Переводчик Джон Галепено
Отпечатано в Англии. Бристоль, типографская компания Бартон манор – Ст. Филипс, 1973 год
Борис Фёдорович Соколов
На берегах Невы
Часть 4
Слов ещё недостаточно

Русская армия была истощена и измотана. Три года кровавой бойни, в результате которой лучшие полки были уничтожены германской армией, не оставили русским никаких сил. Однако фронт ещё держался, дисциплина была строгой, солдаты находились в окопах и делали периодические вылазки. И тут наступил 1917 год, Февральская революция и падение династии Романовых. В книгах говориться, что коммунисты сделали эту революцию – в этом нет и частицы правды.

Ленин был в Швейцарии, Троцкий в Америке а Сталин - в Сибири, и никакой действующей коммунистической партии не было ни в Петербурге, ни в других частях России. Февральская революция была самопроизвольной, в том смысле, что она она не была организована политической партией, которая в последующем пришла к власти.
 
В действительности, Линде, мой друг детства, оказался настоящим героем этой революции. (Прим. пер. Линде Фёдор Фёдорович (1881-1917) Член исполкома Петроградского совета. Меньшевик-интернационалист. Один из организаторов солдатских демонстраций в Февральскую революцию. Комиссар Временного правительства на Юго-Западном фронте. Специалист по математической логике. Убит в ночь на 24 августа 1917 года. Герой стихотворения О. Мандельштама "Когда октябрьский нам готовил временщик…" (1917) и прототип комиссара Гинце в "Докторе Живаго" Б.Пастернака.
 
Биографические сведения из мемуаров Виктора Шкловского "Ешё ничего не кончилось…" М. 2002. Стр. 399).

* * * *

Я не видел Линде более двух лет, но я много читал в газетах о его драматической революционной деятельности. Когда заваривалась вся эта каша, которая впоследствии получила название Февральской революции, он служил в Петербурге сержантом Семёновского полка. В самый критический момент, когда на улицах Петербурга казаки и полиция уже брали верх над инсургентами, Линде взял на себя руководство Семёновским полком, и переломил ход событий. В одном из последних писем ко мне он живо описал эти события:

"Я не знаю, что со мной приключилось. Я лежал на кровати в казарме и читал книгу Джона Холдейна (английского биолога). Я нашел книгу интересной, хотя местами плохо сбалансированной. Я был так увлечен, что сначала не расслышал криков и шума с улицы. Пуля пробила стекло недалеко от меня. Я пришёл в ярость: "Что, в конце концов, там происходит?" – спросил я солдат. "Выгляни в окошко", – сказали они мне. Я выглянул – там была свалка: казаки стреляли в невооружённую беззащитную толпу, хлестали их нагайками и топтали лошадьми. Картина настолько отличалось от состояния моего ума, когда я анализировал Холдейна, что я был потрясён. И затем я увидел девушку, которая старалась убежать от казака, но она бежала медленно и после сильного удара оказалась под ногами лошади и закричала. Это был крик, который толкнул меня. Я вспрыгнул на стол, это был огромный дубовый стол, и закричал диким голосом: "Друзья, друзья…! Через несколько минут я был окружён сотнями удивленных и сконфуженных солдат. "Да здравствует революция!" – орал я снова и снова. "В ружьё! К оружию! Вышвырнем казаков! Они убивают невинных людей, наших братьев и сестёр!". Потом они сказали, что что-то было в моём голосе такое, что было трудно устоять. Как в бреду, я бросился к оружейной и раздал винтовки. "Все на улицу! За мной!" – они последовали за мной, понятия не имея, а собственно, в силу каких полномочий я тут распоряжаюсь. Они просто побежали за мной. Наш полк имел тогда около шести тысяч человек. Они все бросились за мной против казаков и полиции. Мы убили несколько человек, а остальные отступили. Затем я повёл полк в казармы Преображенского полка, и они тоже присоединились к нам. К полуночи всё закончилось, и революция победила. Царское правительство было сброшено, а я уже в ту же ночь опять дочитывал Холдейна".

Как только было составлено коалиционное демократическое правительство, Линде дали звание капитана и направили политическим комиссаром в 13 армию. Это последнее, что я от него слышал.
В апреле Ленин и триста товарищей прибыли в Петербург через линию фронта на специальном поезде по разрешению немецкого командования. А в мае Троцкий прибыл на пароходе "Кристианафьйорд", груженым оружием и тремястами боевиков из Нью-Йорка. За ними стояли совершенно неограниченные деньги.
 
По прибытии Ленин призвал к незамедлительному миру. Этот призыв был естественно широко распубликован продажной прессой и достиг фронта. Это было начало разложения армии - разложение, вызванное не германской армией, а коммунистами, которые послали своих агентов почти в каждую дивизию. Двое-трое коммунистов могли создать серьёзные волнения в различных местах целой армии. Однако демократическое правительство Керенского запретило поддерживать дисциплину и приказало избегать конфронтаций! Керенский послал политических комиссаров увещевать солдат посредством слов. Одним их таких комиссаров, назначенных Керенским, был Линде.

* * * *

Я осматривал больного. Он был совсем молодым солдатом, не более двадцати лет: лунообразное, чистое лицо и почти белые волосы. Он был в полубессознательном состоянии, температура была за 42 градуса. Я продиктовал сестре: "тиф, осложнённый гипертермией. Возможно уже проблемы с почками – геморрагический нефрит. Проверьте его кровь и мочу".
Сестра была новенькой, и это был её первый пациент с тифом. Однако у неё ни один мускул на лице не дрогнул, как будто она не боялась. "Да, доктор".
Что-то в её голосе, подсказало мне, что она смертельно боится заразиться, но старается всеми силами не подать виду. Я взял кровь и мочу сам.

- Откуда его привезли?

Она проверила книгу и ответила:

- Из 443-го полка.

Я был очень расстроен этой информацией. Этот полк только недавно был придан 13 армии, а до этого стоял в Литве. Эпидемия тифа, свирепствовала там в войсках. Эпидемия эта была довольно подозрительной.

- Кто их полковой врач?
- Я думаю, это доктор В.

Это, тоже были неутешительные новости. Доктор В. только недавно окончил Самарский медицинский институт. У него не было никакого опыта работы с инфекционными болезнями, и он открыто признавал это. Я пожал плечами и проворчал:

- Я должен ехать к нему и говорить об этом случае. Позвоните ему и предупредите, что я скоро к нему наведаюсь.

Наш госпиталь находился в маленьком городке под названием Рожище, который частично был уничтожен бомбёжками. Уцелело только несколько домов, в которых и разместился наш госпиталь. Жители Рожище, в основном евреи и литовцы, были давно эвакуированы. Один или два магазинчика до сих пор торговали сигаретами и конфетами. Улицы городка были не заасфальтированные, и пыль, поднимаемая армейскими повозками, проникала в помещения и покрывала полы и кровати толстым слоем пыли. Окна в операционной были закрыты наглухо, и как там летом работали люди – я себе не представляю.

Я жил в железнодорожном вагоне, в котором находилась шикарная лаборатория, оборудованная Красным Крестом. У меня было всё, что необходимо для работы. Лаборатория была большая и светлая, с огромными окнами, специальным помещением для животных и даже с небольшой библиотекой. Во втором вагоне жили мы: я, мой помощник, медсестра и санитар. У нас там была даже уютная столовая и кухонька, и нашим условиям все завидовали. Мы передвигались вместе с войсками и отвечали за эпидемии, которые могли случиться. Мы работали в тесном контакте с главным армейским госпиталем 13-й армии, который находился недалеко от нас.

Мой поезд находился недалеко от железнодорожного моста через речку Мальту. Узкая и быстрая, с немного красноватой водой, эта речка была свидетельницей наиболее жестоких сражений между русской и немецкой армиями за много месяцев до того, как я прибыл. Теперь же фронт, находящийся в десяти верстах, был спокоен. Изредка случались небольшие стычки. В госпитале было совсем мало раненых. Большинство пациентов были с инфекциями и другими обычными пустяками. Иногда залетал какой-нибудь германский аэроплан и сбрасывал пару бомб, но это было единственное развлечение. Ближайший город Луцк, был в пятнадцати верстах, и наше единственное сообщение с ним было только посредством лошади или машины. Это не было удовольствием, ездить в Луцк, и мы редко туда ездили, а также в Ровно.

Доктора и медсёстры проводили бесконечные вечера, играя в карты, а я, не будучи игроком, обычно прогуливался по бережку Мальты. Вокруг были разбросаны крестьянские хаты с вишнёвыми садами и полями, засеянными пшеницей и овсом. Мужчины и женщины каждый день работали на полях молчаливо, как они это делали в течение многих поколений. Они не проявляли интереса к войне, которая была так близко от них. Они не читали газет, к ним даже почта не доставлялась; и у них не было ни малейшего понятия, что происходит в каком-нибудь там Петербурге.

Войдя как-то раз в вагон, я позвал своего помощника Карла Шеллинга. Он был молодым человеком немецкого происхождения. Карл был опытным бактериологом с присущей немецкой аккуратностью и любовью к науке. Для него наука была религией, и он признавал себя покорным исполнителем её заумных ритуалов. Его ничего не интересовало, если это не относилось к науке. Когда я известил его о том, что царь свергнут и образовано демократическое правительство во главе с князем Львовым, то он спокойно сказал: "Ну и что?". И возобновил дискуссию по жёлтой лихорадке. Он так и сказал, что открытие комара, переносящего жёлтую лихорадку, интересует его гораздо больше, чем какое-то новое демократическое правительство в Петербурге.

Этот подающий надежды молодой учёный был убит этой же осенью, когда в поезд попала бомба, сброшенная с немецкого аэроплана. Лаборатория была полностью уничтожена, Карл был убит, а я отделался царапинами. Это случилось прямо перед моим отъездом в Петербург.

Но в это прекрасное утро, мы были свободны от мрачных предчувствий и обсуждали мои образцы, принесённые для подтверждения тифа. Карл был наполнен энтузиазмом: "Я постараюсь сделать культуру риккетсии Провачека, возбудителя сыпного тифа, и конечно, реакцию агглютинации. Я надеюсь на успех". Я не хотел лишать его энтузиазма. Для нас эти анализы были пустой формальностью, нужной только для записи. Мы были готовы к обеду, когда санитар объявил, что капитан Линде желает меня видеть.

- Что? Линде? Невероятно!

Но вот он уже был передо мной: высокий, мощный, красивый.

- Какими ветрами тебя занесло в эту богом забытую дыру? – спросил я его и пригласил в нашу столовую.
- Беспорядки в 443-м полку, который инфильтрирован большевиками. Полк отказывается идти в окопы, - сказал он.
- В 13-й армии не было большевиков, - заметил я.
- Да. Ваша армия находится в хорошей форме, но этот полк переведён из Вильнюса, и северный сектор фронта деморализован большевистской пропагандой.
Я сказал ему о тифе в том же 443-м полку, и мы договорились ехать вместе. Линде объяснил, что в его задачу входит выявлять большевиков и разрушать их гнёзда, как можно скорее.
- Однако это не всегда удаётся, – сказал он и улыбнулся.
- И как ты это делаешь? - спросил я.
- К сожалению, не калёным железом и револьвером, а только своим личным обаянием, – сказал он и снова улыбнулся.

Мы поговорили о наших петербургских друзьях. Линде рассказал мне, что Васильев - тоже в 13-й армии, командиром батальона бронемашин, который находится под Луцком

- Я только на прошлой неделе видел его в Ровно. Он ярый противник большевиков и
энтузиаст нашего демократического правительства.
- А ты нет?
- Конечно, Демократия отличная и жизненная идея; но Демократия, это что-то, что должно быть защищено, и за что надо бороться хотя бы иногда.
- Да вроде революция победила?
- Да. Люди боролись за Демократию, за свободы; а теперь они достигли своей цели и расслабились и не видят опасности, которая угрожает самой их жизни.
- Ты считаешь большевиков реальной угрозой нашему правительству?
- Да. Их мало, но они отлично организованы и чрезвычайно активны. Они инфильтрировали правительственные учреждения, включая министерство обороны. Они преобладают в железнодорожном профсоюзе, в арсенале, на флоте, в полиции. В каждой мало-мальски важной организации есть их ячейка.
- Ты не говорил об этом с Керенским или с кем-нибудь из кабинета?
- Я пытался, но бесполезно. Петербург - это сумасшедший дом. Все говорят и говорят…. Бесконечные речи, обычно страстные, часто убедительные. Гигантский ораторский зал, вот что наша столица являет собой сегодня. Ты сказал бы, что у них мозговые центры, контролирующие речь, нарушились, и у них у всех начался словесный понос. Керенский, Милюков, Чернов и сотни других льют воду каждый божий день, а большевики тем временем работают, не покладая рук.
- Таким образом, самое лучшее место сейчас на фронте?
- Точно.

Я был готов с ним согласиться.

Подкрепившись, мы поехали на автомобиле Линде. Дороги были как вымершие; поля, не обрабатывавшиеся три года, заросли сорняками. То тут, то там попадались дома без окон, без дверей – печальное подтверждение абсурдности войны. Линде долго ехал молча, и вдруг он начал говорить. Его голос был тёплым и дружественным: " Ты помнишь наши собрания? Я не говорил, как они много дали мне. Они дали мне веру в человечество, в человека, в Россию… ". И внезапно перейдя на другую тему: " Ты знаешь, а я ведь так и не закончил ту книгу Холдейна. Мне она не нравится. Его концепция целостности организма кажется мне наивной, жалкой попыткой возродить старый материализм. Да и хорошо, что у меня не было времени её закончить… ".

Он свернул на боковую дорогу, и через несколько минут мы были у штаба 110-й дивизии. Командир дивизии В. ждал Линде. Мы вошли в большую палатку, и нас представили генералу. Он был высоким человеком с седыми волосами и короткими белыми усами. На его лице не было приветливости, когда он пожимал руку Линде.
 
Я заметил, что и остальные штабные офицеры тоже не выражали радости

- Капитан Линде, ситуация в 443-м полку вышла из под контроля. Это чёрт знает что!
- Так серьёзно? – спросил Линде.
- Боюсь, что да! Два месяца назад моя дивизия была в отличном состоянии. Но мне прислали подкрепление из Петербурга, состоящее из каких-то мерзавцев. Очень скоро начались беспорядки. Когда мы только были передислоцированы, 442-й и 444-й полки сразу заняли место в окопах и теперь надо заменить их 441-м и 443-м полками. 444-й полк наотрез отказался. Это – бунт. Они избрали полковой комитет, состоящий из одних большевиков. Два дня назад у меня вывели из строя бронемашины - их моторы были разбиты. У меня нет способов заставить исполнять приказы и наказать бунтовщиков.
- Сколько большевиков в 443-м полку?
- Я не могу сказать точно, может 50-60 человек, не больше, но они контролируют весь полк.
- Вы пробовали говорить с ними?
- Капитан Линде, - саркастически начал генерал. - Мы в армии не разговариваем с бунтовщиками. Мы отдаём приказы, и если они не выполняются, то мы отдаём под суд трибунала.
- Конечно, генерал, - ответил Линде примирительным тоном. - Я понимаю это. Меня интересует, пытался ли полковник Г. выяснить, что они хотят.
- Что они хотят! Они хотят незамедлительного мира с немцами! Они ранили адъютанта полковника и угрожали убить всех офицеров. Они их куда-то увезли, мерзавцы! Но я вызвал батальон бронемашин из Луцка. Они должны прибыть с минуты на минуту. А затем я покажу этим мерзавцам, как не выполнять приказы! Я дам им хороший урок!

Несколько минут была тишина, прерванная спокойным голосом Линде:

- Генерал! Мне необходимо ваше разрешение на визит к бунтовщикам.
- Вы не нуждаетесь в моём разрешении, капитан, - холодно произнёс генерал В. - Вам нужно их разрешение на переговоры с ними. Я предупреждаю вас – это опасно и безнадёжно. А впрочем, смотрите сами….
- С вашего позволения я поеду туда.

Генерал В. пожал плечами, повернулся к офицерам и коротко сказал:

- Лейтенант Сафронов, проводите капитана Линде в расположение 443-го полка!

И пожимая руку Линде, сказал уже по-дружески:

- Удачи! Будьте осторожны!

Сафронову было не больше двадцати двух лет, с открытым лицом и приятной улыбкой мне он сразу понравился. Мы поехали по дороге, полной колдобин. "Полковой штаб только в пяти верстах отсюда, - сказал Сафронов. - Поезжайте медленно".

Он рассказал, что он учился в Технологическом институте, когда его забрали в армию. Он был дважды ранен и его наградили Георгиевским крестом за храбрость.

- Я знаю о Вас всё, капитан Линде. И я восхищаюсь Вами! Это ужасно, что большевики сделали с нашей дивизией. Нам всем стыдно. Вы действительно хотите с ними переговорить?
- Определённо. Я обязан. Это моя работа. Меня прислали, чтобы поддержать дух. Мы должны избежать кровопролития, – ответил Линде.
- Могу я Вас просить разрешить мне пойти с Вами. У меня оружие, я могу защитить Вас.

Линде улыбнулся:

- Конечно, идите, но я не вооружён: при таких обстоятельствах я не верю в револьверы.
- Но они изверги, полные фанатики.
- Посмотрим….

Большая группа офицеров встретила нас недалеко от штаба. Все они были вооружены, некоторые с револьверами, некоторые с ружьями. Полковник Г., командир, был среди них. Он радостно потряс нам руки: "Капитан Линде, я вас прошу дальше ни шагу!" – и он показал рукой на большую толпу солдат, некоторые из которых лежали, другие сидели на лужайке неподалёку от лагеря всего в трёхстах метров от нас. И как только он показал на них, серая масса вдруг пришла в движение, поднимаясь с земли, как какое-то гигантское, доисторическое животное. Как будто ожидая от нас каких-либо действий и подготавливаясь к защите, они постепенно оформились в военный порядок. Они разделились на две группы: одна, рассеянная и аморфная, содержала большую часть полка; другая маленькая, но компактная как пружина, агрессивная и угрожающая, выстроилась на правом фланге толпы. Они держали ружья со штыками. Это были коммунисты.

- Благодарю вас, полковник, - возразил Линде. - Мой долг не даёт мне право выбора. Я должен идти!
- Тогда пять моих офицеров пойдут с вами, - объявил Г. - Я настаиваю!
- Хорошо, они могут идти поодаль, - сказал Линде.

Медленно наша группа из восьми человек направилась в сторону толпы: Линде немного впереди, остальные сзади. Сначала мы шли в направлении коммунистов, и когда мы были уже близко настолько, чтобы видеть их, замершие в ожидании, лица, он вдруг повернул налево и пошёл к основной массе солдат. Он шел быстрее и быстрее, пока не осталось метров двадцать. " Всё, дальше не идите, оставаться здесь!" – приказал он.

И через несколько минут он уже стоял перед полком: " Друзья!" – произнёс он. И его голос был ясный, громкий, спокойный, но насыщенный чувством.

- Я пришёл к вам от нашего правительства, демократического правительства. Февральская революция дала вам свободу, она принесёт вам мир и процветание. Она принесёт вам всё, о чём вы мечтали. Но друзья, надо иметь терпение, идёт война. Я знаю, что ты, и ты, хотите мира, каждый из вас хочет мира. Но разве вы хотите постыдного мира? Разве вы хотите стать рабами агрессивного врага, немцев? Хотите?

- Нет! Нет! – закричала толпа.
- Нет! Я знал, что вы скажете: "Нет"! Вы честные и храбрые граждане своей великой страны, нашей демократической России. Я призываю к терпению, ещё немного терпения. Честный мир скоро будет заключён. Это для вас и ваших детей вы должны добиться честного мира.
- Точно! Ура! – заликовала толпа.
- Это такие люди, как вы и я, которые из простого народа, сделали нашу родину свободной. Друзья, да здравствует демократическая Россия!

Толпа горячо откликнулась на его призыв, сотни голосов кричали: " Да здравствует демократическая Россия!", "Да здравствует Керенский"", "Да здравствует Линде!".

Но пока Линде говорил и мастерски приобретал доверие и симпатию толпы, я заметил, как группа коммунистов медленно начала двигаться в его направлении. Теперь они были всего метрах в десяти от него. Они держали штыки наперевес. Трое из них были настроены решительнее других.

" Смотри! - схватил я Сафронова за руку. - Они могут напасть каждую минуту!". Сафронов вынул свой револьвер: " Да…, о господи!".

Но Линде, казалось, не видел их:

- Именем демократической России я призываю вас подчиниться приказу и заступить в окопы. Я призываю вас сделать это!
- Да! Да! - завопила толпа. - Мы пойдем!
- Поклянитесь именем Демократии! Поклянитесь…

Но он не закончил предложение: носатый коммунист воткнул штык в его спину. В тот же момент Сафронов выстрелил. Убийца был сражён наповал, его винтовка упала рядом с его телом. На момент атакующие остановились, но один из них, который был сзади их теперь мёртвого лидера, быстро пробежал несколько метров, отделявших его от Линде, который теперь полулежал, полусидел на траве. Солдат поднял штык, его лицо было полно ненависти и решительности. Мой бедный друг пытался защититься голыми руками. Сафронов снова выстрелил, но промахнулся… и его пуля попала в кого-то в толпе. А нападавший тем временем ударил штыком моего умирающего друга: ещё, и ещё, и снова, и ещё…, и так тридцать с лишним раз. Солдатская масса, которая только что приветствовала Линде, оставалась неподвижной, охваченная паникой. Никто из них не пришёл к нему на помощь, ни один из толпы в две тысячи человек не пошевелился, чтобы прийти на помощь человеку, который был провозглашёным героем русской революции.

Некоторые из коммунистов со штыками наперевес бросились в нашу сторону. В этот критический момент, когда наша жизнь висела на волоске, кто-то из толпы крикнул: " Броневики! Броневики едут!". Это были магические слова. Наступавшие коммунисты развернулись и побежали как зайцы, растворяясь в толпе. Убийца, держа в руках ружьё, со штыком покрытым кровью, замешкался на какой-то момент, а затем последовал за товарищами.

Линде был ещё жив, но истекал кровью. Вся трава вокруг него была залита кровью. Он открыл глаза. Посмотрел на меня и прошептал: "Как глупо…, я знал, что буду убит….", – он умер прежде, чем я успел перевязать его раны. На нём было больше тридцати штыковых ран. Сафронов рыдал, как ребёнок. Солдаты теперь прониклись состраданием. С печальными лицами они окружили нас. Один из них проговорил: " Он был хорошим человеком... Благослови господь его душу".

Подошли броневики. Солдаты 443-го полка были построены. Ружья были проверены и штыки тоже. Оружие убийцы не нашли и сам он пропал, и никто не хотел признаться, куда он спрятался, и как его зовут. Офицеры, которые были с нами, не смогли опознать его. Солдаты 443-го полка, теперь кроткие и покорные, уже вечером заступили в окопы. Я возвратился в Рожище без всякой надежды увидеть доктора Б. и обсудить эпидемическую ситуацию.

* * *

Через три дня после смерти Линде, ещё четыре случая тифа поступили к нам в госпиталь. Ситуация становилась опасной и требовались решительные меры. Причём все заболевшие были из седьмой роты, получалось, что там был источник. Смахивало на эпидемию. Я запросил прислать мне всю седьмую роту в Рожище. Они все прибыли в один день, двести человек, и я приказал полностью дезинфицировать их палатки и вещи.

Поскольку сыпной тиф переносится человеческой вошью, в которой живёт очень маленький микроб сыпного тифа, перед нами стояла задача освободить седьмую роту от завшивленности. Карл Шеллинг был в экстазе. Он мечтал собрать живых вшей и выделить микроба в чистом виде. Он гордо показывал мне стёкла с мазками крови нашего первого тифозного больного. "Его кровь кишела риккетсиями. Они такие маленькие, что их можно обнаружить только с помощью специальной краски", – объяснял всем Карл. Я предупредил его: "Помни, что сам Провачек помер от тифа, выделяя микроба. Будь очень осторожен. Доктор Провачек был немецким бактериологом, который умер от сыпного тифа, выделяя возбудителя". Но Карл был настолько увлечён, что шарил по солдатским шинелям в поисках вшей. Он их нашёл много, но все без микроба.

Наш дезинфекционный поезд был чудом техники. Говорили, что Красный Крест потратил на него кучу денег. Один вагон посередине поезда служил приёмным покоем, где солдаты раздевались. Затем они переводились в дезинфекционный вагон. А после этого, они переходили в помывочный вагон, где были душевые и парикмахерская для тех, кого ещё не постригли наголо. Часть помывочного вагона вообще переделали в парилку, где их хорошенько пропаривали. А после этого солдаты переходили в другой вагон, где им выдавали чистую одежду. После этого они шли ко мне на врачебный осмотр, который проводился в соседнем вагоне. Я смотрел, есть ли сыпь, которая обычно появляется через неделю после заражения. Я уже обнаружил пять больных и их тут же госпитализировали.
 
Когда я уже заканчивал осмотр, один солдат привлёк моё внимание. Так собственно ничего не было подозрительного в этом мощном, атлетически сложенном северянине, кроме разве что скрытой враждебности по отношению ко мне. Я посмотрел на него: его лицо было обычным с узкими глазами на низком лбу, но выражение лица было пропитано ненавистью. Его пульс был частым, но температура нормальной. Я посмотрел на него снова, меня не покидало чувство, что я его где-то видел. Я напряг свою память, и внезапно меня пронзило, что это он добил Линде! Я до сих пор ясно помню это лицо. Да, передо мной был убийца. Несколько секунд я не двигался, и он стоял передо мной, тоже не шелохнувшись. Затем с усилием, стараясь контролировать свой голос, я сказал ему: "Вы можете идти, следующий…". И быстро дообследовал остальных.

Я был в трудной ситуации. Этот солдат, которого звали Иван Бушаков, был убийцей. В этом у меня не было никаких сомнений. Я вспомнил, как доктор Б. предупредил меня: "Седьмая рота вся заражена вшами и большевиками; и это отнюдь не совпадение. Расследование убийства Линде показало, что все зачинщики были из седьмой роты.

Я позвал своего санитара Илью. Илья был один из самых отчаянных в армии. Он был три года в ударном батальоне, семь раз награждён за храбрость, и только после серьёзного ранения приписан к моему госпиталю. Я объяснил ему ситуацию. "Я о нём позабочусь, не волнуйтесь, доктор". Он проверил свой револьвер и вызвал Бушакова. Илья объяснил ему, что так как у него может тиф, то он должен пройти в помывочный выгон, который был уже к этому времени пустым. Он запер его в вагоне, а сам, взяв пулемёт, сел у двери. Затем он доложил мне:

- Вы смотрите, господин офицер, а то может застрелить его?
- Нет. Ни в коем случае. Я буду звонить в полковой штаб.

Однако прежде чем я сделал звонок, в мой вагон вошли два неожиданных визитёра. Один из них был Игорь Васильев, который на протяжении двух последних лет командовал дивизионом броневиков. Другой был Борис Моисеенко, которого я знал только мельком. Моисеенко был личным политическим комиссаром Керенского в штабе 13-й армии.

- Таким образом, Линде был убит, – мрачно заметил Васильев, увидев меня. – Мы приехали расследовать случай.
- Я так понимаю, убийцу так и не поймали, – сказал Моисеенко.
- Преступная халатность полкового командования, – вставил Васильев.
Я поколебался и сказал им о Бушакове. Васильев вскочил с кресла и закричал: "Где он? Давайте его сюда!".

Широкоплечий, среднего роста, с тёмными волосами Васильев обладал огромной физической силой. Ещё в школе он ошеломлял нас немыслимыми трюками. Он одной рукой поднимал толстого подростка, весящего 80 килограммов, и ещё подбрасывал его в воздухе. Однако он никогда не злоупотреблял своей силой. Мягкий и добрый, он был любим своими друзьями и всегда был готов прийти на помощь. Но сейчас Васильев был в ярости.

- Где он?
- Он заперт в помывочном вагоне.
- Стой, Васильев, мы должны действовать по закону, – сказал Моисеенко.
- А шёл бы ты со своим законом, мягкотелый интеллигент. Где он?

Его нельзя было унять. Он выбежал из моего вагона, а мы последовали за ним. Он приказал Илье открыть дверь, и приставив ступеньки, поднялся в вагон. Моисеенко, Илья и я с ещё четырьмя офицерами из седьмой роты тоже поднялись в помывочный вагон. Вагон был ярко освещён.
Бушаков сидел в углу на скамеечке и курил папиросу. Когда он увидел нас, он очень медленно поднялся, и выражение его лица стало каменным. Он не сказал ничего. Васильев подошёл к нему. Он долго смотрел на него, как дрессировщик смотрит на дикое животное, которое предстоит укротить. Тишина была тягостной. "Бушаков…, Бушаков…, ты зачем убил Линде…?" – Васильев говорил медленно, чеканя каждое слово, и во всём его голосе звучала угроза. Ответа не было. Бушаков молчал. В этом молчании, однако, не было высокомерия и вызова ко всем нам.

- Я расцениваю твоё молчание, как признание. Я знаю, что ты боишься. Вы, большевики, трусы, когда вас прижмёшь к стенке. Вы храбрые только убивать безоружного человека.
- Я не боюсь.
- Ой! Ты не боишься трусливая скотина! – Васильев выходил из себя.

Он дал пощёчину, но тот, вместо того, чтобы стушеваться, с силой ударил Васильева в челюсть.

- Это лучше, - взревел Васильев. - Гораздо лучше…, теперь мы можем драться. Вы все! – закричал он, обращаясь ко всем нам, - Назад! Дайте нам место!

Мы подчинились. Бой начался. Я не забуду эту драку до самой моей смерти. Она была грубая и жестокая. Правил не было. Это была борьба за жизнь. Оба они были огромной физической
силы. Оба они озверели от взаимной ненависти, и оба дрались как звери. Удар за ударом попадал моему другу в голову. Но казалось, что он только ещё больше свирепел и делался сильнее. "Трусливая скотина", - рычал он, - "Грязный убийца!". Васильев сбил противника на землю. " Встать!" - вскричал он. - "Встать и драться как мужчина".
 
И как только Бушаков выпрямился, Васильев нанёс ему такой удар, что тот упал без сознания. Кровь показалась у него из носа и изо рта, и он тяжело дышал. Мы надеялись, что схватка закончена, но это было не так. Васильев поднял его вверх и со всей силы бросил в угол вагона. Я сбился со счёта, сколько раз он поднимал противника и бросал его. Пол стал скользким от крови. "Ещё не всё, не все…. иди сюда, тряпка!". И он бил в лицо выносливого врага снова и снова. Бил жестоко и сильно…. Внезапно он остановился. "Он выживет, но он никогда этого не забудет. Вы можете забрать его в госпиталь, а затем - под суд трибунала его".

Смывая кровь, Васильев спокойно добавил: "Вот как Демократия должна вести себя с большевиками. Вы, безголовые, не понимаете, что большевики уважают только силу. Пойдем Моисеенко, теперь нам не надо ехать в окопы, этот урок научит дисциплине всех в этой дивизии".

И улыбаясь, он потряс мне руку:

- Я извиняюсь за эту грязь, которую я оставляю в твоей отличной бане, – сказал он, и они с Моисеенко уехали.
- Вот это человек! – сказал Илья. – Умеет драться.

Он сказал другим санитарам взять Бушакова, или что там от него осталось, и отнести в госпиталь. Васильев был прав, когда Бушаков стал выздоравливать, он только и говорил, что о драке.

- Он дрался как чёрт! – восхищался Бушаков. – Лучше погибнуть, чем драться с таким чёртом.

Перед судом военного трибунала Бушаков признал, что он является членом партии большевиков, и ему приказали убить полковника Г., командира полка, но неожиданно появился Линде, и их ячейка решила убить Линде вместо полковника. Бушаков был приговорён к расстрелу, и приговор был приведён в исполнение в старой крепости Луцка. Я не присутствовал при расстреле, но доктор Б. сказал мне, что он умер не произнеся ни слова, с тем же окаменевшим выражением лица, когда я первый раз увидел его.
 
Может ли убийство быть оправданным?

Русский Западный фронт разваливался. Число дезертиров увеличивалось не то, что каждый день, а каждый час. Большинство бежало в Петербург, где они могли затеряться от преследования и возврата на фронт. Правительство Керенского отказывалось восстановить дисциплину. Оба блестящих оратора, Ленин и Троцкий, долбили непрерывно по правительству, требуя мира любой ценой и созыва Всероссийского Конституционного Собрания. 13-я армия, к которой был приписан мой госпиталь, была в сравнительно хорошем состоянии. Линия фронта держалась, а небольшие немецкие атаки отражались.

В моей личности произошли изменения. В прошлом очень стеснительный, я не мог выступать из-за заикания. Теперь же я обнаружил, что могу выступать даже перед огромной аудиенцией. Это было открытием для меня. Всё началось с того, что политический комиссар и мой друг Моисеенко попросил меня объяснить солдатам значение и смысл Февральской революции. Старая, но большая церковь, частично поврежденная немецким обстрелом, была выбрана местом моего выступления. Я был в ужасе, но когда я увидел тысячи глаз смотрящих на меня, я нашёл себя и произнёс сильную речь с призывом спасти демократическую Россию. С этого времени я прослыл лучшим оратором на Южно-Восточном фронте, а позднее был выбран делегатом на Всероссийскую Конституционную Ассамблею по мандату партии Трудовиков.

К концу сентября я получил необычное письмо от Демидова. Это была скорее небольшая заметка: "Что-то должно быть сделано насчёт Ленина. Демидов". Мне это ни о чём не говорило.
Я только знал, что Демидов окончил юридический факультет и сдал все экзамены прямо перед войной.

Он окончил офицерскую школу и младшим лейтенантом был направлен на Северо-восточный фронт. Он принял участие в нескольких кровавых сражениях, был серьёзно ранен и несколько раз награждён, демобилизован и начал юридическую практику в Петербурге.

О Ленине я знал, что он отчаяный экстремист и развернул бурную деятельность в Петербурге после возвращения из Швейцарии. Кроме того, однажды я лично встретил его в Женеве. Мой разговор с ним был краток, но в результате я получил о нём лучшее представление, чем бесконечные описания из третьих рук.

После моего освобождения из тюрьмы и сдачи экзаменов, родители посоветовали мне недельки три-четыре отдохнуть во Франции и Швейцарии. Я говорил по-французски свободно и хотел проверить себя. Сначала я приехал в Женеву, центр русской революционной активности. Будучи в Женеве, я решил зайти в библиотеку Société de lecture de Genève и посмотреть кое-какие книги. Когда я спросил определённый том, библиотекарша сказала, что он уже на руках. И указала на человека, который сидел у окна, обложившись книгами.
 
В библиотеке не было никого, кроме
этого человека, меня и пожилой библиотекарши

У человека была большая лысая голова, рыжеватые и седеющие борода, и усы и широкие плечи. Я заметил одну деталь: хотя был жаркий день, на нём были резиновые галоши, и его брюки были завёрнуты почти до колен. Я попросил его одолжить книгу, которая меня интересовала. Он посмотрел на меня из под бровей почти с враждебностью. Его глаза были узкие, как у монгола. Он пробормотал:

- Возьмите, - и затем добавил, - Бесполезная книга.
- Почему бесполезная? – спросил я довольно миролюбиво.
- Сопли и слюни, этот ваш Вольтер, возьмите Робеспьера - это будет для вас лучше. Следуйте его примеру. Робеспьер знал, чего он хотел.
- Он хотел власти, – вставил я.
- Конечно, он хотел власти. Власти над массами
- Но массы должны самоуправляться, - запротестовал я.
- Болтовня. массы - либо овцы, либо мерзавцы. Они должны управляться железной рукой.
- Прошу вашего прощения, а как же человеческая борьба за идеалы, права, индивидуальность? - спросил я, оскорблённый.
- Чушь. Человек дерётся только за хлеб.
- А как насчёт любви? – вскричал я в ужасе. - Человек должен любить человека!
- Ха, ха! Вы – простак, мой мальчик. Общество основано на борьбе. Любовь - это только препятствие, это сказка для детей и дураков, вроде вас, - сказал он с раздражением.
- Но любовь движет прогрессом человечества.

Он вообще расхохотался:

- История человеческого рода обусловлена экономическими факторами. Классовая борьба, ненависть между богатыми и бедными, между капиталистами и рабочими являются главной движущей силой социального прогресса человечества, - и он сделал жест показывающий, что разговор закончен.

Я запомнил только основное из нашего разговора, который на самом деле был несколько длиннее.

- Кто этот человек? - спросил я библиотекаршу.
- Он называет себя Ленин, а настоящего его имени я не знаю, - ответила она.

Много позднее я читал мемуары жены Ленина Надежды Крупской. Она писала: "Весь день Владимир Ильич Ленин сидел в библиотеке, а вечерами нам вообще нечего было делать".

Он произвёл на меня впечатление очень жестокого и односторонне мыслящего человека. Я размышлял над письмом Демидова, что бы оно значило. На следующий день я уехал в Петербург на скором поезде. Демидов жил в маленькой квартирке около университета. Он был доволен, что я быстро приехал и попросил зайти сегодня же вечером, чтобы встретится с некоторыми друзьями.

В квартире Демидова кроме хозяина были шесть человек: Флеккель, который был секретарём Керенского, Филоненко, Сургучёв, Истомин и ещё двое незнакомых людей, которые не были мне представлены. Я был удивлён увидеть Истомина, которого я знал ещё с гимназии. Он был учителем русской литературы и слыл человеком, не интересующимся политикой.

* * * *

Истомин был странным человеком. Он любил говорить, был общительным и вежливым, и создавалось впечатление, что он был отрешён от бытовых проблем. Его открытость и терпимость, казалось, были безграничными. Он был готов оправдать и простить всё, что угодно.

- Я живу в отрезке времени измеряющемся тысячелетиями, – улыбался он, когда его обманывали или обижали. – Я измеряю человеческое поведение с точки зрения вечности.

В эмоциональной сфере он причислял себя к практическим людям.

- Но не в моих мыслях. Здесь я Платонист, – говорил он.

Он жил очень скромно, уделяя очень мало внимания материальной стороне жизни. Он тратил большую часть своих денег на бедных студентов, платя за их обучение в университете. У него было очень много друзей. Мы все любили его и шли к нему за помощью и утешением. Его личная жизнь была сплошным эмоциональным парадоксом. Когда он был преподавателем истории Петербургского университета, он встретил девушку, которую звали Екатерина Волчовская. Волчовская училась в неврологическом институте. Она был с Украины, из обеспеченной семьи. Катерина против воли своих родителей выбрала своей профессией психиатрию. Блестящая студентка, она была строптива до невозможности. Её дружба с Истоминым была на чисто интеллектуальной основе. Они обсуждали статьи и книги, ходили вместе на концерты и в театр, и преподавали в одной школе для детей-сирот.

- Мы просто хорошие друзья, ничего больше, – настаивал Истомин. – Между нами даже нет намёка на любовь.

Была ли она хорошенькой? Я бы не сказал. Она имела небольшой росточек, нормальное лицо и обычно одевалась во всё чёрное. Она была в своём роде интересным моралистом. Она верила, что человек должен быть честен, свободен от пороков, и иметь строгое чувство ответственности. В университете она жила спартанской жизнью: в натопленной комнате, на молоке и хлебе; много работала и ограничивала себя в удовольствиях, за исключением периодических вечеров с Истоминым. Её родители давали ей любые деньги, чтобы она себе ни в чём не отказывала, но она отказывалась и зарабатывала себе на жизнь уроками английского и французского.

Однажды летом, будучи в своём родном городишке, Катя встретила одного молодого человека с плохой репутацией, которого звали Виктор Перлин. Он был очень красив: видный, лёгкий в общении, свой в доску парень - только немного он был постарше её. Она влюбилась в него и к ужасу своей семьи объявила, что собирается выйти за него замуж.

- Она никогда, в действительности не любила его. – Настаивал Истомин. – У меня в этом нет никаких сомнений.

Однако, Катя скоро узнала самое плохое о своём возлюбленном. Он был местным сутенёром и жил на содержании одной немолодой, богатой женщины. Для Кати, с её моральными устоями, это был просто шок. Однако, тем не менее, она была уверена, что любит его и не может совладать со своими эмоциями. Она решила перевоспитать его. В течение нескольких месяцев она проводила воспитательную работу, но он был уклончив, не возражал, но и, так сказать, не спешил перевоспитываться. Виктор был опытным обольстителем, он знал, что эта дочка богатого землевладельца и армейского полковника, влопалась в него по уши. А то, что она его пытается исправить, это он считал шуткой. Он очень скоро узнал, что ошибался.

Катя, не выдерживающая внутреннего конфликта между своими интеллектуальными убеждениями и своими чувствами, нашла жестокое и немыслимое решение. "Катя сама рассказала мне историю в деталях", – сказал мне Истомин.

Однажды утром, она пригласила Виктора пройтись прогуляться по дороге, идущей через поле. Он был доволен, но он не знал, что она взяла с собой отцовский револьвер. Он был у неё в сумочке вместе с листом бумаги и карандашом. Когда они, между прочим, гуляли по полю, она поставила вопрос ребром: будет ли он жить нормальной жизнью честного человека, работать? "Я мог бы, если бы ты обещала выйти за меня замуж", – ответил он, веселясь. – "Наивная девчонка", – думал он. Однако она не удовлетворилась ответом, и продолжала настаивать.

- Да я люблю тебя, это что, недостаточно для тебя? – говорил он.
- Конечно, нет.

Она вытащила из сумочки револьвер и потребовала написать записку, что он кончает жизнь самоубийством. Он никак не мог поверить в серьёзность её намерений и, смеясь, написал ей эту записку, что, дескать, он устал от жизни и поэтому кончает с собой, чтобы окончить это бессмысленное существование. "А теперь, - сказал он, - иди сюда и поцелуй меня скорее, моё сокровище". Вместо этого, "сокровище" достало из сумочки шестизарядный револьвер, и хладнокровно выстрелила в упор. После этого как в тумане она возвратилась домой, оставив револьвер и предсмертную записку рядом с телом. Бродячий торговец обнаружил застреленного и довёз его до больницы. Он был серьёзно ранен, но выжил. Интересно, что он не сказал ничего полиции. Он сказал, что сам стрелял в себя.
 
Катя тогда же уехала в Петербург. И вот она была тут: сломанная, несчастная и жалкая. "Я предложил ей выйти за меня замуж, и она согласилась. И это вся история моей женитьбы", – закончил Истомин.
Но это был ещё не конец. Два года они прожили без приключений и были вполне нормальной парой. Но однажды она не пришла ночью домой. Она отсутствовала пять суток. Единственную информацию, которую он получил в это время, это была открытка от неё, где она кратко сообщала ему, что должна ненадолго уехать. На шестой день, когда он в одиночестве ел свой холодный ужин, она заявилась. Он сразу догадался, в чём дело. Он предложил ей ужин, и они поужинали в тишине. После того, как они закончили ужин, он зажёг свою трубку и спросил:

- Виктор приезжал?
- Да, я была с ним, – призналась она. – Я спала с ним.

Он продолжал курить свою трубку.

- Ты хочешь, чтобы я ушла?
- Ушла? Почему? – удивился он.
- Но я была неверной тебе.
- Ну и что из этого? Позволь задать тебе один вопрос. Почему ты сейчас ушла от него?
- Это всё было ошибкой. Я выяснила, что я не люблю его. Я думаю, что я люблю тебя.

Он поменял тему разговора и больше никогда к нему не возвращался. Их семейная жизнь продолжалась как обычно, в его отношении к Кате не произошло видимых изменений. Единственное изменение произошло с ней: она стала очень ревнивой к нему, и предъявляла претензии при любом женском внимании в отношении Истомина.

* * * *

Но как я уже говорил, многие люди переменились в те тяжёлые времена, включая самого Демидова. Демидов кратко изложил план. Ситуация с демократическим правительством просто безнадёжная. Потворство правительства коммунистам парализовало всю возможную деятельность против них. Полная импотенция правительства делает победу коммунистов лёгкой задачей, необходимы решительные меры, что-то должно быть сделано. Демидов объявил, что его группа решила убрать Ленина. Возможно, это выведет правительство из спячки и даст им толчок для того, чтобы подавить коммунистов. План уже составлен, покушение намечено на эту пятницу. Настоящее собрание созвано для последнего обмена мнениями перед акцией.

- Мнение Истомина, конечно особенно важно, - заметил Демидов.

Истомин немедленно отозвался:

- Вы удивитесь услышать, но я одобряю этот план. Я верю, что только решительные меры могут исправить ситуацию, которая зашла слишком далеко. Но я вам должен заявить, что уничтожение большевистского лидера таким вот способом, является предательством основных принципов Демократии. Получается, вы используете те же способы достижения власти, какие используют сами большевики. "Результат оправдывает средства" – вот их лозунг; но Демократия уже давно ответила, что результат не оправдывает средства. Это, как я уже тут недавно говорил, трагедия Демократии. Потому что демократы боролись христианскими методами, в то время как коммунисты пускали в ход всё подряд.

Я спросил:

- А у вас есть разрешение от партии Социал-революционеров?
- Пошли они к чёртовой матери! - загремел Давыдов. - Я не член партии. Они там все конченые люди. Старые революционеры, террористы, люди, сражавшиеся на баррикадах! Что с ними со всеми стало? Страна разваливается на части, а они только дискутируют до бесконечности.

Флеккель ни сказал ничего. Но Филоненко и Сургучёв, оба старые революционеры, закивали головами. Истомин же продолжал:

- Суть в том, что это Демократия заблуждается, а не большевики. Ленин – это стратегический гений. Его политика очень умная. Он объявил, что все, кто с ним не согласен – реакционеры и лакеи капитализма. Это очень эффективный лозунг, так как наши демократы и либералы могут стерпеть всё, кроме обвинений в политическом консервативизме. И Ленин этим простым лозунгом вынуждает их защищаться и, следовательно, вынуждает их одобрять его политику. Но самая большая конфузия получается оттого, что наши левые не способны различить между теорией и практикой коммунизма. Суть большевистского движения – это борьба за власть, власть полную, неограниченную, абсолютнейшую, совсем диктаторскую власть. Это их цель, их мечта, их страсть, галлюцинация. И все методы хороши для достижения этой цели, так как власть оправдывает средства. Позвольте мне вам напомнить одну старую историю, как это у них большевиков делается. В этой истории с Сергеем Нечаевым вы увидите, насколько они неразборчивы в своих средствах.

И Истомин рассказал историю о Сергее Нечаеве.

* * * *

Стоял 1869 год, и зима что-то запаздывала. Хотя был конец ноября, ручей около Московской сельскохозяйственной академии ещё не замерз. Местный сторож, обходя ранним утром территорию, увидел в ручье пальто. Потянув за пальто, он после существенных усилий вытянул тело неизвестного мужчины с пулевым отверстием в голове. Вокруг его горла был обмотан красный шарф, а к шарфу были прикреплены два увесистых камня.

Полиция сначала считала, что это обычный случай убийства с целью ограбления. Однако скоро было установлено, что убитый - студент сельскохозяйственной академии Иван Иванов, и он являлся членом революционного кружка. Было установлено, что его часто можно было видеть в компании продавца книжного магазина Успенского. Успенский был арестован и тут же сдал всех своих соучастников. Убийство, сказал он, было совершено на благо коммунистической организации. Убийц было пятеро, но только четверо были осуждены. Руководитель шайки и организатор убийства сбежал за границу через несколько дней после преступления.
 
Соучастники на суде полностью описали этого человека

Сергей Нечаев был узколобым фанатиком. Деспотический по натуре, он не терпел оппозиции. Сын маляра из Иваново-Вознесенска, он тоже вначале был маляром. Однако, будучи очень упорным, он выучился и сдал экзамены на учителя, и стал директором торгового училища в Петербурге. В двадцать один год он поступил в Петербургский университет и сразу влился в революционное движение. Через год он уже был лидером своего революционного кружка. Вскоре он образовал кружки не только в Ивано-Вознесенске, но в Петербурге и в Москве. Каждый кружок состоял из пяти членов, был "пятёркой". Большинство участников не вдавались в подробности революционной доктрины Нечаева, но были заражены его энтузиазмом и поддались его напору.
 
Среди участников были не только студенты, но и дворяне, рабочие, служащие, отставной офицер и даже девицы. Кроме этих четверых было осуждено ещё семьдесят шесть человек. Нечаев выдавал себя за эмиссара коммунистического Интернационала, находящегося в Женеве и возглавляемого Михаилом Бакуниным. Однако по ходу следствия выяснилось, что Нечаев был самозванцем, и эта организация не имеет к нему никакого отношения. Нечаев требовал абсолютного повиновения. Для этого он внедрил систему взаимной слежки. Каждый член пятёрки был обязан делать регулярные отчёты Нечаеву на остальных четырёх. Нечаев ввёл практическую этику, заключающуюся в том, что только то было хорошо, что шло на пользу организации. И он слов на ветер не бросал.

Публику больше всего интересовал вопрос, за что убили Иванова. (Суд проходил в Петербурге с 1 июля по 11 сентября 1871 года. Председателем суда был князь Трубецкой, известный своими прогрессивными взглядами. Процесс был открытый). Один из подзащитных, Кузнецов, студент сельскохозяйственной академии, дал следующее описание убийства.

- Это было злодейское преступление. Иванов был моим другом. Я любил его. Он был добрый парень, но немного упрямый и независимый в своих суждениях. Между ним и Нечаевым очень скоро возникли трения. Мой друг возражал против Нечаевской диктатуры. Ему не нравились отдельные идеи и факты поведения Нечаева. Конфликт скоро стал заметен и другим членам организации. Это именно тогда Нечаев стал подговаривать убить Иванова. Он собрал членов пятёрки и сказал, что Иванова надо ликвидировать, поскольку " он опасен для нашей организации".

Кузнецов действительно раскаивался:

- Я особенно был против, но Нечаев только повторял, что он должен умереть.

Нечаев просто приказал им заманить Иванова в пустынное место, и ничего не подозревавший Иванов согласился пойти. Ему сказали, что якобы надо забрать печатный пресс.

- Как только мы вошли в беседку, Нечаев бросился на Иванова и схватил его за горло. Иванов отбивался и кусал Нечаева за руки до крови, он старался кричать. Тогда Нечаев вынул револьвер и выстрелил Иванову в висок. Остальные были слишком ошарашены, чтобы двигаться, но не Нечаев. Он обыскал карманы Иванова и послал нас за камнями. Нечаев же и привязал камни шарфом.
Но через несколько дней тело было найдено, а Нечаев с помощью фальшивого паспорта уже ехал в Женеву.

Однако, Нечаев не только не оставил своих убеждений, но и никогда не раскаялся в убийстве. Наоборот, он с гордостью заявлял, что он пошёл на убийство "во имя революции", и что он имел на это полное право. Он верил в новую мораль, согласно которой, всё хорошо, что на пользу революции. "Дружба, любовь, честь и совесть – всё должно быть принесено на алтарь революции", – утверждал Нечаев. Человеческую мораль он обозвал " буржуазными глупостями".

В статье "Кто не с нами – тот против нас", Нечаев сказал о случае с Ивановым: "Членство в группе является вечным, незыблемым и нерасторжимым. Всякое отклонение от установленной политики означает, что данный индивидуум должен быть уничтожен как отгнивший член. Изгнание из группы означает одновременно и изгнание из числа живущих. Смерть для всех, кто дезертирует из революции или проявляет признаки непослушания. Человек, вступающий в коммунистическую организацию, должен ограничить свои привязанности членами группы".

В Нечаевском " Катехизисе революции", который нашли после ареста соучастников, он подробно объясняет всю организацию: "Коммунист может чувствовать привязанность только к тем, кто уже показал себя активными коммунистами. Степень дружбы или других обязательств по отношению друг к другу определяется единственно нужностью этих отношений революции".

Нечаев развил эти идеи в журнале "Коммуна", который появился в Лондоне в 1872 году: "Люди глупы и должны быть направляемы революционной частью человечества. Коммунистическая партия должна руководить людьми неограниченной, деспотической властью. В свою очередь, коммунистическая партия должна управляться деспотической властью небольшого комитета или единовластного лидера".
(В открытом письме в 1873 году, Фридрих Энгельс раскритиковал моральный кодекс Нечаева. Однако через пятьдесят лет, с победой революции, Нечаев был реабилитирован и превращён в народного героя. Ведущий коммунистический публицист Александр Гамбаров пишет в длинной биографии Нечаева, опубликованной в 1926 году: "Нечаев был первым русским коммунистом. Он был единственным, который правильно понимал сущность классовой борьбы и правильно прилагал её к действиям. Русская интеллигенция не смогла пойти за Нечаевым в силу её буржуазности. Он был настоящим коммунистом. " Нечаев". А. Гамбаров изд. Московский рабочий. Москва.1926 год).

14 августа 1872 года Нечаев был арестован в Женевском ресторане. Опять же интересно, что ни один из революционеров, боровшихся против русского правительства, начиная с Герцена и ранее, никогда не испытывал материальных затруднений и всегда имел возможность заниматься только революционной деятельностью и ходить по ресторанам. Швейцарский суд решил, что он никакой не борец, а просто уголовник, и выдал Нечаева России. 20 января 1873 года Нечаева привезли в Москву и приговорили к двадцати годам заключения в крепости за умышленное убийство, совершённое при отягчающих обстоятельствах, связанных с организацией и применением технических средств, а также попыткой скрыть улики преступления. Нечаев умер через девять лет в камере № 5 Петропавловской крепости. В то время в Царской России не было смертной казни.

* * * *

- Таким образом, – сказал Истомин, заканчивая историю, – Нечаев действительно предвосхитил всю теперешнюю большевистскую политику. Но, возвращаясь к нашей проблеме, я одобряю ваш план, если у вас хватит мужества его выполнить.

И мы начали обсуждать приготовления к пятнице.

* * * *

Было жутко холодно вечером в эту пятницу. Улицы и переулки были затянуты ледяной коркой. Наш автомобиль медленно двигался по Выборгскому шоссе, пытаясь не соскользнуть в кювет. Я терял терпение и у меня сорвалось:

- Так мы никогда не доберёмся

Демидов улыбнулся.

- Мы не можем избежать того, что должно случиться непременно пробормотал он.

Мы приехали. Было почти одиннадцать вечера. Дом номер 14 стоял в молчании своей зимней спячки. Все окна были закрыты, и только пара тусклых огоньков мерцала через стёкла. Мы проползли ещё четыре квартала и остановились. "Здесь, - прошептал Демидов. - Здесь у Ленина встреча с кем-то из своих. Ленин только что приехал из Финляндии и теперь живёт в квартире Фофанова. Это недалеко отсюда, но у них там сильная охрана. Мы пробовали добраться до него там, но безуспешно. Но он приходит сюда, в квартиру 23 , в которой живёт Николай Кокко, большевик с завода "Айвас", чтобы встретить своего друга. Никаких автомобилей рядом с домом нет, таким образом выходит, что Ленин отправил своего шофера домой. Шофера зовут Стефан Гиль".

Демидов проверил наши револьверы. Пока он это делал, две молчаливые фигуры в овечьих армейских тулупах, откуда-то вынырнув, направились к нашему автомобилю.

- Кто это? – спросил я своего друга.
- Не волнуйся, наши люди, - ответил Демидов

Один из них прошептал Демидову:

- Они оба там. Приехали тридцать минут назад. Ленин и другой.
- А телохранитель?
- Он уехал. Ленин сказал ему вернуться в двенадцать.
- Прекрасно! - вырвалось у моего друга.
- Парадная закрыта, но вот ключи, - сказал человек Демидову, протягивая два ключа. - Один ключ от парадной, а другой - от квартиры Кокко. Вахтёр спит крепким сном, мы выпили с ним пивка и дали ему снотворное, он был рад составить компанию.
- Вы можете отправляться домой, - сказал Демидов. - Встретимся утром в обычном месте.

И они оба уехали в своём автомобиле, который стоял в переулке. Мы остались одни, и перед нами стояло четырёхэтажное здание. Там, в его глубине, сидели два человека, которые намеревались разрушить Демократию и перевернуть мир. Мы могли предотвратить это, цена была – убийство этих двух невооружённых человек.
Несколько минут мы сидели молча и неподвижно, наблюдая за светом в квартире Кокко на третьем этаже. "Мы должны идти", - сказал Давыдов. Он открыл дверь парадной, и мы вошли в узкий и тёмный подъезд. "Ты стой здесь, а я пойду наверх", - прошептал он. Он поднимался медленно. Шаг за шагом, он достиг второго этажа. Снова поднимается. Третий этаж. Моё сердце билось. Напряжение было невыносимым. "Он открывает дверь", – сказал я сам себе. - Теперь…. должны быть выстрелы… ".

Но выстрелов не было. Не было криков, не было шума борьбы. Сколько я там стоял? Время как будто остановилось. Затем я услышал шаги, спускающиеся шаги, нетвёрдые шаги, как - будто человек был больной и шёл с усилием. Шаги были все ближе. И затем я увидел или скорее почувствовал Демидова. Он не произнёс ни слова, и мы вышли на улицу. В гнетущей тишине мы дошли до автомобиля и сели в него. Только тогда Демидов начал рассказывать. Его голос был низкий, он еле говорил, как будто задыхался.

- Это было выше моих сил, - сказал он. - Я вошёл в прихожую. Дверь в гостиную была открыта, и я увидел их, сидящих в креслах и разговаривающих. Я был только в трёх метрах от них. Я направил свой револьвер на Ленина и был готов выстрелить, но что-то не дало мне нажать на спусковой крючок. Голос внутри меня протестовал против убийства безоружного человека. Несколько минут я стоял там с поднятым револьвером. Я не мог перебороть себя и выстрелить. Я знал, что это обоснованное убийство. Я знал…, но всё моё воспитание не позволило мне это сделать. Если бы у него в руках было оружие…!
 
Я молчал, ошеломлённый его провалом.
 
"Почему ты не ругаешь меня? – вскричал он сердито. - Почему ты не вернёшься туда и не сделаешь то, что я не сделал, у нас ещё много времени".

Но я замотал головой:

- Я не лучше тебя, когда дойдёт до этого. Я тоже не могу убить безоружного человека, даже если я ненавижу его. Я не способен….

Внезапно Демидов стал плакать, как ребёнок:

- Но я военный! Я убил десятки немцев на войне, а тут мерзавец, по ком пуля плачет…. И я не могу…, не смог!

Ночь была ясная. Светила луна. Воздух был холодным и обжигающим. Мы ехали в тишине и остановились у моего дома.

"Истомин знал, что из этого ничего не выйдет", – пробормотал Демидов, - Он знал. Мы должны признать наше поражение. Это врождённое в нас, во мне, во всех нас. "Интеллигенция…", – сказал он с горечью, - "На что мы годимся? На жертву…? Но мы ведь не борцы, не борцы, чтобы бороться с большевиками".

Я не сказал ни слова. Я вышел из автомобиля, и он уехал

Но Демидов не оставил своего плана. Это было не в его натуре смириться с поражением. Он медленно оправился от неожиданного открытия в себе гуманных черт. До этого он был уверен, что в нём нет этой слабости, характерной для русской интеллигенции. И после падения демократического правительства он с новой энергией возвратился к начальному плану уничтожения большевистских лидеров.
Первого января 1918 года Демидов организовал новое покушение на жизнь Ленина. В этот раз я не принимал участия, так как был занят предстоящим Всероссийским Учредительным Собранием. Но Демидов информировал меня об этой попытке, которая тоже окончилась неудачей.

Вечером 1 января, много людей собралось в знаменитом цирке Чинизелли в Петрограде, огромном здании, не меньше, чем Мэдисон Сквер Гарден в Нью-Йорке. Солдаты и рабочие пришли слушать Ленина. Это был политический митинг огромной важности. Ленин должен был разоблачить Учредительное Собрание за его "мелкобуржуазные тенденции". Ленин приехал в восемь часов вечера в лимузине, управляемым его верным телохранителем и шофёром, большевиком из Литвы под фамилией Стефан Гиль. Ленин возил с собой как почётного гостя и человека под именем Фриц Платтен, из Швейцарии. Этот иностранец сыграл неожиданную роль в сохранении жизни Ленина.

"Я планировал покушение тщательно, - говорил мне Демидов позже. - Я знал наизусть номер ленинского автомобиля. Это был номер 4547. Я мог повторить его даже спросонья. Я решил, что только три человека должны принять участие: Антон Спиридонов, рядовой моего бывшего полка, Сафронов - бывший студент университета, храбрый солдат и человек, печёнками ненавидящий большевиков, и я. У каждого была своя роль: Спиридонову дали мощную бомбу, а у меня и Сафронова были прекрасные бельгийские револьверы. Сначала я хотел напасть на Ленина, когда он будет возвращаться к машине. Ситуация была благоприятной, но я оставил этот план, так как от бомбы могли пострадать посторонние люди. Поэтому мы выбрали маленький мост через Мойку, через который Ленин должен был проехать на пути из цирка".

Была тёмная ночь. Луны не было. Митинг только начался. Трое человек подошли к автомобилю Ленина и удовлетворённые тем, что Ленин на митинге, заняли свои места около моста. "Как только автомобиль подъедет – бросай бомбу", - проинструктировал Демидов молодого человека. "Я брошу", - ответил он твёрдо.

Демидов и Сафронов стояли на дальнем конце моста, готовые стрелять после взрыва. Время текло медленно. Наконец, фары приближающегося автомобиля осветили мост. Он ехал медленно по глубокому снегу.

"Давай!" – закричал Демидов. Он видел как Спиридонов поднял руку, заколебался и вместо того, чтобы бросить бомбу, растворился в темноте. Автомобиль уже пересекал мост, когда Демидов и Сафронов открыли огонь. "Я видел ясно Ленина через открытое окно, он был не далее чем в трёх метрах, когда я поднял револьвер и выстрелил…. Я был уверен, что убил его".

Но он не убил его. Платтен, был быстрее: увидев револьвер, он пригнул вниз голову Ленина. Пуля задела палец Платтена, оставив просто царапину. Шофер увеличил скорость, и автомобиль растворился в боковой улице.

Из под моста появился Спиридонов, весьма несчастливый молодой человек. Он всё ещё держал бомбу в правой руке. "У меня нервы не выдержали, – пробормотал Спиридонов. - Там был невиновный человек в машине, я не мог бросить бомбу…, невиновный человек….".

Демидов в ярости взял и бросил бомбу в Мойку – раздался взрыв, и поднялся столб воды.

Я встретил Демидова в Самаре, где он и рассказал мне о последней неудачной попытке покушения на Ленина, в которой он тоже принимал участие.

30 августа 1918 года он был с Фани Каплан, когда та стреляла в Ленина. В это время я уже был в Самаре, где были чехословаки. Со слов Демидова он ждал Фани Каплан в автомобиле на Серпуховской улице, однако её схватили и ему пришлось скрыться. Попытка тоже не удалась. Четыре пули попали в Ленина. Одна прошла через лёгкие, одна прошла близко к артериям шеи, одна сломала ключицу и четвёртая скользнула по плечу. Ленина отвезли домой в полубесознательном состоянии и он был немедленно оперирован известным хирургом Минцем. Десять дней Ленин был между жизнью и смертью, но постепенно он выздоровел

Демидов признался, что ликвидация коммунистических лидеров не является решением проблемы. Скоро он уехал на юг, где примкнул к Врангелю. Я слышал, что он был серьёзно ранен и эвакуирован в Константинополь. Откуда он уехал в Бразилию. Последнее, что я о нём слышал, что он стал преуспевающим бизнесменом, женился на испанской девушке и живёт где-то на плантации в западной части Бразилии.

Оглавление

 
www.pseudology.org