М.:  2006. – 464 с. Тираж - 300 экз Юрий Викторович Шапиро Воспоминания о прожитой жизни Часть двенадцатая Однажды меня вызвал к себе Борис Сергеевич Розанов и попросил отвезти в институт хирургии им. Вишневского группу главных хирургов областей РСФСР проходивших цикл усовершенствования у нас на кафедре. Среди них были профессора, доценты, люди серьёзные. Борис Сергеевич сказал мне, что он договорился с Александром Александровичем Вишневским о том, что мы приедем в институт в день, когда Александр Александрович будет оперировать на сердце, нам покажут искусственную гипотермию, операция будет проходить на открытом сердце с применением аппарата искусственного кровообращения. Наш интерес к этой поездке был велик.   Институт Хирургии помещался в те годы в старом здании, строительство нового корпуса ещё и не начиналось. Приехав в институт я представился профессору Протопопову, заместителю директора по науке, нас переодели в операционные костюмы, провели в операционную и расставили на специальных стелажах амфитеатром стоявших рядом с операционным столом. Обзор был прекрасным, и мы смогли увидеть всё.   Больного ввезли в предоперационную, ввели в наркоз и опустили в ванну с холодной водой в которой плавали куски льда. Температура тела больного начала понижаться, больной находился на управляемом дыхании. Мы смотрели на это затаив дыхание.   Александр Александрович Вишневский находился в тот период в расцвете сил. Академик, Герой Социалистического Труда, генерал-полковник медицинской службы, Главный хирург Советской Армии, Депутат Верховного Совета.... Я видел его на заседаниях хирургического общества, слушал его выступления на съездах хирургов.   Он был невысокого роста, плотный, лысый, говорил тонким голосом, немного писклявым. Его вечным оппонентом был Борис Васильевич Петровский, и дискуссии возникавшие между ними были острыми и носили некоторый личностный характер - по словам людей знавших обоих они ненавидели и презирали друг друга. И тот и другой развивали сердечную хирургию в нашей стране, возглавляли крупнейшие научно-исследовательские институты и их позиции отличались непримеримой полярностью.   После пересадки сердца осуществлённой Кристианом Барнардом хирурги всего мира стремились овладеть техникой этой операции. Кстати говоря, основные элементы этой операции были выполнены в СССР Демиховым - созданный им аппарат искусственного кровообращения и демонстрация им на съезде хирургов декапитации головы собаки, после которой перерезанные сосуды были присоединены к АИКу, и собака открывала глаза и реагировала на внешние раздражители произвела сенсацию не только в хирургических кругах.   Война прервала его исследования. Демихов был призван в армию и был ведущим хирургом в одном из госпиталей 11 Гвардейской армии в которой служил отец, хорошо его знавший. Человек он былсвоеобразный. Владея великолепной хирургической техникой он считал, что вопрос пересадки сердца является вопросом чисто техническим и что проблема несовместимости тканей и органов - от лукавого и, что если бы ему разрешили пересадить сердце человеку, он бы с этой задачей справился.   Борис Васильевич Петровский ставший к тому времени Министром Здравоохранения СССР эту операцию запретил специальным приказом. На учреждения Министерства Обороны этот приказ не распространялся, и поэтому первая пересадка сердца в стране была выполнена Александром Александровичем Вишневским в Ленинграде в одной из клиник Военно-Медицинской Академии. К сожалению она закончилась Смертью больной, по поводу чего сторонники Бориса Васильевича иронизируя назвали её "Операция Ы и последние похождения Шурика". После ухода Петровского с поста министра пересадка сердца была произведена его учеником профессором Шумаковым и в наши дни выполняется в нескольких центрах сердечно-сосудистой хирургии.   Александр Александрович Вишневский был большим жизнелюбом, простых человеческих радостей не чурался. С одной из его жён - актрисой театра им. Станиславского я был знаком. Интересная Женщина, она была ростом выше его на голову. Умерла она на тенисном корте во время игры. Вера Александровна Самойлова училась с Александром Александровичем в одном классе и иначе, как хулиганом его не называла. Вероятно основания для этого у неё были.   Однажды в кулуарах Московского хирургического общества я был невольным свидетелем беседы А.А. Вишневского с будущим профессором и Главным онкологом Москвы Грицманом просившим его быть официальным оппонентом при защите им докторской диссертации. Нимало не стесняясь окружающих глазеющих на него он своим писклявым, но достаточно громким голосом сказал Грицману:"Ты умный парень, Юра, и это хорошо. Но ты Еврей, Юра и это плохо, но я тебе помогу".   Кстати говоря, внешность Александра Алесандровича была карикатурно еврейская, что, как выяснилось, было не случайным - Александр Васильевич Вишневский был женат на еврейке.   Но вернёмся в операционную. Больного извлекли из ванны, поместили на операционный стол, открыли грудную клетку, трансфузиологи подсоединили аппарат искуственного кровообращения и Александр Алесандрович после остановки сердца вскрыл его полости и начал устранять врождённый порок и вшивать искусственный клапан. Работал он виртуозно, это мы могли оценить в полной мере. Но он так ругался! Нимало не стесняясь присутствующих он поминал самых близких родственников своих ассистентов.:"Позовите сюда эту старую жопу Протопопова", - распорядился он. За моей спиной негодовали Главные хирурги областей Российской Федерации. "Как он смеет, в нашем присутствии. "...   В операционную вбежал запыхавшийся "старая жопа" Протопопов. "Кого ты собирался привести в операционную?" обратился к нему Вишневский. "Вьетнамца, Александр Александрович". "Вьетнамцаа- недовольно проскрипел Вишневский - чёрт с ним, веди". Протопопов ввёл в операционную маленького вьетнамца переодетого в операционный костюм, под маской разглядеть черты его лица и установить его возраст не представлялось возможным. Вишневский мельком взглянув на него продолжал оперировать отвешивая "Fuck you" налево и направо. "Александр Александрович, неудобно, всё- таки иностранец", - громко шептала"старая жопа". " Он всё равно ни черта не понимает", - ответил Александр Александрович.   Наконец операция закончилась, больного сняли с операционного стола и поместили в ванну с водой, температуру которой начали постепенно повышать. Момент запуска сердца после вшивания в него искусственного клапана был волнующим, присутствующие в операционной облегчённо вздохнули, когда сердечная мышца начала сокращаться. Александр Александрович снял маску и шапочку, его лысина блестела. Маленький вьетнамец снял маску и подошёл к Вишневскому. "Уважаемый академик, произнёс он на чистом русском языке, позвольте мне выразить Вам моё восхищение Вашим мастерством, ничего подобного я в жизни не видел (он на секунду запнулся), и не слышал". Протянув руку ошеломлённому Вишневскому он с чувством пожал его руку и вышел из операционной. "Кто это?", - спросил Вишневский у Протопопова. "Министр Здравоохранения Вьетнама", - ответил тот.   Опустим занавес милосердия и последуем вслед за вьетнамцем оставив в операционной красного, как варённый рак Вишневского осыпающего площадной бранью "старую жопу" Протопопова. Главные хирурги областей РСФСР предводительствуемые мной молча переоделись, вышли из здания института, остановились у памятника Александру Васильевичу Вишневскому. Внезапно гомерический хохот огласил окрестности, мы смеялись так, как не смеялись никогда в жизни. На следующий день я рассказал Борису Сергеевичу Розанову эту историю, он смеялся до слёз.   С дочерью Александра Александровича Машей связана история, которую я и Володя Кассиль принимавший в ней непосредственное участие вспоминаем веселясь от души. Весной 1960 года в Колонном зале состоялся съезд хирургов СССР. Програмный доклад делал академик Вишневский, с докладом обобщающим опыт 10,000 эзофагоскопий с целью удаления из пищевода инородных тел выступил Борис Сергеевич Розанов, великий мастер этой очень непростой манипуляции. Вся наша боткинская компания присутствовала на съезде. В перерыве Володя познакомил меня с своей однокурсницей Машей Вишневской, которая после того, как она перезнакомилась с всеми нами, не отходила от нас ни на шаг. В то время ей было лет 25, она была внешне недурна, держалась с большим апломбом.   После окончания доклада Бориса Сергеевича, в перерыве он подошёл к нам и сказал, что приглашает всех нас в ресторан "Будапешт" где уже заказан банкетный зал. Володя и я переглянулись, у нас не было денег - порывшись в карманах мы с трудом наскребли десятку. Отказываться от приглашения было неприлично, но нас было человек тридцать, и мы понимали, что Борис Сергеевич мог не располагать такой суммой. Маша Вишневская, стоявшая рядом с нами приняла приглашение и на свой счёт, от чего нам стало совсем худо - платить нужно было и за неё. В ресторане было очень весело, Борис Сергеевич был в ударе, рассказывал много интересных историй, обстановка была непринуждённой. Мы с Володей сидели ни живы ни мертвы, с ужасом ожидая момента, когда будет подан счёт. И такой момент наступил! Мэтр подошёл к Борису Сергеевичу и протянул ему счёт. Сердца наши остановились! В этот момент Роман Тихонович Панченков сидевший рядом с Борисом Сергеевичем взял из рук метрдотеля бумажку, мельком взглянул на неё, вынул из кармана пиджака пачку денег и отдал её. Сердца наши забились и мы смогли вздохнуть.   Но мои мучения на этом не кончились. Мы вышли из ресторана. " Ты конечно проводишь Машу домой", - сказал мне мой друг. Что мне оставалось делать? Я поймал такси, мы сели в машину. В уме я производил сложные арифметические подсчёты решая, хватит ли мне денег, что бы расплатиться за такси. К счастью Маша жила на Новослободской в академическом доме, и денег мне хватило. На следующий день мы вернули деньги Роману Тихоновичу от души поблагодарив его. В следующий раз я увидел Машу Вишневскую через много лет, на банкете, который устроил её муж и мой шеф Юлий Георгиевич Шапошников в связи с присвоением ему генеральского звания, к слову говоря они вскоре после этого разошлись.   Жизнь, в том числе и больничная, порождает много комедийных ситуаций о которых потом вспоминаешь с улыбкой. Вечно заполненное приёмное отделение больницы им. Боткина. Машины скорой помощи подходят одна за одной. В приёмное отеление вводят мужчину с парафимозом - ущемлением крайней плотью головки полового члена, в результате чего последний отекает. Необходима экстренная операция - рассечение удавки. Пациент бережно держит в руках завёрнутый в полотенце член, намучился, бедняга, пока наконец решился вызвать скорую помощь. Больного регистрируют, заводят на него историю болезни. Сестра больному:"Больной, положите свёрток и пройдите в смотровую, Вас посмотрит врач".   Привозят больную с воспалением придатков. Медсестра больной -"Гражданка с придатками, пройдите в гинекологический кабинет". В отделении неотложной хирургии медсестрой работает пожилая Женщина, вдова генерала, после Смерти мужа вынужденная пойти работать. Она в сильном склерозе. Глубокая ночь, операции закончились, можно немного расслабиться. Дежурит Ирина Леонидовна Гурьян. В дежурной комнате несколько кроватей на которых спят остальные члены бригады.. В смотровую из приёмного отделения везут каталку с больным. Раздаётся стук каблучков, и в дежурную комнату входит Мария Ивановна. "Ирина Леонидовна, привезли больного с ущемлённым гемороем". "Мария Ивановна, возьмите пузырь с льдом и положите больному". "Куда положить?" "На жопу", - спросонья говорит Ирина Леонидовна. "Хорошо" Стук каблучков удаляется, но через несколько минут возникает снова. "Ирина Леонидовна, пузырь со льдом на жопе у больного не держится". "Мария Ивановна, выйдите из корпуса, за воротами больницы стоит киоск с мороженным, купите эскимо, вернитесь в смотровую и засуньте эскимо в жопу больному". "Хорошо". Каблучки удаляются и через десять минут возвращаются. "Ирина Леонидовна, киоск закрыт, мороженным не торгуют". Мы стонем от смеха, до утренней конференции никто уснуть не может.   Таких историй можно рассказать много. Прощание с больницей Боткина и с клиникой было грустным. Лёша Копылков получил направление в больницу комбината газеты "Правда", Таечка Бочарова уехала в город Электросталь в больницу 3 управления. 1 Сентября 1960 года я пришёл в больницу им Баумана. Помещалась она в Лефортово, на Госпитальной площади, напротив Главного военного госпиталя им. Бурденко. Больница эта одна из старейших в Москве, организована она в 1875 году графиней Шаховской. Принимали туда неимущих, подобранных на улицах, содержалась она на средства Шаховской и на пожертвования. При больнице была организована община сестёр милосердия "Утоли Господи моя печали" Принимали в общину только девиц, жили они при больнице, в здании в котором теперь помещается банк "Нефтяной" Они находились на полном пансионе, при замужестве выходили из общины.   Графиня Шаховская организовала отряд сестёр милосердия м выехала с ним на фронт во время Балканской Войны. Октябрьскую революцию больница встретила без восторга, община сестёр милосердия была распущена, больницы национализирована, стала 29 городской больницей. В разное время в ней работали А. В. Вишневский, В. С. Левит, профессор Волпьян, но она не считалась одной из ведущих больниц города - расположена она вдали от центра города, в старых зданиях, и насчитывала 200-250 коек. Со временем значение её возрастало, с приобретением "Скорой помощью" автомашин фактор отдалённости потерял своё значение. Перед Войной был построен хирургический корпус - пятиэтажное здание так называемого школьно-госпитального типа, увеличилось количество коек. Во время Войны на базе больницы был развёрнут военный госпиталь 5002.   После Войны больница обрела прежний статус. В конце 40 годов когда Антисемитизм в нашей стране приобрёл государственный характер Главным врачом больницы был назначен Николай Григорьевич Орлов, работавший до этого заместителем заведующего Горздравотдела. Фамилию Орлов он принял женившись на Женщине носившей эту фамилию. Он был Евреем, окончил Университет вместе с одним из учителей моего отца Иосифом Марковичем Нейманом хорошо его знавшим в студенческие годы. В начале пятидесятых годов Горздрав, как и многие московские учреждения, старался избавиться от Евреев и Николая Григорьевича сделали Главным врачом больницы. Он был умным и осторожным руководителем и повёл себя так, что райком партии и райздравотдел уверовали в его незаменимость и всячески его поддерживали. Орлов понимал, что больница нуждается в притоке новых людей и не побоялся в 1952 году взять на работу Льва Моисеевич Шнапера и сделать его Главным хирургом больницы. Многие годы Главным хирургом больницы был Николай Ильич Гуревич - крупный хирург, бессменный член редколлегии ведущих хирургических журналов, председатель ряда съездов хирургов России, его называли Совестью русской хирургии. Он был очень стар и тяжело болен, последний год своей жизни он провёл в больнице, в больнице он и умер.   К моменту моего прихода в больницу в ней были сосредоточены крупные силы. Блестяще была организована терапевтическая служба - отделениями заведовали Елена Ефимовна Атакова, Анна Рафаиловна Пясецкая, Людмила Павловна Бужинская, Софья Брониславовна Карагодина, отделением неврологии заведовал Соломон Владимирович Канторович, урологическим отделением Марк Соломонович Ржезников (бывший колымчанин хорошо знавший моего отца по Колыме), травматологическим отделением заведовала Валентина Моисеевна Алексеева -она была многолетним бессменным секретарём партийной организации. Хирургическая служба состояла из двух отделений - женского, которым заведовала Ирина Серафимовна Васильева - ученица Николая Фёдоровича Берёзкина, работавшая с ним до Войны в Басманной больнице и любившая его всю жизнь и мужское отделение которым десятилетия руководил Михаил Матвеевич Скутельский, умерший перед моим приходом в больницу - его место заняла Ольга Львовна Барышникова - она училась в Сталинабадском мединституте и заурядврачом была отправлена на фронт. После Войны она закончила институт и большую часть своей жизни проработала в больнице Баумана. Хирургом она была никаким, но Николай Григорьевич считал иначе и назначил её заведовать отделением.   Консультантом -травматологом больницы была Софья Исааковна Баренбойм - доцент института травматологии и ортопедии, она по договору с ЦИТО постоянно работала у нас. Встреча с ней была для меня особенно радостной. Отдав документы в отдел кадров и получив направление ординатором в 5 хирургическое отделение я пошёл в хирургический корпус. В лифте стоял полупьяный неандерталец, который пересыпая свою речь матюками осведомился какого...... мне здесь надо и посоветовал отправиться к такой-то матери. С трудом поняв, что я новый врач он поднял меня на пятый этаж. Неандертальца звали дядей Васей, и он впоследствии признал меня и матом не встречал.   Я представился Ирине Серафимовне. Она спросила меня, где я учился и работал и услышав, что я ученик Николая Фёдоровича Берёзкина полюбила меня. Познакомился я с врачами - Юрием Александровичем Кринским окончившим ординатуру у Б.С. Розанова за несколько лет до меня, Софьей Гашельевной Винокур, Шевой Цальевной Немировской и кокетливой, в раннем бальзаке, Надеждой Александровной Мясниковой. Мне дали палаты, и я приступил к работе.   Хирургический корпус имел всего две операционных - на пятом этаже плановую и на четвёртом экстренную, 4 стола, на четыре оперирующих отделения. В операционной на пятом этаже оперировали травматологи и на второй стол можно было брать только чистые операции. Один стол в экстренной операционной занимать было нельзя, на второй стол претендовали хирурги и урологи. Анестезиологической службы не было, реанимационная служба была представлена Ксенией Сергеевной Киселёвой из лаборатории Неговского, но своих палат она не имела.   Состав больных был самый разнообразный, объём операций не впечатляющий. В больнице был особый режим работы - рабочий день начинался в 9 часов утра конференцией, проводимой в кабинете Главного врача и заканчивался в 13 часов, но за это нужно было дать 4 бесплатных дежурства. Учитывая то, что при такой организации работы в операционных, оперирующие во вторую очередь попадали туда не раньше 12 часов дня и заканчивали работу неизвестно когда: врачебная ставка стоила 825 рублей (старыми деньгами) и для того, что бы немного заработать, нужно было дать в месяц 10-12 дежурств, то получалось, что работали мы задаром. Я всё это понял в первый день работы и закончив свой первый рабочий день поехал в Боткинскую больницу, где в неотложке дежурили мои друзья и рассказывая о моём новом месте работы, чуть не плакал. Помочь они мне ничем не могли.   Моя заведующая, Ирина Серафимовна хорошо поняла моё состояние и утром на следующий день отправила меня в операционную и проассистировала мне на грыжесечении. Операция эта была у меня хорошо отработана и она, увидев, что я оперировать умею, назначила на следующий день резекцию желудка по поводу рака на которой она мне ассистировала. Операция прошла успешно, и она начала загружать меня оперативной работой. Настроение моё изменилось, и я решил не искать себе новое место работы. В этот момент Н.Г. Орлов назначил Барышникову заведующей 4 хирургическим отделением и перевёл меня к ней, имея в виду, что я стану её помощником.   В первый же день Ольга Львовна взяла меня в операционную на операцию по поводу острого аппендицита. Во время операции я не произнёс ни одного слова, но на следующий день приказом Главного врача был переведен в поликлинику (больница была объединена с поликлиникой и существовала Система при которой врачи работали по три месяца на каждом отделении и три месяца в поликлинике).   Барышникова оперировать не умела и поняв, что я это понял поспешила избавиться от меня. Я сел на приём в поликлинику проклиная день и час, когда я пришёл в 29 больницу. Единственная моя отрада - дежурства помогли мне пережить этот нелёгкий для меня период. Дежурил я много - 12-15 раз в месяц и на дежурствах много оперировал. Меня ставили дежурить ассистентом, но через пару месяцев поставили ответственным хирургом.   Помогли два случая. Я работал в вечернюю смену в поликлинике, когда в кабинет пришла Валентина Моисеевна Алексеевна и попросила меня прооперировать поступившего больного с ущемлённой грыжей, т.к. дежурившая ответственным хирургом Серафима Пруцкова не решается взяться за эту операцию, а Льва Моисеевича Шнапера не могут разыскать. Я с удовольствием согласился и поднявшись в операционную прооперировал больного произведя ему грыжесечение и резекцию некротизированной петли тонкой кишки. Валентина Моисеевна рассказала Главному врачу о своих впечатлениях. По случаю какого-то юбилея Н.Г. Орлова наградили орденом, и по этому поводу он устроил приём на который была приглашена вся больница.   Дежуривший в этот день Юра Кринский очень хотел попасть на этот приём и упросил Орлова разрешить мне отдежурить за него. Орлов согласился и я стал впервые ответственным дежурным хирургом в московской больнице. Дело это было не такое простое, как могло показаться с первого взгляда - одной оперативной техники и умения диагностировать было мало-нужно было научиться взаимодействовать с скорой помощью, милицией. На скорой помощи у меня было много друзей и я позвонив им просил Жору Амбатьело или Виктора Дагаева направить в Бауманскую больницу больного с прободной язвой или терминального больного с тяжёлой травмой, и они выполняли мои просьбы.   В то время дежурный хирург выполнял обязанности травматолога, уролога, гинеколога, нейрохирурга. У меня всё это неплохо получалось, и на утреннюю конференцию я приходил удовлетворённый. Я всерьёз занялся реаниматологией, и на моих дежурствах редко не было тяжёлой травмы - уличной, поездной, бытовой. В конце концов результаты стали хорошими, и Неговский решил создать на базе нашей больницы реанимационный центр. Из этого ничего не вышло из-за упрямства нашего главного врача - для центра нужны были палаты, и Орлов упёрся и не захотел их выделить. Неговский организовал великолепный центр в Боткинской больнице, прекрасно оснастил его, и Орлову пришлось кусать себе локти   Сидение моё в поликлинике закончилось и меня вернули на 5 хирургию. Безоблачное существование моё было нарушено по моей вине, если это можно было назвать виной. Я выступил на партийном собрании и рассказал всё, что я думаю по поводу организации хирургической работы в больнице - по поводу принципа ротации хирургов по всем отделениям, четырёхчасового рабочего дня и бесплатных дежурств, госпитализации больных с пищевыми интоксикациями в хирургические отделения, отсутствия анестезиологической службы, отсутствия реанимационной аппаратуры. Н.Г. Орлов был уязвлён в самое сердце, его прихвостни и в первую очередь Барышникова подняли вой, и я стал лидером оппозиции.   В это время в больницу пришли очень толковые молодые ребята - Саша Ермолов, Саша Гринберг, Веня Лирцман, Юлиан Рабинович, Алик Аксельрод. Они горячо поддерживали меня, и "младотурки" стали серьёзной силой с которой не могла не считаться администрация больницы. Орлов начал делать попытки примирения, однако ничего не меняя в организации работы. Кончилось это тем, что Юра Кринский организовал отделение неотложной хирургии в 4 Градской больнице, и с ним ушёл туда Ермолов, Юлиан Рабинович ушёл в ВНЦХ зав. оргметодотделом, Веня Лирцман ушёл на кафедру травматологии в Стоматологический институт, Алик Аксельрод на кафедру анестезиологии ЦИУ. Орлов опасаясь, что я последую их примеру сделал меня заведующим операционным отделением. Это назначение порушило мои хорошие отношения с Ириной Серафимовной Васильевой, она решила, что если я работаю в её отделении, то она получает приоритетное право на плановую операционную.   Я так не считал и распределял операции по справедливости. Я пытался уговорить Н.Г. открыть ещё одну операционную, сделав её экстренной и разрешить организовать реанимационную палату. Он был непреклонен. В 1963 году Орлов назначил меня заведующим гнойным хирургическим отделением, разрешив мне госпитализировать туда оперированных мной по дежурству больных. Тут взвыли и Васильева и Барышникова. В конце концов мне всё это надоело, и я пришёл к Орлову и сказал ему, что буду искать себе место. Николай Григорьевич попросил меня подождать пару дней, поехал в Горздрав и привёз оттуда приказ о закрытии гнойного отделения в нашей больнице и организации на его месте чистого хирургического отделения заведующим которого он назначил меня. Ординаторами ко мне пошли Маргарита Самойловна Лейкина и пришедший в больницу Исаак Давидович Клейнер. Они полностью разделяли мои взгляды, и работали мы душа в душу.   Отец работал в институте научно-технической информации старшим научным сотрудником, много реферировал и неплохо по тем временам зарабатывал. Жизнь нашей семьи потихонечку налаживалась. Переехав в новую квартиру, мы купили мебель, я приобрёл радиолу и продолжил собирать фонотеку. Всё свободное время я проводил с друзьями - Юрой Голубчиным, Кассилями. Мы часто собирались и жили весело. Несколько раз в месяц Кассили и я бывали в Большом зале консерватории, не пропуская ни одного интересного концерта. Очень часто мама и я бывали на Сивцевом Вражке. У Лены было уже двое детей - сын Коля и дочь Оля - красавица районного масштаба, как мы её называли. В квартире жила Елена Петровна - старинная приятельница Ольги Георгиевны и Гаврил Гаврилович Владимиров - дядя Ганя. Елена Петровна работала в МОНИАГе, а дядя Ганя был директором Госконцерта СССР.   Елена Петровна обожала Колю. Лена воспитывала детей, а её муж Дима Рыжков был научным сотрудником института химической физики и увлекался спортом. Кончилось дело тем, что Дима оставил науку и занялся спортивной журналистикой, став известным репортёром, а потом и одним из руководителей газеты "Советский спорт". Мы очень любили бывать на Сивцевом. Иногда из Женевы или Нью-Йорка приезжал Олег Богомолец работавший в ООН, встречи эти были радостными, ибо все дружеские чувства сохранились в первозданном виде. Собирались старые друзья Богомольцев - Самойловы, Читаевы, Малышевы. Одна из таких встреч закончилась трагически - Николай Гурьевич и Вера Александровна простились и уехали домой - они жили в академическом доме на Ленинском проспекте напротив 1 Градской больницы. Примерно через час раздался телефонный звонок, подошёл Олег. Звонили из 1 Градской больницы - Николай Гурьевич умер в троллейбусе от остановки сердца. Олег и папа поехали в больницу.   На долю Веры Александровны выпали одни несчастья - тяжело заболел её сын Саша, талантливый математик. Он женился на своей однокласснице, у них родилась дочь Ксения. Саша увлёкся бионикой и был одним из самых любимых и способных учеников академика Гельфанда. Дима, сын Николая Гурьевича от первого брака повёл себя не лучшим образом, и бедной Вере Александровне пришлось перенести такое, чего не пожелаешь злейшему врагу. Не выдержав Вера Александровна заболела и умерла. Через несколько лет умер Саша. В доме Богомольцев в годы Войны появилась Верочка Фролова - девочка перенесшая ленинградскую блокаду и чудом оставшаяся в живых.   Богомольцы жили на два дома, и у них было две домработницы - Катя Ракогон, которая уезжала с семьёй в Киев и Верочка остававшаяся в Москве. После Смерти Ольги Георгиевны Верочка окончила педагогический техникум и стала работать воспитательницей в детском саду. Она получила комнату и переехала туда, но всё свободное время проводила на Сивцевом. Она была человеком удивительных душевных качеств, добрая, отзывчивая, доброжелательная. Мы все очень любили её. Судьба её трагична. Однажды она приехала в гости к Саше Читаеву. Во время ужина на стол поставили банку маринованных грибов, банка была закатана. Грибы ела Верочка и Ксения, дочь Саши. Дома Верочке стало плохо, и она позвонила мне. Я поднял трубку и услышал словесную окрошку - у неё развились нарушения речи. Я не мог ничего понять и повесил трубку. Соседи вызвали скорую помощь, и её отвезли в 7 больницу с нарушением мозгового кровообращения. Ксении так же стало плохо и её увезли в детскую больницу, где её удалось спасти.   Утром мне позвонила Анна Александровна Самойлова и рассказала, что Верочка в тяжёлом состоянии находится в больнице. Я позвонил в неврологическое отделение и разговаривал с зав. отделением. Она сказала, что клиника не укладывается в инсульт, и меня осенило-это был ботулизм. Я сказал о этом заведующей. Верочку на реаномобиле перевезли в Боткинскую больницу, в бароцентр, но было уже поздно, и она погибла. Её Смерть была тяжёлым ударом для всех нас. Только потом я вспомнил телефонный звонок и понял, что звонила Верочка, ей нужна была помощь, но речь у неё была нарушена, и я ничего не понял.   В 1961 году Олег вернувшийся из Нью-Йорка приехал в Москву с Катей, своей дочерью. Я знал её девочкой в годы Войны. Она выросла с тех пор и превратилась в красавицу, очень похожую на Ольгу Георгиевну - такое же прелестное лицо, такой же завораживающий голос. Характер у неё был очень решительный, и всего, что она хотела она добивалась. Через два дня я ни о ком кроме неё и ни о чём не мог думать. Мы бродили по Москве, она приходила ко мне в больницу на дежурства, мы ездили на дачу к Кассилям в Снегири. Однажды гуляя в Нужниках мы зашли в кино и посмотрели "Римские каникулы". Вышли мы из кинотеатра под огромным впечатлением от фильма, я не мог отделаться от чувства, что этот фильм о нас - Киевская принцесса приехала на каникулы и влюбилась и заставила себя полюбить. Каникулы окончились, и я проводил её в Киев. Мы переписывались, но будущее было в тумане.   17 ноября, в свой день рождения, придя с работы домой я увидел Катю - она приехала отпраздновать его со мной. Она провела несколько дней в Москве, я считал оставшиеся до её отъезда часы и думал о том, что время бежит слишком быстро. Катя уехала, письма приходили каждый день и 31 декабря она приехала встретить со мной Новый год. Встречали мы его у Кассилей. На вокзале Катя сказала мне, что бы я учил украинский язык. На мой вопрос - зачем? она сказала, что выйдет за меня замуж. "Приезжай в Киев в марте на мой день рождения", - сказала она мне. Поезд ушёл, и я отправился к Кассилям и рассказал Володе и Вере, что я женюсь. "Когда?" спросил Володя. "В марте". "Смотри, Юрка, - сказал мне мой мудрый друг, эти два месяца могут принести тебе большие разочарования". Приехав в Киев на день рождения Кати я понял, что Володя был прав. Всё изменилось, и не в мою пользу. Летом Катя приехала в Москву с Димой Березовским, своим будущим мужем.   Эта история не прошла бесследно для меня. С Катей мы остались друзьями, иногда встречаемся во время её редких приездов в Москву, но о прошлом не говорим. Смотря "Римские каникулы", я вспоминаю лето 61 года - сказка - она и есть сказка, даже если у неё хороший конец. Летом 1961 года у мамы случился инфаркт. Перенесла она его тяжело, но вылечилась, и её поставили на ноги. Но окончательно мама так и не оправилась. В 1966 году у неё был второй инфаркт, после которого до конца жизни она была инвалидом. Отец перешёл работать в лабораторию реаниматологии и стал Учёным секретарём и секретарём партийной организации. Годы работы в лаборатории были годами его научного расцвета. Он занялся патологией печени развивающейся в период умирания организма и достиг в этой области впечатляющих результатов. Он печатался в научных журналах, выступал с докладами на съездах и конференциях.   Однажды на имя Академии медицинских наук пришло приглашение отцу на конгресс в Италию, где он должен был сделать один из программных докладов. Академия ответила отказом, тогда устроители конгресса, видимо хорошо знакомые с нашими порядками сообщили, что берут на себя все расходы. Академия предложила отцу сообщить итальянцам, что он болен, и с его докладом поедет другой. Он отказался.   В больнице Баумана было прекрасное приёмное отделение. Нужно отдать должное Н.Г. Орлову - организатор он был отличный. В приёмном отделении всё было сделано по правилам - смотровые, операционная, перевязочная, гипсовая, санитарный блок. Ни один больной не поступал в больницу не пройдя санитарную обработку, при необходимости там можно было остановить кровотечение, вправить вывих, обработать ожог. Я сразу обратил внимание на толстого мальчика - санитара Фиму Удовского. Он был интеллигентен, очень добродушен и медицински грамотен. Окончив школу он подал документы в 2 Мединститут, но не добрал на экзамене всего лишь одно очко. Фима пошёл работать санитаром в нашу больницу и на следующий год пошёл вновь сдавать экзамены. Результат был тот же. Подготовлен он был блестяще, но приёмная комиссия каждый раз спотыкалась о его фамилию. Он был упорен и на шестой раз всё-таки поступил в институт, блестяще его окончил, окончил клиническую ординатуру, поступил в аспирантуру к Ю. Е. Берёзову и защитил кандидатскую диссертацию ещё до окончания аспирантуры.   Саша Ермолов к тому времени защитил докторскую диссертацию и был вторым профессором у Берёзова. Фиму он знал и любил и Берёзов, и он сделали всё для того, что бы оставить его ассистентом на кафедре 2 мед. институте, в котором работали вожди антисемитов профессора Иванов и Терновский стоял насмерть, но в это время Саша стал заместителем председателя Учёного Медицинского Совета Минздрава СССР и Ефима утвердили ассистентом Берёзова. После Смерти Берёзова кафедру занял профессор Буянов. Саша Ермолов был избран на кафедру хирургии в ЦИУ и просил Фиму перейти к нему. Документы в ЦИУ были поданы, но тут против была Ковригина, бывший Министр Здравоохранения и паскудная баба. "Александр Сергеевич, говорила она Саше, вокруг так много талантливых русских людей, а Вы ломаете копья из-за какого-то Удовского"   Но Саша добился своего, и Ефима приняли в ЦИУ. Большая битва разгорелась из-за присвоения ему звания доцента, но и тут Саша добился своего. Он взял себе под клиническую базу 53 больницу, и вскоре эта кафедра стала одной из ведущих в Москве. Я дважды проходил курсы усовершенствования на этой кафедре и был восхищён блестящей постановкой лечебной и учебной работы там. Ефим был правой рукой Саши. Его работоспособность поражала, казалось, он жил в больнице. Он много оперировал, входил в группу специалистов - консультантов при Министре Здравоохранения, много летал по Союзу. Я прослушал курс его лекций и был потрясён его эрудицией, глубоким знанием материала. Его любили все соприкасавшиеся с ним люди. Меня с ним связывала многолетняя дружба, свои первые шаги в хирургии он сделал у меня в отделении - я брал его на операции ассистентом, он делал на моих дежурствах первичные обработки ран. У меня есть несколько статей сделанных в соавторстве с ним. Мы с ним вместе пережили много побед и поражений в период становления реанимационной службы в нашей больнице. Человек весёлый и остроумный, он был автором и исполнителем многочисленных розыгрышей, не всегда впрочем безобидных.   Однажды в моём отделении умер отец нашего врача - Яши Цацкиса, старый ортодоксальный Еврей. Утром я спросил у дежурной медсестры отправила ли она труп в Морг. " Какой труп - спросила она меня - никакого трупа у нас в отделении нет. "Я был в недоумении и отчаянии и не знал, что мне делать. В это время пришёл Яша и сказал мне, что он увёз труп отца домой и что Орлову он всё объяснит сам. Тем дело и кончилось. Правду я узнал через 25 лет. Оказывается Яша обратился к Фиме и попросил его помочь. Дело было ночью, Фима вышел на Госпитальную площадь, поймал такси, объяснил таксисту ситуацию, и тот за соответствующее вознаграждение согласился отвезти труп в Перово, где жил Яша. Труп одели, посадили в машину и поехали. Таксист желая поскорее избавиться от такого пассажира гнал с большой скоростью. Н а шоссе Энтузиастов, пустынном в это время, они услышали звук милицейской сирены и увидели мигалки стремительно догонявшей их машины. Они решили, что это ГАИ преследует их за превышение скорости и зримо представили себе, что сейчас начнётся. Но машина обогнала их и ушла вперёд. Таксист материл их, себя, милицию. Но всё обошлось.   Второё случай был веселее. Мы снимали дачу в Мамонтовке, и я возил туда продукты, для чего у меня был большой портфель. Однажды накупив продукты я с трудом довёз их до дачи, портфель был чудовищно тяжёлым. Выгрузив их дома я обнаружил на дне портфеля чугунную лапу весом килограмм в десять. Я вспомнил, что у Фимы есть такой же портфель, не поленился привезти лапу в Москву и сунул её в портфель Фиме. На следующий день при встрече он поднял большой палец и показал мне, что он по достоинству оценил мои ответные действия.   Три года тому назад мы проводили его в последний путь - он умер от обширного инфаркта миокарда. Фима был из тех людей, которых не нужно ни о чём просить. Достаточно было изложить существо дела, как в его мозгу срабатывал механизм позволяющий ему выбрать наиболее оптимальный вариант помощи. Удивительной доброты и души был этот огромный, всегда улыбающийся человек. На его похороны собралась вся хирургическая Москва. Он, смеясь, рассказывал истории происходившие с ним.   Однажды, ещё в советские времена, он приехал с комиссией проверять здравоохранение Грузии. Как водится, дорогих гостей встретили с грузинской широтой и размахом после чего у Ефима наступило расстройство кишечника и при приезде комиссии в очередную больницу или клинику он первым делом бежал в туалет. "Да - говорили грузины -сразу видно знающего человека, первым делом идёт осматривать туалеты, а затем уже всё остальное. Такого не проведёшь!" Стоить ли говорить о том, что все туалеты в ещё не обследованных больницах подверглись капитальному ремонту. Один из его учеников эмигрировавший в Америку и хорошо там устроившийся пригласил Фиму в гости. Это было в начале Перестройки, когда доллар меняли по 67 копеек за 1 и ему в Госбанке выдали 349 долларов. Он слетал в Америку, пробыл там месяц, слетал из Нью-Йорка в Майами и обратно и привёз с собой в Москву 340 долларов.. Ему просто не давали тратить деньги.   В Майами он познакомился с другом Володи Кассиля и моим другом Оскаром Франкфуртом, давно уехавшим в США и ставшим там весьма состоятельным человеком. К сожалению Фима не знал этого и в разговоре с Оскаром не упоминал наши имена. Рассказывая о своём посещении Майами он сказал, что он попал в гости к богатому меценату, обожающему и собирающему русский авангард, выходцу из России. "Держу пари, что я знаю у кого ты был в гостях. У Оскара Франкфурта". Фима вытаращил на меня глаза. В тот же вечер он позвонил в Майами Оскару и рассказал ему о том, что оказывается у них есть общие знакомые. Оскар расстроился, он любил Володю и меня и был бы рад поговорить о нас с приехавшим из Москвы человеком. Оскар Франкфурт сам по себе человек замечательный. Он сын Сергея Франкфурта - известного партийного и хозяйственного деятеля 30 годов расстрелянного в годы Сталинских репрессий, мать его была арестована и отправлена в лагерь.   Оскар рос один, окончил школу вместе с Володей и с ним же в одной группе учился в мединституте. Человек способностей исключительных он увлёкся патологической физиологией и за год сделал и защитил кандидатскую диссертацию. Он не мог никуда устроиться на работу из-за своей фамилии. В конце концов его взял к себе в новую лабораторию академик Эмануэль, который работая в институте химфизики выдал идею о том, что перерождение нормальных клеток в раковые происходит по законам цепных реакций. Он организовал лабораторию и взял туда Оскара. Оскар за полтора года сделал и защитил докторскую диссертацию, став самым молодым доктором наук в стране.   Эмануэль быстро остыл ибо у него было много идей не столь бредовых, лабораторию закрыли и Оскар остался без работы. Он подавал документы куда только было возможно, но всюду ему отказывали в приёме на работу. Тогда он подал документы на выезд и улетел в США с чемоданчиком в котором были рубашки и несколько полотен картин авангардистов купленных за бесценок. Через год в американских журналах появились многочисленные статьи по экспериментальной онкологии принадлежавшие его перу. В Америке он женился на Женщине-иммунологе, они переехали в Майами и организовали фирму по производству иммунных сывороток. Дело у них пошло и Оскар стал богатым человеком.   Он купил себе дом в котором был в гостях Ефим, на которого, кроме гостеприимства хозяев, неизгладимое впечатление произвела ванна -джакузи, в которой он полоскался. У нас в последнее время много говорят о утечке мозгов из России. Оскар не собирался уезжать из страны, так же, как не собиралась уезжать Белла Давидович, выдающаяся пианистка. У неё был назначен концерт в Голландии, и она просила выдать ей заграничный паспорт. Как это и было принято в те времена, с выдачей паспорта тянули до момента отлёта самолёта. В Шереметьеве Белле сообщили, что поездка ей не разрешена, т.к. её сын Дима Ситковецкий находился в Америке. Он уехал туда в связи с болезнью крови и проходил курс лечения болезни от которой умер его отец.   Предлог для отказа в выдаче паспорта был надуман т.к. Белла могла уехать из страны легальным путём. Она была так оскорблена этой возмутительной историей, что подала заявление в ОВИР и уехала в Америку. Наша страна потеряла великую пианистку. Несколько лет тому назад она приезжала вместе с Димой в Москву, и они дали концерт в Большом зале консерватории. Я не знаю, поняли ли власть имущие кого потеряла Россия, но присутствующие в зале зрители поняли это и проводили артистов бурей аплодисментов.   Случилось так, что я был два раза на исполнении 13 симфонии Шостаковича в Большом зале консерватории. Референт ЦК КПСС Апостолов умер на репетиции, исполнение её запрещали, потребовалось вмешательство Хрущёва, что бы симфонию разрешили исполнить. Вначале планировалось транслировать первое исполнение по Телевидению, и это было объявлено и Телевидение установило камеры в зале, но в последний момент трансляция была запрещена. Певец Гмыря не постеснявшийся в Виннице петь перед Гитлером отказался принять участие в исполнении "жидовской" музыки и басовую партию исполнял Артур Эйзен. Успех 13 симфонии был ошеломляющий, впечатление от её исполнения можно было сравнить с реакцией на прочтение "Архипелага" Солженицина, и после второго исполнения на следующий день она была запрещена на годы.   В начале 60 годов в Москве возникла проблема с лечением отравлений различными ядами. Отравлений было много -- суррогатами алкоголя, барбитуратами, жидкостью для мытья стёкол - да мало ли что пили спивающиеся люди. Занимались лечением этих больных терапевты, в каждом приёмном отделении висела таблица отравлений с указанием антидотов. Но большая часть больных поступала в терминальном состоянии и не могла рассказать, что послужило причиной отравления.   Анализ содержимого желудка, крови на наличие тех или иных ядов занимал много времени и не мог оказать влияния на исход - он, как правило, был смертельным. Мне пришла в голову мысль, что у больных с отравлениями так называемыми неизвестными ядами нужно наряду с причиной лечить и следствие — методами реанимации, к тому времени хорошо известными и отработанными - лечить нарушения дыхания, сердечной деятельности, поражения почек и печени, заниматься дезинтоксикацией не только промываниями желудка, но и обменными переливаниями крови.   Поскольку Центр лечения отравлений в институте им. Склифасовского в то время не был создан, я решил провести эту работу у себя в отделении. Я договорился с своими приятелями в оперативном центре скорой помощи и отравленных повезли в 29 больницу. Первые же случаи подтвердили правильность моей идеи. Мы вывели из состояния клинической Смерти больную с отравлением пахикарпином, спасли нескольких больных с тяжёлыми отравлениями барбитуратами. Самое главное в этой методике было то, что она по сути дела являлась хирургической - в процессе реанимации приходилось обнажать вены и артерии, делать трахеотомии, гастротомии.   Особенно тяжело нам пришлось с отравлениями фосфорноорганическими соединениями - хлорофосом, тиофосом, карбофосом. Эти очень токсичные вещества были в широкой продаже, применялись в быту и сельском хозяйстве. Антидоты были - оксимы, но они были засекречены и применялись только в армии. У нас кроме атропина, вводимого в гигантских дозах, антидотов не было. Как только заканчивалось действие атропина вновь возникала клиника смертельного отравления.   Иногда нам удавалось спасти этих ранее безнадёжных больных, но последствия клинической Смерти оказались тяжёлыми - у возвращённых к жизни людей впоследствии возникали тяжёлые нарушения психики, и их приходилось передавать психиатрам. В общем за год нам удалось собрать 148 случаев отравлений и написать пару хороших статей в медицинские журналы. Но в это время Дагаев открыл центр по лечению отравлений в институте им. Склифасовского, и мы прекратили работу с этой группой больных.   Отец уговаривал меня использовать этот материал для кандидатской диссертации, но я, считая, что реализовать кандидатское звание мне не удастся, не хотел терять на это время. Конечно, я был не прав, но упущенного не воротишь. Н.Г. Орлов который и слышать не хотел о открытии новой операционной и реанимационной палаты и о создании анестезиологической службы был впечатлён статьями в различных медицинских журналах, которые пошли из нашей больницы понял, что сопротивляться новому не стоит, рискуешь остаться далеко позади всех, и однажды вызвав меня к себе сказал, что он разрешает у меня на отделении переоборудовать помещение под экстренную операционную и из одной палаты сделать реанимационную и дал деньги на приобретение аппаратуры.   Работа закипела. Эту новость не все встретили с радостью, пошли разговоры, что экстренная операционная на первом этаже будет оторвана от операционных на четвёртом и пятом этажах и к Орлову зачастили недовольные, не хотевшие, что бы молодёжь приобрела в больнице слишком много власти, но Николай Григорьевич не обращал на эти разговоры никакого внимания. Единственным врачом в больнице владевшим эндотрахеальным наркозом был я, и, если кому ни будь из хирургов хотелось оперировать под современным наркозом, то ему приходилось обращаться ко мне. На моих операциях давать наркоз было некому, и я переделал аппарат "искусственный кашель" и присоединил его к наркозному аппарату "Красногвардеец"- получился примитивный дыхательный аппарат с помощью которого можно было давать наркоз с управляемым дыханием.   Однажды во время дежурства привезли больного с прободной язвой у которого время прошедшее с момента перфорации и длительный язвенный анамнез позволяли сделать ему резекцию желудка. Я заинтубировал его, ввёл в наркоз, присоединил к наркозному аппарату, к наркозному аппарату присоединил дыхательный аппарат, у этого сооружения села Люся Русакова, очень грамотная медсестра и по моей команде начала вводить больному мышечные релаксанты. Сам я помылся, намыл Фиму и мы сделали резекцию желудка. Анестезиологическая служба в стране находилась в то время в стадии становления, и наше сообщение, представляющее практический интерес, было напечатано в журнале"Хирургия. " После этого мы приобрели ещё три аппарата "Искусственный кашель", я приспособил их к наркозным аппаратам, и я наловчился давать наркоз с автоматическим управляемым дыханием сразу на двух столах.   Дежурил я очень много, 12-15 раз в месяц. Меня радовала самостоятельность, накапливался опыт, я начал расширять объём оперативных вмешательств, начал внедрять хирургию внепечёночных желчных путей в практику дежурной службы. Сейчас это делается повседневно и если дежурный хирург при наличии показаний удалит желчный пузырь, дренирует общий желчный проток ему в вину это никто не поставит. Но 35 лет тому назад эти идеи многим казались крамольными, и внедрение их в повседневную практику не происходило без борьбы. Особенно усердствовали в этом направлении заведующие хирургическими отделениями Васильева и Барышникова - первая потому, что не хотела уступать хирургической молодёжи свои позиции, вторая по хирургической малограмотности.   Но новые идеи пробивали себе дорогу повсевместно, и пришлось с этим смириться. На базе моего отделения начал работать Николай Николаевич Каншин - ученик Петровского, назначенный заместителем Главного Хирурга 4 Управления, заведующий хирургическим отделением Кремлёвской больницы. По существовавшему в Кремлёвской больнице порядку "контингент" оперировали приглашённые консультанты - Петровский, Розанов, Савельев - врачи отделения ассистировали на операциях. Для того, что бы они не теряли квалификацию решено было на базе городской больницы организовать своего рода отделение повышения квалификации.   Заместителем начальника 4 управления Минздрава СССР назначили Валентина Андреевича Савенко, ученика Льва Захаровича Франк -Каменецкого, работавшего до этого назначения заместителем Министра здравоохранения Таджикистана. Он отвечал в Главке за повышение квалификации врачей и за внедрение новых технологий в практику клиник Кремлёвской больницы. Однажды он вместе с Николаем Николаевичем Каншиным и группой сотрудников управления приехал в нашу больницу для решения ряда вопросов связанных с работой врачей Кремлёвской больницы на нашей базе.   Когда я вошёл в кабинет Главного врача произошла немая сцена - увидев меня Валентин Андреевич не видевший меня 12 лет бросился ко мне, мы обнялись. У Зацаринской глаза вылезли из орбит при виде этого. Те несколько лет, которые мы проработали с Николаем Николаевичем были очень полезны для всех нас, мы приобщились к современной хирургии. С Николаем Николаевичем у меня сохранились очень хорошие, тёплые отношения, и, встречаясь с ним на заседаниях хирургического общества и на конференциях в институте им. Склифасовского, где он заведует отделом. мы все гда вспоминаем о времени, когда мы работали вместе.   В 1963 году 4 Управление решило сосредоточить все свои учебные подразделения в 51 больнице и Н. Н. Каншин ушёл с своей клиникой туда. В нашу больницу пришла кафедра хирургии Стоматологического института возглавляемая профессором Борисом Эдмундовичем Линдбергом. Он был стар, активной хирургической деятельностью не занимался и никакого влияния на организацию работы в больнице оказать не мог, пришедшие с ним ассистенты занимались только учебной работой. Вскоре Линдберг заболел и умер. Кафедру возглавил профессор Павел Осипович Андросов, ученик Сергея Сергеевича Юдина. Человек он был неординарный. и я хочу о нём рассказать.   Я был знаком и дружил с его дочерью Тамарой, мы вместе работали в больнице Боткина. Тамара была умницей, прекрасным думающим врачом, отличным хирургом. Она влюбилась в моего товарища Сашу Немого работавшего в урологической клинике А.П. Фрумкина. Саша полюбил Тамару и просил её стать его женой. Когда Тамара рассказала о этом своему отцу он запретил Тамаре встречаться с Сашей и заявил, что никогда не допустит того, что бы у его внуков была примесь жидовской крови. Тамара послушалась отца.   Через пару лет она вышла замуж за нашего аспиранта Колю Батищева и после защиты им диссертации уехала из Москвы. Саша спустя несколько лет женился на Циле Гудынской - Цильке гормонистке (она занималась гормонами), заведовал отделением в институте урологии у профессора Лопаткина. Несколько лет тому назад он вместе с семьёй эмигрировал в Израиль. Муж Тамары умер, и она с детьми вернулась в Москву и стала работать на кафедре хирургии в 67 больнице. Несколько лет тому назад мы случайно встретились с ней на Мясницкой. Рассказывая о себе, Тамара разрыдалась, она до сих пор любит Сашу и не может себе простить, что позволила отцу сломать свою жизнь.   Павел Осипович Андросов был неотёсанным деревенским мужиком и ни высшее образование, ни профессорское звание ничего не изменили в его имидже. У него был только один дар полученный им от Бога - волшебные руки позволившие ему стать великим хирургом. Я очень много ассистировал ему на различных операциях и могу сказать, что с Павлом Осиповичем в хирургической технике не мог сравниться никто. Его операции были необычайно красивы, виртуозны, его хирургический язык, в отличие от дарованного природой, отличался изысканностью и утонченностью. Этот плебей в жизни в хирургии был аристократом, лордом если хотите, и равных ему не было.   Почему-то всех Женщин он называл Машками. Сцена в операционной - на операционном столе спиной к Андросову сидит голая немолодая Женщина, которой он делает спинно-мозговую анестезию. "Ты где Машка работаешь?" - спрашивает он. "В Университете, профессор". "А кем ты Машка работаешь в Университете?" - продолжает Андросов виртуозно вводя иглу в спинно-мозговой канал. "Кафедрой заведую" - отвечает"Машка". Лысина Андросова багровеет, кажется его проняло.   В середине 60 годов Павел Осипович вместе с Герой Кулаковым объехали весь мир с выставкой советских сшивающих аппаратов. Андросов проводил показательные операции с применением этих аппаратов. В Японии профессор Накаяма пригласил его в свою клинику и просил его сделать две операции на желудке - одну с применением аппаратов и вторую без них. Павел Осипович продемонстрировал такую оперативную технику, что сдержанные японцы устроили ему овацию.   Приехав в нашу больницу после одной из таких поездок он пришёл в ординаторскую, где сидели наши дамы, и сказал:"Посмотрите Машки, что я привёз", - тут он спустил брюки и продемонстрировал импортные трусы расписанные порнографическими сюжетами. Дамы восклицали:"Какой ужас !", но глаз не опускали. Произведенным эффектом он был очень доволен. Да, простоват был Павел Осипович. Со мной у него были хорошие отношения, я видел в нём великого хирурга, до остального мне не было дела.   Антисемитизм у него был дремучего свойства, кондовый, деревенский, в отличие от Юдина и Очкина, подводивших под свои убеждения теоретическую базу. Доживи они до наших дней, они бы украсили своим присутствием общество "Память", Андросов бы примкнул к Баркашову.   Умер Павел Осипович в начале восьмидесятых годов, вероятно от инфаркта миокарда, дома, в больницу он себя отвезти не позволил. За несколько дней до Смерти он сказал Тамаре:"Я святой человек, умру на Пасху". Так оно и произошло, умер Павел Осипович в Пасхальную ночь. После его Смерти на кафедру был избран Роман Тихонович Панченков, который перевёл свою клинику в 36 больницу где он проработал до своей безвременной кончины. В   1962 году я предпринял попытку перейти в Боткинскую больницу, где открылась вакансия. Я был в Боткинской и встретил Бориса Сергеевича, и он сказал мне, что хочет, что бы я подал документы на конкурс и он будет поддерживать мою кандидатуру.   Документы я подал... Оглавление   www. pseudology. org