| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Грех | |
 Грехи
наши тяжкие. С вами согрешишь. Не согрешишь – не покаешься. Грешник.
Греховодник. Все эти слова и выражения в течение практически всей моей
жизни встречались мне вживую только у деревенских жителей.
У горожан, во всяком случае – моего круга, понятие
греха
было из обихода исключено. Не потому, конечно, что они не грешили. Просто
при лучшем в мире строе «реального социализма» принято было ни в чем
содеянном не каяться.
Объявившая себя пред лицом всего
мира наследницей Советского Союза Россия до сих пор не покаялась ни в
одном из содеянных советскими властями злодейств – ни по отношению к своим
народам, ни по отношению к чужим. А без покаяния какой смысл толковать о
грехах?В этом смысле я не представлял собой какого-либо исключения. Греховность некоторых своих мыслей и поступков я начал осознавать довольно поздно, годам, примерно, к тридцати. Старался об этом не думать. А когда не удавалось, то исповедовался Маре. В свою очередь и Мара исповедовалась мне. К концу жизни она числила за собой два больших греха, которые очень ее мучили. У меня их было гораздо больше, но таких, которые по-настоящему язвили мою душу, не давали заснуть, если я вдруг вспоминал про них ночью, побуждали меня прощать прегрешения других людей – тоже два. Первый из них я совершил по отношению к маминой маме, бабушке Марии Иосифовне. До 1940 года бабушка Мария Иосифовна жила в Воложине, небольшом местечке, расположенном между Молодечно и Вильно, в Западной Белоруссии, которая с 1919 и по 1939 год входила в состав Польши. В сентябре 1939 года немцы разгромили польскую армию и захватили западную часть польской территории, а Советский Союз по договоренности с Гитлером ввел свои войска в ее восточную часть – Западную Украину и Западную Белоруссию. 2 Таким образом бабушка Мария Иосифовна после двадцатилетнего перерыва оказалась снова в одном государстве со своей младшей дочерью – моей мамой. Старшая бабушкина дочь Дина и старший сын Даниил были к тому времени унесены чахоткой, младший сын находился в Воркутинском лагере, так что переезд бабушки Марии Иосифовны к нам в Москву был совершенно естествен. Естествен и своевремен – через четыре месяца немцы продолжили свой drang nach Osten, захватили полностью бывшие польские земли, присоединенные было к СССР, захватили Прибалтику и двинулись на Москву, Ленинград, Киев. Почти всю войну бабушка Мария Иосифовна провела с мамой в эвакуации, в Казани, куда был эвакуирован мамин институт. Вернулись они в Москву в 1944 году, когда Красная Армия, освободив от фашистских оккупантов собственную землю, принялась за освобождение прилегающих земель. Постепенно до бабушки Марии Иосифовны стали доходить сведения о том, что произошло во время немецкой оккупации у нее на родине. 3 Когда немецкие войска пришли в Воложин, комендант назначил старостой человека, хуже которого, по мнению бабушки, не было во всем местечке – ее бывшего зятя Залмана Пинскера, с которым даже его собственная жена, бабушкина старшая дочь Дина, не смогла ужиться и вместе с двухгодовалым сыном Данечкой вернулась под родительский кров. Через три недели после своего назначения Залман получил от коменданта приказ – собрать всех евреев, то есть почти все население Воложина, с носильными вещами, для отправки в Молодечно. Староста выполнил приказ, и однажды утром толпа людей, в основном состоявшая из стариков и детей, тех, кто не смог уйти на восток до прихода немцев, собралась на торговой площади. Там уже стояли огромные немецкие фуры и с десяток полицаев, почему-то с собаками. Только увидев оскаленные собачьи пасти, бывший зять бабушки Марии Иосифовны понял, что никакого Молодечно никто из собранных им людей не увидит, что дальше ближайшего лесного оврага их не повезут. И когда началась посадка, он тоже полез в кузов. Дважды комендант приказывал полицаям снять старосту с грузовика. Видимо, в намерения немцев входило использовать его где-то еще. Но Залман вырывался из рук полицаев и снова пытался взобраться на фуру. Его сняли дважды, а на третий раз, когда он начал лягаться, избили до бесчувствия и бесчувственного забросили в кузов. Из всего населения Воложина, насчитывавшего до войны несколько тысяч человек, осталось не более сотни – тех, кто, не поверив ни немцам, ни старосте, сумел надежно спрятаться, а потом добраться до мест, где немцев еще не было. 4 После того, как бабушка Мария Иосифовна узнала про страшную судьбу своих земляков, она стала быстро стареть. Терять зубы – до того у нее были все свои. Седеть – до того у нее были отдельные серебряные нити. Худеть – до того у нее были довольно округлые формы. Желтеть – до того у нее был прекрасный румянец, кстати, унаследованный мамой. Через год врачи нашли у бабушки Марии Иосифовны рак печени. Как-то раз, когда я по каким-то делам зашел к маме, бабушка Мария Иосифовна, выйдя в коридор проводить меня, сказала, понизив голос: «Валечка, что-то у меня плохой вкус во рту, хочется чего-нибудь кисленького. Я бы выпила чаю с лимоном. Фанечка, ты же знаешь, все время думает о своей химии и забывает про мою просьбу. Ты молодой, у тебя должна быть хорошая память». Память у меня в молодости была феноменальная. Любое стихотворение, даже поэму, я мог запомнить с одного раза. Работая в редакциях, сходу запоминал имена-отчества всех авторов. Как-то удивил одного приехавшего с дальнего рудника горняка, приславшего к нам за год до того маленькую заметочку, ответив на его обращение ко мне по имени-отчеству, которые он только что узнал у нашего секретаря, словами: «Добро пожаловать, уважаемый Нигматулла Бикмухамедович». Жизни бабушке Марии Иосифовне оставалось два с половиной месяца. Мало! Но для того, чтобы я успел выполнить ее такую простую просьбу, времени этого было более, чем достаточно. Но я не выполнил, Не по забывчивости, нет, все эти два с половиной месяца я прекрасно помнил о лимоне. Но так ни разу не нашел возможности купить его. Когда за полгода до того я вернулся из армии, моя молодая жена, наша годовалая дочь, мать жены жили впроголодь – на одну студенческую стипендию. Три месяца я не мог устроится ни на какую работу, ведь у меня не было никакой гражданской профессии, в армию меня забрали прямо из школы. А когда устроился на завод в подмосковном поселке Сетунь рабочим в заводскую лабораторию, то получал там гроши, которых едва хватало на отоваривание продуктовых карточек. И если у меня вдруг появлялась «лишняя копейка», то я покупал яблоко дочке или шоколадку жене. До лимона для бабушки за два с половиной месяца очередь так и не дошла. 5 Бабушку Марию Иосифовну похоронили на Ваганьковском кладбище. На похоронах оказалось человек десять незнакомых мне и маме людей – так или иначе связанных с довоенным Воложином. В их числе был самый известный в те времена московский фоторепортер Лев Абрамович Раскин. Он сделал последнюю фотографию Марии Иосифовны Перельман – в гробу, над которым склонились ее дочь Фаня, ее внук Валя, ее невестка Мара. Эту фотографию я всегда вожу с собой. Меня бабушка Мария Иосифовна практически почти не знала. Когда она приехала в Москву из Воложина, я был уже в армии, а когда вернулась в Москву из Казани, я был еще в армии. Но к Маре с самого начала отнеслась по-родному, была единственным человеком, радостно встретившим известие о ее беременности и поддержавшим ее намерение не делать аборта. «Трудно будет год, – говорила она, – а радость всю жизнь». Родившуюся Галочку называла «мой процентик», по случаю ее рождения подарила Маре свои рубиновые с крохотными бриллиантиками сережки и последнюю сбереженную в эвакуации семейную реликвию – две серебряные рюмочки варшавского производства, которые, когда Мары не стало, я передарил Гале – на ее серебряную свадьбу. Каждый раз, когда я кладу себе в чай ломтик лимона, я вспоминаю бабушку Марию Иосифовну и ощущаю привкус горечи – нет, не во рту, как было у нее, а в душе. Самое ужасное в жизни то, что задним числом ничего в ней нельзя исправить Источник Оглавление |
|