Игорь Семёнович Кон Свет мой, зеркальце, скажи: Постиндустриальное общество и судьбы России   Эти заметки - часть подготовительной работы к новому изданию книги "В поисках себя: личность и ее самосознание". Эволюция сексуальной культуры и относящихся к ней установок и ценностей, изучением которых я преимущественно занимался последние годы, связана с глубинными социокультурными процессами, многие из которых являются мировыми, глобальными. Весьма поучительно в этой связи "Мировое исследование ценностей" известного американского политолога и социального психолога Рональда Ингелхарта. [См. Ronald Inglehart. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton University Press 1990 (в дальнейшем - И1), Ronald Inglehart. Modernization and Postmodernization. Cultural, Economic, and Political Change in 43 Societies. Princeton University Press, 1997 (дальнейшем - И2)]. Начатое как сравнительный долгосрочный анализ ценностных ориентаций населения 8 стран Европейского сообщества, оно продолжается вот уже 30 лет, причем данные западноевропейских опросов дополняются и сравниваются с результатами опросов многих других народов и стран, общее количество которых достигло 43. В их число входят некоторые страны Восточной Европы и отчасти Россия (соответствующие опросы проводились , при участии российских социологов в 1990, 1991 и 1992 гг.). 1. Социально-экономическое развитие и эволюция культурных ценностей Сама по себе теория Ингелхарта не особенно оригинальна и идет в русле более или менее общих представлений современных социологов, по мнению которых главной осью текущих социально-экономических процессов является переход от индустриального (капиталистического или модерного) к постиндустриальному ("постмодерному" или "информационному") обществу, которые отличаются друг от друга по своей технологии, образу жизни и системе ценностей. Главный терминологический вклад Ингелхарта - указание на то, что если в индустриальном, модерном обществе преобладают "материалистические" ценности, направленные главным образом на достижение экономической эффективности и материального благосостояния, то в постиндустриальном обществе, где эти цели в основном достигнуты, люди становятся "постматериалистами", что означает "сдвиг в сторону индивидуальной автономии…, перенос акцентов преимущественно с экономической и физической надежности на чувство принадлежности, самовыражение и качество жизни" (И1, с.11). Это означает общий рост субъективно-личностных моментов и факторов социального бытия, когда важен не просто уровень жизни, а "субъективное благополучие" (subjective well-being), зависящее от соотношения уровня притязаний и восприятия собственной наличной жизненной ситуации. Реальные предпосылки этого - демократические институты и экономическое благосостояние. "Удовлетворенность жизнью, политическая удовлетворенность, межличностное доверие, высокий уровень политических дискуссий и поддержка существующего общественного порядка взаимосвязанны. Они образуют синдром положительной установки к миру, в котором человек живет" (И1, с. 41). В отличие от более ранних теорий модернизации, включая марксизм, Ингелхарт считает, что Социальное изменение не линейно, не идет в одном и том же направлении, в нем бывают достаточно крутые повороты. В истории нет экономического детерминизма, разные подсистемы (производство, политика, культура) взаимосвязанны и взаимозависимы. Модернизация не совпадает с вестернизацией. Хотя она началась на Западе, это глобальный процесс, у которого есть существенные региональные и национальные особенности. Демократия не является необходимым элементом модернизации, которая возможна на также базе фашизма или коммунизма. Однако она становится все более вероятной и необходимой на стадии постмодернизации (И2, с. 10-11) Хотя социальные изменения в мире происходят не синхронно, - одни страны уже находятся в "постмодерне", тогда как другие только начинают процесс модернизации, - общие тенденции развития достаточно предсказуемы. Они отражаются в изменении соответствующих систем ценностей, которые можно уловить с помощью опросов общественного мнения. Особая роль в изменении ценностей принадлежит ранней социализации подрастающих поколений: молодые люди, как правило, большие "постматериалисты", чем их отцы и деды, они склонны "максимизировать не столько чистый доход, сколько престиж, интересный опыт и общее качество жизни" (И1, с. 176). Если бы Ингелхарт просто формулировал теоретические гипотезы, его работа вряд ли привлекла бы к себе внимание, в современной социологии есть много более оригинальных теорий. Но прогнозы Ингелхарта проверяются многолетними эмпирическими исследованиями и в значительной мере подтверждаются. Что предсказывал Ингелхарт, говоря о переходе от "ценностей выживания" к "ценностям благоденствия"? В политике - уменьшение почтения к власти и авторитету, акцент на участии и самовыражении. Это предполагает демократизацию общественных институтов, но одновременно, как реакцию на трудности развития, - рост ксенофобии и авторитаризма. В экономике экзистенциальная надежность бытия повышает ценности субъективного благополучия и качества жизни, но эти требования гораздо труднее удовлетворить. В сексуальном поведении, репродукции и семейной жизни неизбежен отход от необходимых ранее жестких норм и правил контроля за рождаемостью. "Развитие эффективной технологии контроля за рождаемостью, в сочетании с экономическим процветанием и государственными пособиями, подорвали функциональную основу традиционных норм в этой области; существует общий сдвиг в сторону большей гибкости индивидуального выбора в сексуальном поведении и драматический рост в степени принятия гомосексуальности". (И2, с.45) 4. В сфере высших ценностей происходит их секуляризация (обмирщение), но одновременно - разочарование в плоском рационализме и все более массовый и напряженной интерес к проблеме смысла жизни. "Человечество вносит в мироздание смысл, и эта работа не закончена" (И1, с. 433). В результате сложного статистического анализа данных опросов общественного мнения в развитых странах за 20-25 лет, Ингелхарт приходит к выводу, что его прогнозы относительно общего направления эволюции системы ценностей от "материализма" к "постматериализму" оправдались на 72 %. По разным типам ценностей общий процент сдвигов в предсказанном направлении составил : Власть, сексуальные и гражданские нормы - 79 % Религиозные нормы - 72 % Отношения детей и родителей - 33 % Политическое поведение - 83 % Роль государства в экономике, доверие к общественным институтам, межличностное доверие, постматериализм - 73 % (И2, с.321) Как и предполагалось, у молодежи сдвиги значительно больше, чем у представителей старших поколений. Однако масштаб этих исторических и когортных (межпоколенных) сдвигов неодинаков в разных странах. Это зависит как от уровня (стадии) их общего социально-экономического развития, так и от их национально-культурных особенностей и конкретной ситуации развития. Общий сдвиг от "материалистических" к "постматериалистическим" ценностям с 1981 по 1991 г. составил в Нидерландах 28 %, Канаде -20 %, Швеции - 19%, Западной Германии - 25% , Англии - 13% , Франции и Бельгии -18 %, США - 30 %, Японии - 13 %, Италии - 46 %, Испании - 35 % и т.д. (И2, с.157). В Нигерии и Индии таких сдвигов нет, а в Южной Африке тенденции развития оказались противоположными (сказывается резкое ухудшение ее экономического положения и ослабление западного влияния). Весьма проблематична и ситуация в постсоветском пространстве. Связь "постматериализма" с политической демократией неоднозначна. В принципе, зависимость демократических институтов и ценностей от экономического благосостояния, уровня социальной стабильности и характера укоренившихся в данном обществе ценностей ни у кого сомнений не вызывает. Однако нужно учитывать несколько автономных факторов: "1) степень изменения в направлении демократии в данный период времени, 2) уровень (или объем) демократии и 3) устойчивость демократии во времени" (И2, с. 180). Разные страны имеют специфические типы развития и свои собственные "болевые точки". Демократия не начинается с создания законов и правовых институтов (сталинская конституция была на бумаге весьма демократична, а в Англии вообще нет конституции, но есть устойчивый правопорядок). Общая удовлетворенность жизнью и межличностное доверие ( взаимное доверие людей друг к другу, вера в то, что другие играют по тем же правилам, что и ты), психологически важнее, чем доверие к государству. Недоверие к государству и политикам сейчас растет во всем мире, включая самые стабильные и демократические страны. Падение авторитета государства и власти - закономерная, хотя потенциально весьма опасная тенденция современного общества. "Межличностное доверие, субъективное благополучие, разумные уровни равенства доходов, низкие уровни экстремизма, относительно высокие уровни политического участия и членства в организациях и "постматериалистические" ценности - это части единого взаимосвязанного синдрома, который можно назвать "продемократической культурой". И все эти переменные тесно связаны с устойчивой демократией. Но самые высокие корреляции со стабильной демократией имеют межличностное доверие и субъективное благополучие". (И2, с.194). Гражданам постиндустриальных обществ частная жизнь представляется более ценной и важной, чем политическая. Когда в 1990 году население 43 стран спрашивали, какая сфера жизни для них самая важная, ответы распределились так: Семья - 83 % Работа - 59% Друзья - 38 % Досуг - 33 % Религия - 28 % Политика - 13 % (И2, с. 209) Интересную эволюцию переживают религиозные чувства. Хотя "постматериализм" означает секуляризацию культуры, этот процесс неоднозначен. Процент людей, посещающих церковные службы, в большинстве стран снизился, но количество людей, сказавших, что "Бог играет важную роль в их жизни", в ряде стран за последние десять лет увеличилось. Это связано с тем, что значительно больше людей задумываются о смысле жизни (И2, с. 286) (совместный результат более высокого образования и наличия свободного времени). Соответственно ослабевает противостояние религии и науки. "Постмодернизм отражает отвержение инструментальной рациональности и возросшую озабоченность конечными целями" (И2, с. 339). Людей, верящих в Бога, всюду значительно больше, чем тех, кто верит в существование ада. Хотя от 40 % до 80 % людей в разных странах считают, что их церкви удовлетворяют их духовные потребности, "высокую степень доверия" к своим церквям испытывает явное, иногда незначительное, меньшинство (исключение составляют Мексика и Ирландия). Это значит, что религиозные чувства и верования не исчезают, но индивидуализируются, тогда как влияние церкви как социального (и в определенном смысле бюрократического) института снижается. Неожиданные для Ингелхарта результаты принесли данные об эволюции семейных ценностей. В теории, их значение должно было бы уменьшаться. Поведенческая, объективная статистика роста числа разводов, распространенности внебрачных сожительств и неполных семей и ослабления роли родителей в воспитании детей действительно указывают в этом направлении. Однако эта тенденция людям не нравится и вызывает противодействие. Хотя "постматериалисты" значительно терпимее "материалистов" относятся к разводу, аборту, внебрачным связям и проституции, они отнюдь не поддерживают идею отмирания брака и семьи, что же касается заботы о детях, то ее ценность даже возрастает. Почти во всех странах выросло число людей, согласных с тем, что "для счастливого детства ребенок нуждается в доме, где есть и отец и мать" (И2, с. 287). Увеличилось и число людей, согласных с тем, что женщина, чтобы быть счастливой, должна быть матерью, что нужно любить и уважать родителей, независимо от их личных достоинств, и т.п. Количество людей, считающих, что для полноты жизни женщина должна иметь детей, выросло в 15 странах, а уменьшилось только в 4 (И2, с. 381). Вообще "детские" и семейные ценности явно находятся на подъеме. Этот крен выглядит консервативным и противоречит прогнозу Ингелхарта ( только треть зафиксированных сдвигов идут в предсказанном им направлении, тогда по другим ценностям они составляют 75-80 % ). Однако это связано с изменением понимания качества жизни. По всем социологическим опросам, включая данные самого Ингелхарта, женатые люди больше удовлетворены жизнью, чем одинокие. С какой же стати отказываться от того, что представляется благом? Тем более, что выбор между личной самореализацией и профессиональной карьерой, с одной стороны, и семейной жизнью, с другой, в богатых странах и слоях менее драматичен, чем в бедных, и не обязательно решается по принципу "или/или". Индивидуализация жизни означает не только расширение границ личного выбора, но и появление альтернативных стилей жизни. Это распространяется и на сексуальность, включая отношение к гомосексуальности. Ингелхарт даже использовал согласие или несогласие с мнением, что "гомосексуальность никогда не может быть оправдана" в качестве одного из общих индикаторов социальной терпимости. При сравнении данных опросов 1981 и 1990 гг. в 20 странах, уменьшение враждебности к гомосексуальности было зафиксировано в США, Канаде, Мексике, Великобритании, Западной Германии, Италии, Испании, Нидерландах, Бельгии, Норвегии, Финляндии, Исландии, Венгрии, Аргентине. Не произошло за эти годы изменений в Северной Ирландии и Швеции. Рост нетерпимости был зафиксирован в Ирландии, Японии и особенно в Южной Африке. Разница между странами в этом вопросе была и остается весьма значительной, вдвое и даже втрое. Самой терпимой страной оба раза были Нидерланды, а самой нетерпимой - Венгрия; второе место по гомофобии в 1981 г. занимала Мексика, а в 1990 г. - Южная Африка (И2, с. 279). Однако молодые люди (от 18 до 24 лет) во всех обществах значительно терпимее старших ( по сравнению с теми, кому за 65, - вдвое). Вторым дифференцирующим принципом является уровень образования. При этом обнаруживается явное влияние "постматериализма". С мнением, что "гомосексуальность никогда не может быть оправдана", соглашаются в среднем 63 % "материалистов", 53 % людей смешанных ориентаций и только 36 % "постматериалистов". Помимо возраста и более высокого уровня образования, эти люди чувствуют себя более уверенными в себе и потому допускают больше вариаций в поведении и установках других. Хотя сексуальная мораль Западного общества остается гедонистической и индивидуалистической, она придает значительно больше внимания соображениям взаимной социальной и моральной ответственности, чем это было принято в молодежной культуре 1970-х годов. Это характерно и для геевского сообщества. На первый взгляд, тяга гомосексуалов к более стабильным отношениям (соответствующие данные приводятся в "Лунном свете") объясняется прежде всего страхом перед СПИДом. Но если учесть общее повышение ценности духовных запросов, то потребность в интимности, любви и, - как ни странно это звучит в контексте однополых отношений, - в детях, закономерна и для сексуальных меньшинств. Их борьба за легализацию однополых сожительств и признание права на усыновление детей - не просто социальная мимикрия, а выражение внутренних потребностей. Сказывается также и либерализация законодательства - когда людям не нужно скрываться, им легче поддерживать постоянство. Соответственно меняются и формы идеологической борьбы. Если раньше западные ультраправые упирали на "противоестественность" однополой любви и на то, что геи - главные "спидоносители", то теперь на первый план выступает лозунг "защиты детей". Умело играя на общественных страхах и подменяя понятия, фундаменталисты, во главе с NARTH, обвиняют всех своих противников, включая обе АПА (Американскую психиатрическую ассоциацию и Американскую психологическую ассоциацию), в защите и пропаганде педофилии. Так что даже такой, казалось бы, частный вопрос связан с общей эволюцией социально-культурных ценностей, направление которой предсказуемо. 2 . Россия: часть мирового процесса или пир во время чумы? Какое отношение все это имеет к России? Судить о нашей стране только по опросам Ингелхарта невозможно, они слишком фрагментарны. Но есть долгосрочные отечественные социологические данные, которые с ними более или менее сопоставимы. Хотя объективные условия советской общественной жизни были непохожи на западные, уже с 1960-х годов ценностные ориентации советского общества подспудно эволюционировали в том же направлении, что и западные. Уже в начале 1970-х годов советские социологи, при всем желании, не могли эмпирически подтвердить тезис о "полной противоположности" двух образов жизни. Социологические исследования отношения к труду и других ценностных ориентаций советских людей (работы В.А. Ядова, К. Муздыбаева и других) рисовали внутренне противоречивую картину. С одной стороны, в результате разочарования в коммунистической утопии, все больше промышленных рабочих называли важнейшим фактором своей удовлетворенности трудом и профессией не "моральные соображения" и "общественную полезность", а "хорошую зарплату" (Ингелхарт назвал бы это "материалистическими ценностями"). Но "хорошей зарплаты" советским людям никогда не платили, а сами ее размеры почти не зависели ни от количества, ни, тем более, от качества труда. Платили не за труд, а за "хорошее поведение". В результате труд как ценность стал обесцениваться. Уже в 1970-х годах иерархию ценностей советских людей, особенно образованных, стали возглавлять такие ценности, как творчество и личная инициатива, тогда как дисциплина, добросовестность и аккуратность, которых в России всегда недоставало, вызывали преимущественно отрицательные ассоциации. Социологи констатировали перемещение центра личных интересов людей из сферы труда и общественной жизни в семейную жизнь и потребительскую активность. Для КПСС этот сдвиг был идеологически и экономически подрывным. Весь послевоенный период, начиная с постановлений ЦК о журналах "Звезда" и "Ленинград" (1946) и компании против космополитизма (1949) и кончая докладами шефа КГБ Крючкова в перестроечное время, партия жаловалась на влияние "растленного Запада", апеллировала к советскому патриотизму и боролась за идейную чистоту путем политических репрессий. Но дело было не во внешних влияниях и "незрелости" молодежи. Новые социальные потребности и связанные с ними ценности коренились в самой сущности общественной жизни. "Постматериалистические" ценности утверждались в СССР не потому, что "материализм" себя исчерпал, а потому, что он был недостижим. Поскольку советская экономика была жесткой системой институционализированной неэффективности, не имевшей стимулов саморазвития, партия была вынуждена апеллировать, с одной стороны, к строгой трудовой дисциплине, а с другой - к моральной "сознательности", своего рода протестантско-коммунистической трудовой этике. "Постматериалистические" ценности и стили жизни осуждались как гедонистические и буржуазно-декадентские. Но люди не хотели работать даром, тем более, что и общественные результаты их труда все равно пускались на ветер ( бородатый анекдот: "Они делают вид, что платят нам зарплату, а мы делаем вид, что работаем") и находили способы ускользнуть из безнадежно обюрокраченной общественно-политической жизни в частные миры интеллектуально-художественных интересов, музыки, секса или выпивки. Несмотря на все усилия, государство не могло административно перекрыть эту внутреннюю "утечку мозгов". Эти новые ценности было легко теоретически оправдать и подкрепить ссылками на Марксову теорию отчуждения и понятие всестороннего развития личности, а в критике "казарменного коммунизма", формально направленной против Китая, люди без труда узнавали родные пенаты. Как это делалось и виделось изнутри, не переживший этого молодой читатель может понять, просмотрев вступительную статью и работы по теории личности в только что вышедшем сборнике моих избранных сочинений ("Социологическая психология. Избранные психологические труды". Москва -Воронеж, 1999). Даже собственные идеологические новации системы оборачивались против нее же. Одной из таких новаций эпохи застоя была замена понятия уровня жизни понятием качества жизни. С одной стороны, это была хитрая пропагандистская уловка. Руководство КПСС отлично понимало, что мы никогда не догоним США ни по производительности труда, ни по материальному уровню жизни. (Простые люди поняли это значительно раньше. Когда Хрущев пообещал в кратчайшие сроки догнать и перегнать Америку, народная мудрость ответила анекдотом: "Догнать бы хорошо, а перегонять не стоит - голый зад будет виден"). Замена количественно-измеримого уровня жизни многомерным и трудно определимым понятием качества жизни позволяло "выиграть" идеологическое соревнование, несмотря на проигрыш соревнования экономического: ну, да, у вас больше вещей, зато мы лучше живем. Однако хитроумная пропагандистская фикция создавала новое пространство для "постматериалистических" социальных ожиданий. Понятия качества жизни и субъективного благополучия, которые в западной социологии (они появились там раньше, чем у нас) постепенно становились реальными измерителями общественного развития, в советском виртуальном пространстве стали утопией, культивирование которой лишь усиливало общественное недовольство и разрыв между должным и сущным. Перестройка вызвала бурный взрыв социальных ожиданий. Но дикому первоначальному накоплению "постматериализм" объективно так же несозвучен и дисфункционален, как и казарменному социализму. Что бы ни говорила по этому поводу либеральная интеллигенция, люди, оказавшиеся в ситуации суровой борьбы за социальное и даже физическое выживание, были вынуждены корректировать свои ценностные ориентации. В 1990 г. уровень субъективного благополучия советских граждан опустился значительно ниже, чем населения даже гораздо более бедных стран, таких, как Индия или Нигерия (там к бедности привыкли, а у нас уровень социальных ожиданий был высоким). Это имело серьезные социальные и психологические последствия. Как пишет Ингелхарт, "хотя смена поколений способствует тому, чтобы Постматериализм усиливался в развитом индустриальном обществе, такие экономические факторы как инфляция и безработица также влияют на изменения в ценностях. Последствия крушения Советского Союза колоссальны и современные условия там ухудшаются. В условиях крайней неопределенности, как в бывшем Советском Союзе, когда жизненный уровень падает, а продолжительность жизни снижается, мы не ожидаем найти движение к Постматериализму. Напротив, наша теория предполагает, что современное положение в России или в Белоруссии повлечет за собой усиление акцента на Материалистических ценностях". (И2, с.158) "Большая часть мира, включая почти весь бывший Советский Союз, сейчас находится в брожении. Мы отнюдь не ожидали найти в этих странах сдвиг к Постмодерным ценностям; в этих условиях скорее можно ожидать поворота в сторону усиления акцента на традиционном авторитете и ценностях выживания" (И2, с.337). Обнищание подавляющего большинства населения страны, нарастание социальных контрастов и трудностей влекут за собой, в частности, рост социального пессимизма и углубление разрыва между поколениями. При социологическом опросе 3000 жителей самарской области в августе 1997 об их личных экономических перспективах выяснилось, что среди молодежи до 25 лет преобладают оптимисты, но в каждой следующей возрастной группе пессимизм нарастает вдвое по сравнению с предыдущей; на рубеже 45-летия начинает преобладать пессимизм, а в последней группе (старше 65) он в 25 раз (!) выше, чем среди самых молодых ( А.Е.Кессельман, М.Г.Мацкевич. Межгенерационный сдвиг индивидуального оптимизма/пессимизма в современном российском обществе. Журнал социологии и социальной антропологии, т. 1. № 2, СПб 1998, с.113-120). А ведь это было до августа 1998 г.! Особенно печальной оказалась судьба демократической идеи. Поскольку быстрое превращение России авторитарной (тоталитарной она перестала быть уже в 1960-х годах) в Россию демократическую было невозможно, как по социально-экономическим, так и по психологическим причинам, провал экономических реформ способствует росту анти-либеральных и анти-западных настроений, чем успешно пользуются коммунисты и фашисты (сегодня это практически одно и то же). В книге "Сексуальная культура в России" я проследил это на примере отношения к сексуальности. Советское тоталитарное общество пыталось, если не полностью подавить сексуальность, то по крайней мере устранить ее из общественного сознания. Но победа сталинизма оказалась Пирровой. Несмотря на всю официальную сексофобию, сексуальное поведение и ценности советских людей, по крайней мере с 1960-х годов, подспудно эволюционировали в том же направлении, чтои западные. Гласность сделала эти сдвиги видимыми и значительно ускорила их, доведя до масштаба сексуальной революции, произошедшей на Западе за 30 лет до того. Это сопровождается большими эпидемиологическими и моральными издержками, но положительные результаты гораздо больше. Причем водораздел в отношении россиян к разным аспектам сексуальной культуры (сексуальное просвещение, эротика, цензура, аборты, контрацепция, проституция, гомосексуальность) идет по тем же критериям, что и их отношение к демократии и рыночной экономике: возраст, образовательный уровень и город/деревня. Теперь в этой области идет массированная контрреволюция. Вопреки мнению подавляющего большинства населения, "народно-патриотический" фронт кликуш и лицемеров во главе с коммунистическими депутатами Госдумы, под предлогом защиты нравственности и национальных интересов, выкорчевывает слабые ростки сексуального просвещения и пытается ввести тотальную цензуру в средствах массовой информации. Воинствующая гомофобия является откровенно политической, сливаясь с антисемитизмом и ксенофобией, политические скандалы принимают форму сексуальных и наоборот и т.п. Причем все это окрашено в шовинистические, антиамериканские тона: оказывается, это западные спецслужбы пытались насадить в России сексуальное просвещение! Вот она, лакмусовая бумажка! Под влиянием экономического кризиса и коссовского конфликта в 1999 г. "изоляционистский" шабаш стал глобальным, делая установление в России краснокоричневой, с черным клерикальным бантиком, фашистской диктатуры вполне возможным и даже вероятным. Эта перспектива не сулит ничего хорошего не только и даже не столько евреям, сколько России в целом. Если к власти придут макашовцы, сколько-нибудь сообразительные евреи не станут дожидаться нового холокоста. Судя по моим личным знакомым, большинство из них, как, впрочем, и многие "чистопородные" русские интеллигенты, уже нашли убежище за рубежом, сейчас эмиграция усилилась. С уменьшением числа евреев антисемитизм не становится менее вирулентным, находятся другие объекты ненависти (например, "лица кавказской национальности"). В условиях многонациональной страны ксенофобия означает постоянные внутренние и внешние конфликты, а в перспективе - "этнические чистки" по югославскому образцу, к которому наши "патриоты" питают особенно нежные чувства, с тем же самым конечным результатом - изоляцией и распадом страны. Впрочем, этнические чистки задолго до Милошевича проводил Сталин, а еще раньше - турецкий султан Абдул-Гамид, которой сказал, что уничтожит армянский вопрос путем уничтожения армян. Имперское величие нашим национал-патриотам тоже не светит. Хотя во всех странах есть свои ультранационалисты, мировое время для них прошло. Одержимые каждый своей собственной великодержавностью, национальные "вожди" никогда не смогут договориться друг с другом. Между тем войны становятся все более саморазрушительными, а современные информационные технологии объективно несовместимы как с тотальным контролем внутри страны, так и с закрытыми государственными границами. Мечта о том, чтобы, отвернувшись от Запада, стать центром притяжения для Востока, также неосуществима. Геополитические позиции России на Востоке еще более шатки, чем на Западе. Для тех стран, которым нужна помощь, Россия слишком бедна и отстала, а у других есть собственные гегемонистские амбиции. Напряженность в отношениях СССР с Китаем возникла еще при жизни Сталина, и не только потому, что двум медведям не ужиться в одной берлоге. Авторитарные старшие братья вышли из моды. Гитлеровская военная машина опиралась на экономическую мощь старых капиталистических концернов Круппа, Тиссена и других. Разворованный и обедневший российский военно-промышленный комплекс не отвечает современным требованиям, а финансировать его восстановление Запад не станет. Технологическая отсталость превращает милитаристское государство в бодливую, но безрогую корову или, точнее, быка, который, сколько его ни раздаивай, молока тоже не дает. Разумеется, "Верхняя Вольта с ракетами" очень опасна для всего мира, как ядерным шантажом, так и своими неминуемыми внутренними экологическими катастрофами. Но главную угрозу такое государство представляет для собственных подданных, которые являются одновременно его заложниками и "внутренними врагами". Не будет и "веселой жизни". Какой бы динамичной ни казалась великодержавная фразеология агрессивным юнцам, реальные социальные процессы в нашей стране при любой диктатуре будут развертываться по типу вялотекущей шизофрении (этот диагноз был, кажется, главным достижением советской репрессивной психиатрии), а действие плохих законов, как и прежде, будет умеряться небрежным их исполнением. Невозможен сегодня и тотальный идеологический контроль. Даже сквозь советские глушилки мы слушали "Свободу" и Би-би-си, а полученный в последние десять лет глоток свободы ни для кого не прошел бесследно. Если завтра телевидение станет стопроцентно зюгановским, молодые люди найдут автономные источники получения и передачи информации. Чем более жестким будет идеологический контроль, тем сильнее будет эффект бумеранга. Вспомните старый советский анекдот: "Как сделать, чтобы искусство расцвело, а религия захирела? - Нет ничего проще: отделите искусство от государства и сделайте религию государственной!" Сегодняшняя ситуация опасна для всего мира, но больше всего - для России. Если она попытается в очередной раз "отколоться" от Запада, потери будут необратимыми, а когда этот зигзаг истории закончится, Россия (или то, что от нее к тому времени останется) снова пойдет в том же направлении, что и остальной мир. Что бы ни происходило в нашем обществе сегодня, в долгосрочной перспективе его лицо будут определять "постматериалисты", которым идеология аятоллы Хомейни, даже в русифицированном варианте, несозвучна. Жизнь продолжается, господа присяжные заседатели, и те из вас, которые будут жить долго, чего я вам искренне желаю, после неба с овчинку еще могут увидеть небо в алмазах. Но лучше обойтись без новых сальто-мортале и отказаться от иррациональной негативной идеологии, будь то ксенофобия, сексофобия, юдофобия, гомофобия или анти-американизм. Вместо того, чтобы бороться за чистоту, нужно просто регулярно подметать полы и - другой "половой” пример - мыть головку члена под крайней плотью. Ни евреи, ни мусульмане, ни НАТО на нее не покушаются, но ухаживать за своими гениталиями нужно самим, не за счет западной гуманитарной помощи и подрывных кредитов МВФ. Заметки на полях и по поводу   www.pseudology.org