Мец А.Г.

Предисловие к воспоминаниям
Евгения Эмильевича Мандельштама

Флора Осиповна Вербловская - мать Осипа Эмильевича МандельштамаАвтор воспоминаний, которые впервые выходят в свет на страницах этого номера журнала, — Евгений Эмильевич Мандельштам (1898 — 1979). Он был моложе своего прославленного брата, поэта Осипа Эмильевича Мандельштама, на семь лет — разница в детстве и юности очень большая, а затем, со временем, сгладившаяся.

Большая близость и взаимная симпатия связывала поэта с другим братом — Александром (1892 — 1942), с которым они путешествовали по градам и весям полыхавшей гражданской войной России в 1918 — 1920 годах, а затем вместе жили в Москве в 20 — 30-е годы.

Однако семейные узы, связывавшие поэта с младшим братом, также были прочными. Евгений, до войны постоянно живший в Петербурге, перевез в свою семью отца, и поэт, считавший нерушимым свой сыновний долг, приезжал и посылал отцу деньги.

Взаимовыручка и поддержка, как справедливо показывает мемуарист на материалах семейного архива, характерны для его отношений с братом. В этой семье у поэта была и другая привязанность — Наташа (Тата), дочь Евгения, почитательница таланта своего дяди, собиравшая и переписывавшая его стихи.

Точная дата рождения Таты и время ее смерти ранее не были известны; приводим дату рождения по метрическому свидетельству, сохранившемуся в архиве Е. Э. Мандельштама, — 25 марта 1920 года. Умерла Тата от туберкулеза в эвакуации, в Кирове (а не в Вологде, как писала Н. Я. Мандельштам), в конце сентября или октябре 1942 года.

В красочно описанной мемуаристом квартире Дармолатовых поэт часто бывал и подолгу жил. Здесь было написано стихотворение “Я вернулся в мой город, знакомый до слез...”, в память о чем на доме сейчас установлена мемориальная доска; точный адрес — Васильевский остров, 8 линия, д. 31, кв. 5.

Но эта квартира интересна не только связью с биографией поэта. Мемуарист рассказывает о жизни в ней известного социолога П.Сорокина, которого, как сообщила нам Т. Григорьева, пригласили сюда переселиться сами Дармолатовы в те ранние пореволюционные годы, когда властями практиковалось “уплотнение” и потеря нескольких комнат для семьи была неизбежна.

Семейные узы связывали Евгения Эмильевича с Лебедевыми и Радловыми, через последних — с кругом М.А. Кузмина. Одна из интересных фигур этого круга — вскользь упомянутый в воспоминаниях Корнилий Павлович Покровский, бывший тенишевец, затем гвардейский офицер, имевший романическую связь с А Д. Радловой и застрелившийся в 1938 году из-за каких-то следственных действий НКВД, ведших к семье Радловых (на надгробном камне — эпитафия: “Любовь и честь — они смертельны”).

Наиболее интересные страницы воспоминаний — те, которые рассказывают о детских и юношеских годах. Евгений Эмильевич оставался единственным человеком, который мог рассказать о них, многие ценители творчества поэта просили его об этом, и он справедливо видел в этом свой долг и исполнил его. Перед читателями проходят герои и персонажи “Шума времени”, но освещенные “со стороны”, еще не прошедшие сквозь творческое преображение поэта.

Перечислять достоинства этих страниц воспоминаний излишне — они ярко и красочно выступают у самого мемуариста. О некоторых фигурах теперь известно больше. Борис Вячеславович Бабин (1886 — 1944?), погибший на Колыме, был большим и верным ценителем Осипа Мандельштама, сохранявшим с ним связь в 20-е и 30-е годы в промежутках между многочисленными ссылками.

Он не раз бывал у поэта и принимал его у себя. Он был исключен из Путейского института за революционную деятельность (около 1905 года, когда вступил в эсеровскую партию), позднее учился на физико-математическом факультете университета, оставаясь профессиональным революционером.

По партийным связям он хорошо знал и поддерживал знакомство с семьей Синани, известной по “Шуму времени”. Бабин был партийным теоретиком, и “Корень” — псевдоним, которым он подписывал свои статьи и книги. Во время гражданской войны принял сторону белых, уехал на Дон, где был сотрудником периодических изданий.

Из-за этого при советской власти неоднократно высылался из Ленинграда, но возвращался из ссылок, а затем работал ученым секретарем в Центральном институте труда, директором которого был поэт, ученый и профессиональный революционер А.К. Гастев, вместе с которым в 1937 году Бабин и был в последний раз арестован.

Любопытная деталь: из ссылок ему помогал выбираться друг юности А Я. Вышинский, в прошлом также эсер, а тогда делавший карьеру и вскоре ставший прокурором СССР. (Сведения приводятся по непубликовавшимся воспоминаниям Б.Я. Бабиной, жены Б. В. Бабина.)

Леонид Каннегисер и Сергей ЕсенинЧрезвычайно интересны и страницы, посвященные Е.Э. Мандельштамом Михайловскому артиллерийскому училищу и последнему дню Временного правительства. Это также еще не до конца раскрытая страница истории.

Если бы воспоминания писались позднее, то Е.Э. Мандельштам, вероятно, мог бы упомянуть о том, что в училище одновременно с ним обучался и также был в Зимнем дворце 25 октября 1917 года Леонид Каннегисер (см. публ. Г. А. Морева в кн.: “Минувшее”. Исторический альманах. Вып. 16. М. — СПб. 1994, стр. 142 — 143), через год расстрелянный за убийство Урицкого.

Ценны и страницы, посвященные Московскому обществу драматических писателей и композиторов — профессиональной организации, членом которой, как ныне подтверждается документально, был и О.Э. Мандельштам, который перевел к этому времени несколько драм с немецкого языка, ставившихся на сцене.

Об этом обществе, насколько нам известно, также нет ни сколько-нибудь существенных упоминаний в мемуарах, ни специальных исследований. Остается только сожалеть, что о людях, названных им в этой части воспоминаний, нам пока известно слишком мало. Эта краткость, а также умолчания в освещении некоторых событий объясняются обстоятельствами того времени, когда писались эти мемуары. Они создавались с 1976 по 1978 год, и предсмертная болезнь не позволила Е. Э. Мандельштаму закончить работу над ними (редакционно завершенную его женой, Е.П. Зенкевич).

Это было время репрессий против демократической оппозиции, в которой имя О.Мандельштама было слишком популярно, и соблюдать осторожность даже в рукописи, не предназначенной для публикации, Е.Э. Мандельштаму казалось необходимым.

В то же время в зарубежной печати появились воспоминания о поэте (в их числе — две книги Н.Я. Мандельштам, содержавшие, на основе письменных источников, нелестные отзывы о мемуаристе), на которые необходимо было как-то отозваться.

Ряд воспоминаний обращался в самиздате, и авторы дарили экземпляры Е.Э. Мандельштаму (П.Н. Лукницкий, Е.М. Тагер, А.А. Смольевский и другие). Ими мемуарист и пользовался для ссылок, а иногда (особенно во второй части воспоминаний) как источником информации.

Но при чтении тех страниц, где мемуарист обращается к чужим воспоминаниям и дает им оценку, следует учитывать, что те же события ему, вполне вероятно, были известны со слов поэта при его жизни, и Е.Э. Мандельштам невольно, не оговаривая этого, опирался в первую очередь на свидетельства брата.

Е.Э. Мандельштам чувствовал, что конец его пути близок, и спешил довести свои воспоминания до конца. На некоторых страницах чувствуется эта вынужденная лаконичность и скупость в деталях — в противоположность части, посвященной детству и юности. Тем не менее они сохраняют свою ценность: как уже говорилось выше, они представляют собой и в высшей степени ценный литературный источник, и занимательное чтение для неспециалистов — любителей мемуаров. Далее


www.pseudology.org