки зрения Второзакония; но оказывалось, что в местах, принадлежащих к жреческому кодексу, почти не находится следов такой редакции. Даже история языка была выдвинута против Графа, но, к сожалению, с ней обыкновенно обращались, как с мягким воском. Одним словом, сила пущенных в ход аргументов заключалась в нравственном убеждении, что законодательство о культе должно быть древним и не могло быть написано в период Иудейства; если оно не действовало в допленный период, или было неудобоисполнимо в допленных условиях, то все таки именно поэтому оно могло существовать ранее. Это убеждение было тем более непоколебимо, чем менее было в его пользу основании. Но от того места, где загоралось, пожарная команда держалась далеко. Я разумею здесь область богослужебных древностей и господствовавших религиозных идей во всем ее объеме, как трактовал ее Ватке в своей библейской теологии. Только в этой области, где собственно загоралась борьба, она и может быть окончена. Приступая в настоящее время к попытки в этом направлении, я беру за исходный пункт сравнение трех слоев Шестикнижия: жреческого кодекса, Второзакония и Иеговиста. В общем, как мы уже видели, первые две содержат законодательство, последний - рассказ. Но как подсказывают десять заповедей (Исх. 20), закон двух скрижалей (Исх. 34) и книга Завет (Исх. 21-23), законодательный элемент в Иеговисте не вполне отсутствует, и в еще большей степени выступает исторический элемент в жреческом кодексе и во Второзаконии. Кроме того, в историческом изложении всегда отражается точка зрения законодательства, а в изложении закона - историческая точка зрения; пунктов, которые прямо или косвенно можно сравнить друг с другом, можно найти сколько угодно. Далее, установлено, что эти три слоя разновременного происхождения; спрашивается, в каком порядке они следуют друг за другом. Второзаконие, по-видимому стоит ближе к Иеговисту, чем к жреческому кодексу; разница между двумя последними самая глубокая, так что на этом основании Эвальд еще в 1831 г. признал невозможными чтобы один был написан для дополнения другого. Если мы к этому прибавим, что Иеговист, бесспорно, предшествует Второзаконию, то отсюда следует, что жреческий кодекс стоит в конце ряда. Но это рассуждение, неоспоримо, как мне кажется, вытекающее из предыдущего, не имеет никакой цены, пока оно остается в такой общей форме. Поэтому приходится выяснить детально последовательность этих трех слоев и при этом приложить к ним, для их точного определения, какое-нибудь независимое от них мерило. Таким мерилом будет внутреннее развито истории Израиля, поскольку оно нам известно на основании других, не подлежащих сомнению свидетельств.   Литературно-историческое исследование, которое мы начинаем, обширно и сложно. Оно распадается на три части. В первой, основной, собраны данные, относящиеся к сакральным древностям, и расположены таким образом, чтобы было видно, как в Пятикнижии слои следуют один за другим и вытекают друг из друга, в полном соответствии со стадиями развития, указываемыми историей. Из этой первой части, не против моей воли, но без заранее обдуманного намерения, вышла своего рода история культа. Вследствие скудости материала она, конечно, бесцветна и груба, ибо в ней на первом месте говорится только о противоположности между допленной и послепленной эпохами, а на втором месте между эпохой Второзакония и предшествующей. Однако, при рассмотрении вопроса по таким растянутым периодам получается выгода: их можно различить осязаемым образом, а мы должны относительно исторических и также относительно законодательных произведений выяснить, написаны ли они до или после плена. Вторая часть, которая во многих отношениях зависит от первой, показывает влияние господствовавших в ту или другую эпоху представлении и тенденции на обработку исторической традиции и прослеживает различные фазы в составлении и обработке последней; эта часть содержит так сказать историю традиции. Третья часть резюмирует критический итог двух первых, с добавлением некоторых дальнейших основании для решения вопроса, и заключается общим обзором.   Гипотезы, которые я делаю, будут получать в ходе исследования все новые и новые обоснования. Самые главные из этих гипотез две: 1) что произведение Иеговиста в своей основе падает на время, предшествующее ассирийскому периоду, и 2) что Второзаконие относится к концу этого периода. Хотя я в общем считаю вполне надежным датирование последнего по II Цар. 22, но при использовании этой позиции для достижения моей цели я не иду так далеко, как Граф. Второзаконие является исходным пунктом не в том смысле, что без него ничего нельзя сделать, но только в том смысле, что определение его места на основании исторических условий влечет за собою необходимое требование: определить также на основании исторических условии место жреческого кодекса. Мое исследование составлено шире, чем исследование Графа, и приближается к манере Ватке, которому я обязан наибольшею и лучшею частью моих познаний. Оглавление   www.pseudology.org